– Дела в офисе, – передразнивает она с насмешкой. – Знаем мы эти дела. Небось, опять к своей крысе мотался. Выходных уже мало. Что, она и в задницу дает? Константин демонстративно поворачивается к ней спиной, отказываясь продолжать разговор. Он знает, что на этом она не успокоится. Он и не хочет, чтобы она успокаивалась. Добросовестное, незамысловатое, оздоровительное совокупление на сон грядущий – это не совсем то, в чем он нуждается после всех кошмаров сегодняшнего дня. Между тем Ирка уже близка к истерическому припадку. – И чем она лучше меня? Сиськи у нее больше? Или ноги длиннее? Чувства ее достигли накала. Шерсть стоит дыбом, глаза мечут молнии, силиконовые груди ходят ходуном. – Дура, – лениво роняет Константин, живо представляя себе ее лицо Деметры-Эринии[70]. – Дура, да? – Ирка неловко бьет его кулаком по загривку. – Ладно, красавчик, сейчас дура покажет тебе кузькину мать. С продуманным безразличием Константин пожимает плечами, расправляет измятую подушку и, натянув до пояса одеяло, устраивается на ночлег. Он слышит, как Ирка спрыгивает с кровати и, бранясь как кучер, принимается сбрасывать со спинки стула его одежду. Звяканье пряжки ремня об пол, резкое «ж-жах-х!»… Для пробы она прошлась ремнем по краю матраса. А вот это уже интересно. Возбуждает любопытство, как и всякая анекдотичная ситуация, допускающая двоякое толкование. Какая-то истеричка с пластиковыми сиськами готовится подвергнуть его процедуре, несовместимой с честью и достоинством (добро пожаловать в домашний театр маркиза де Сада), и он – надо же! – нисколько ей в этом не препятствует. Что за поворот к матриархату? Или за этим стоит что-то еще? По звукам он безошибочно определяет, что вот сейчас она подошла поближе, сейчас неуверенно переступила с ноги на ногу, сейчас примерилась для удара. Он лежит неподвижно, словно в ожидании божественного откровения. Скучно, не правда ли, рассматривать это как одно из предложений по обновлению любовного репертуара. Еще скучнее – как примитивное «получи-за-все». И все же второе предпочтительнее, имеется в виду идея расплаты. Здесь, по крайней мере, присутствует какой-то элемент самопожертвования. Самопожертвование? Бога ради!.. Скорее, циничный торг. Ведь сознательно обрекая здоровую плоть на страдания, расчитываешь, как правило (в соответствии с законом компенсации), на облегчение страданий ее больной сестрицы – души. Ей-богу, столь смехотворный пафос может обескуражить кого угодно! И самая вопиющая нелепость заключается в том, что это правда. Искупительная жертва. Расплатиться кровью и снова стать свободным. В самой варварской простоте этих рассуждений заложена гарантия их безусловной, многократно подтвержденной истинности. Черпайте недостающую мудрость из мира архетипов, который всегда рядом и всегда к вашим услугам. Подсознание не лжет. Пряжка ремня с омерзительным треском впечатывается в спину под лопаткой. Кожа на месте удара вспыхивает, багровеет, словно ошпаренная кипятком, и тут же начинает нестерпимо саднить, рождая в воображении картины, далекие от целомудрия. Пиры римских тиранов, сенаторов и прокураторов… досуг Калигулы Цезаря… ритуалы масонских лож… – Сильнее, – просит он шепотом. Но очаровательная блондинка за его спиной и так выкладывается до предела. Ей есть, за что взыскать с него. О да… Однажды они устроили вечеринку по случаю дня рождения кого-то из девчонок. Константин слегка перебрал и, увлеченный беседой с Оуэном, начисто позабыл о своих обещаниях устроить Ирке незабываемую ночь, а наутро увидел ее выходящей из комнаты Симона Касселя. Целую неделю Симон обходил его стороной, всем видом давая понять, что посягнул на Ирку исключительно по пьяному делу и впредь это не повторится. Целую неделю Константин держал свою дверь на запоре, демонстрируя страшную занятость и не вступая в пререкания с назойливыми поклонницами. – Тебе, значит, можно, а мне нельзя? – орала разобиженная Ирка. – Все знают, что по будням ты имеешь одну бабу, а по выходным другую! – Знают? – переспросил Константин с угрожающим спокойствием. – Откуда же они знают? Может быть, кое-кто слишком много болтает языком? В конце концов она его, конечно же, достала. Побросав на пол все ее надушенные, полупрозрачные тряпки, он овладел ею нетерпеливо и пренебрежительно, как пресытившийся женскими прелестями арабский шейх, после чего намотал на руку ее длинные волосы, сдернул с кровати и голую выставил за дверь. Все ее шмотки, включая ключ от комнаты, остались внутри. Со слезами она умоляла бессердечного шейха впустить ее или хотя бы подсунуть под дверь кое-какое бельишко, но он был глух к ее мольбам. Более того, он тащился от мысли, что в любую минуту в коридоре могут появиться люди. Вот тут-то и начнется настоящее веселье! Так она скреблась там и хныкала – голая и оттраханная, точно дешевая проститутка – пока Константин не сжалился и не впустил ее обратно в комнату. Дрожа от холода и унижения, она почти упала к его ногам, и тут уж было просто невозможно не отыметь ее еще разок, стоящую на коленях с восхитительно оттопыренным задом. – Я хотела заставить тебя ревновать, – созналась Ирка. – Но теперь понимаю, что это бесполезно. Анна заставила его ревновать, сама того не желая. Но это был жест отчаяния, своего рода самозащита, она никогда не поступила бы так, если бы не… Впрочем, кто знает. Такому, как Дэймон, достаточно протянуть руку и с улыбкой сказать женщине: пойдем?.. В экстазе самокопания он почти не слушает, что говорит Ирка. Наверно, какие-то важные вещи. Любовь и кровь. Слезы и розы. Странно: при том, что он ей сейчас позволяет, она еще испытывает потребность в каких-то словах. Раз за разом сложенный вдвое ремень падает, как нож гильотины, на его обнаженные плечи, вспарывая кожу до крови. – Больно? – издевается Ирка, глядя на то, как он с силой сжимает пальцами спинку кровати. – Терпи, мой сладкий, будет больнее. Мстительное удовлетворение в ее голосе вызывает у него улыбку. Спасибо, дорогая, а то я уже начал засыпать. Женщина, между нами говоря, не такое уж слабое существо. Господи! Анне следовало бы встать с другой стороны и, презрев условности, внести посильный вклад в дело правосудия. Пожалуй, на это стоило бы пойти. Дать ей возможность отвести душу, а заодно проверить, доставит ли это ей такое же фантастическое удовольствие, какое доставляет Ирке. Мужской Эрос ведет не только вверх, но и вниз – в женский мир Кали и Гекаты, приводящий в ужас любого здравомыслящего человека.[71] Перед его крепко зажмуренными глазами проплывает лицо Дэймона (почему Дэймона? почему не Анны?), бледное лицо с высокими скулами, запавшими щеками и бесподобными очертаниями губ. О, черт… Чувственные, зовущие к поцелуям губы у мужчины – это так же возмутительно, как проституция среди несовершеннолетних. Он прямо видел, как эти губы со свирепой нежностью вампира впиваются в слегка подкрашенные губы Анны. Высасывают наслаждение из набухших грудей, заставляя твердеть соски… ниже, ниже… Как он разогревает ее, этот ирландский выродок? Что делает? В сущности этот Дженкинс не предъявил ни одного неопровержимого доказательства того, что молодой Дэймон Диккенс принимал участие в сексуальных оргиях, регулярно устраиваемых на территории частных владений «мистера N». Не баловал он читателей и качественными фотоматериалами. Была там, правда, одна фотография, которую Константин даже вывел на печать, а потом все вертел так и эдак, не в состоянии решить, стоит ли верить неизвестному папарацци, или не стоит. Хрупкий темноволосый юноша, прикованный наручниками к одному из опорных столбов просторной террасы, вполне МОГ БЫТЬ Дэймоном. А мог и не быть. Стройные бедра, туго обтянутые джинсовой тканью, высоко поднятые руки, запрокинутая голова. Запрокинутая и слегка повернутая в сторону объектива. Не для того, чтобы облегчить фотографу поиск подходящего ракурса, а для того, чтобы взглянуть в лицо человеку, стоящему справа и глумливо приподнимающему его, Дэймона, подбородок рукояткой плети. Точно ли Дэймона? Черт возьми, в этом-то весь вопрос! Тот же или другой человек поджидал Константина в тени гигантских мегалитов долины Бойн? Тот же или другой набрасывался на него с криками: «Fuck off! You, son of a gan!»[72]… Распять тебя на расщепленном дубе, как Царя Леса древних бриттов, бичевать до смерти, а потом воскресить, окунув в источник живой и мертвой воды. Черт! Черт! И как ты до сих пор жив? На самом деле не Ирку надо держать на цепи, под надзором нубийских рабов, а Дэймона Диккенса. Мужчину-женщину-дракона… Двуполого демона, о существовании которых знали и предупреждали слепое человечество средневековые алхимики. К ним, кстати, относится и Дионис, рогатый бог фракийского происхождения. Тот самый, что усилиями орфиков вознесся до уровня космогонических богов и обрел присущую им бисексуальность. Бог этот с самого начала был столь непредсказуем в своих проявлениях и столь многолик, что постичь его величие в полной мере мог лишь посвященный – речь идет о древних мистериях Элевсина и Аграи. В наши дни это знание считается утраченным, так что любознательным предстоит начинать заново, от сотворения мира. А Сукелл?[73] А Люцифер? Кто в состоянии разобраться в их божественной психологии? Кому ведомы истинные мотивы их поступков? О, рогатые боги коварны… Отдельный привет Моисею. – Мерзкая скотина! Ублюдок! – Ремень со стуком падает на пол (интересно, что думают соседи), а Ирка, подобравшись к лежащему без движения Константину, делает неудачную попытку перевернуть его, заглянуть в лицо. – Будь я мужчиной, ты бы сейчас уже пол соплями подметал! Он поворачивается сам. Широко улыбается, глядя на ее раскрасневшиеся щеки, влажные полураскрытые губы, испуганно моргающие глаза… Хороша чертовка! Вскакивает, обеими руками хватает ее за бедра, рывком подтягивает к краю кровати. – Мужчиной? О!.. Сейчас я покажу тебе, что бы я сделал, будь ты мужчиной… Ирка молча опускает голову. А задницу – задницу, наоборот, поднимает. Когда он становится таким, как сейчас, она уже не смеет показывать характер. Умная девочка. Шикарная шлюха. Стоит щелкнуть пальцами, и она уже раздвигает ноги. Когда жили вместе, такого не было. Секс с чужим мужчиной – мужчиной, почти женатым на другой – вот в чем счастье. Стерва! Но на все можно наплевать ради такой задницы… Тиская пальцами упругую мякоть ее ягодиц, Константин уговаривает себя, попутно пробуя сообразить, с каких это пор стал нуждаться в уговорах. Одним разом больше, одним меньше – какая разница? Порадуй себя напоследок. Все равно ей скоро уезжать, ноет уже с прошлой недели. Ах, Костя, я уже скучаю… после тебя ни один мужчина не покажется мне желанным… Тьфу! С Анной как-нибудь разберешься. Она влюблена, она простит. В конце концов можно признать факт женитьбы с последующим разводом, а факт измены, или хождения на сторону, или как там это называют добродетельные жены – этот прискорбный факт ведь можно и не признавать. Ирка позвонила просто по злобе. Мечтает вернуть потерянного мужа, потому что он (вы представляете, девчонки?) вдруг оказался мужчиной ее мечты. А что, довольно складно получается. Анна поймет. Вот именно: поймет. Что все это ложь, от первого до последнего слова. Молчать, молчать… Делать вид, что ничего не произошло. А если спросит? Если спросит, признаться. Безоговорочная капитуляция. Прости, был неправ, ошибался… Уж лучше предстать перед своей женщиной негодяем и распутником, чем трусливым обманщиком. – О, нет-нет… – страдальчески выводит Ирка в своей обычной манере. – Прошу тебя… больно… о, нет!.. – При этом она исправно делает свое дело, так что смачный шлепок, которым награждает ее Константин, это, строго говоря, скорее для удовольствия, чем для острастки. – Скажи, что ты больше никогда не ляжешь с этой сучкой… пообещай мне, скорее… скажи, что тебе не нужен никто, кроме меня! Невнятные возгласы. Движения тел. Мужчина и женщина, обнаженные, ненавидящие друг друга… Боже, ты это видишь? Вся сцена внезапно начала вызывать у него глубочайшее отвращение. До тошноты. Даже кончики пальцев похолодели, как при спазме сосудов. Выпустив из рук Иркины повлажневшие от жаркого пота бедра, он понял, что не может видеть ее больше ни минуты, ни секунды. Сжав зубы, чтобы ненароком не обматерить гордую красавицу, только что принявшую в себя порцию его спермы, Константин столкнул ее с кровати. – Одевайся и уходи. – Что? – Она захлопала глазами. – Повторяю: уходи. Убирайся отсюда. Уе… – Он все-таки выругался. Ирка попятилась. Глаза ее наполнились слезами. – Сволочь! – сказала она хрипло, но внятно. Константин устало потер пальцами лоб. – Да, к сожалению. Извини. Я не хотел быть грубым, просто сорвалось. – Скотина! – Да-да… Извини еще раз. А теперь я хочу, чтобы ты ушла. – Попользовался и выкинул – так, что ли? Он глубоко вздохнул. Что, опять за волосы ее таскать? Нет настроения, к тому же на этот раз она, бедняжка, и впрямь ни в чем не виновата. Кроме того, что является слабоумным придатком лучшей в мире задницы, жаркие недра которой мечтает перепахать любой работоспособный член. – Слушай, прекрати. Бери свои тряпки и уматывай. Мне нужно побыть одному. Дрожащими руками она напялила на себя джинсы, блузку. Оглянулась в поисках сигарет. Схватила со стола измятую пачку, которую Константин целый день протаскал в кармане, и тут же торопливо закурила – все что угодно, лишь бы задержаться еще на пять минут. – Об одном жалею – мало я тебе всыпала. Тут он слегка развеселился. – Ну, может, в другой раз… – В другой раз? – Глаза ее загорелись. – Забудь об этом, Костя, здоровее будешь, потому что если этот другой раз действительно наступит, я твою драгоценную задницу и твою драгоценную спину так размочалю, что ты неделю в лежку будешь лежать. Всю жизнь мечтала послушать, как ты скулишь от боли… – Как я – что? – Он прикусил губу, чтобы не рассмеяться. – Жаль разочаровывать тебя, детка, но скорее всего я получу удовольствие. – Извращенец, – произнесла она с убийственным презрением, загоняя последний гвоздь в крышку его гроба. Константин пожал плечами. – Радуйся! Тебе больше не придется иметь дело с извращенцем. Уже в дверях она обернулась, топнула высоким каблуком. – Я тебе это припомню, так и знай! Не сомневаюсь, детка. Не сомневаюсь. Итак, погоне за двумя зайцами пришел конец. Ты в ужасе, cher ami? Напротив. По большому счету ты даже рад. Если о твоем грехе кто-то знает, то с этим уже можно жить. Если же носить грех в себе, то это неизбежно повлечет за собой самые печальные последствия.[74] Грех – какое замусоленное слово. И тем не менее выражает самую суть. По этой причине ты и разрешил этой кукле безмозглой попортить тебе шкуру, рассудив, вопреки распространенному мнению, что лучше небольшая головомойка сразу, чем глобальное и неотвратимое возмездие потом. Да-да, именно так, а не наоборот. Суд человеческий, что ни говори, не так суров и праведен, как суд божий. Женская рука, наносящая удар за ударом – символическая кара, небольшой взнос в небесную казну. Пять минут со стиснутыми зубами в надежде уравновесить преступление и наказание, но все пошло прахом из-за одной-единственной твоей оплошности, на которую ты сам же и указал: УДОВОЛЬСТВИЕ. Ты получил удовольствие от того, что, по замыслу организаторов, должно было послужить тебе горьким уроком. Так кто кого перехитрил? У вас ничего не вышло, cher ami – ни у нее, ни у тебя – и значит, ты до сих пор перед нею в долгу. Фарс с продолжением. Эти мысли отнюдь не праздные, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что сегодня в лесу… во время той памятной прогулки по развалинам… короче, была одна вещь, о которой Константин не сказал никому. Ни Оуэну, ни Ирке, вообще ни одной живой душе. Там, на дне подземелья, куда на протяжении последних двадцати веков не заглядывал никто, кроме крыс и ежей, он видел себя. С кровоточащей раной на затылке, с переломанными костями… Не просто человека с похожим лицом, а себя самого.