Константин с трудом протолкался к стойке. Даррен заметил его, узнал и кивнул. – «Гиннес»? – Да, большую кружку. Передвигаться по городу сегодня нелегко. Все точно с ума посходили: повсюду толчея, суматоха, улицы запружены транспортом. На площадях танцуют ряженые, к которым на каждом углу присоединяются туристы и случайные прохожие. Под стенами норманнского замка проходит театрализованное представление. Пиво и виски льются рекой. Ирландская музыка, ирландские песни, смеющиеся ирландские девушки в национальных костюмах… хлопки хлопушек, свист свистулек… Не город, а одна большая цирковая арена. Расплатившись за пиво, Константин спросил о Дэймоне. Бармен указал на столик в самом дальнем углу. – Большая просьба, сэр, если вы пришли забрать его, то уж проводите до самого дома. Он здесь с восьми часов вечера, так что сами понимаете… Или оставьте сидеть, где сидит, я сам его провожу, как закроюсь. – Все в порядке, я о нем позабочусь. Он должен что-нибудь за напитки? Даррен отмахнулся. В пабе тоже дым коромыслом. Не пройти, не проехать. Чтобы добраться до столика, за которым расположился релаксирующий гений, приходится буквально расталкивать всех локтями. К счастью, никто не обижается. Сегодня вообще никто ни на кого не обижается. Все любят друг друга до пьяных соплей. – Hey![113] – сказал Константин, присаживаясь напротив Дэймона. Тот вперил в него мутный взгляд. Перед ним на столе красовался пустой стакан и наполовину опустевшая бутылка виски. И еще неизвестно, сколько он вылакал до этого. – Ларри?.. – Я не Ларри. Впрочем, если тебе так хочется… – Рад тебя видеть, Ларри, старина. – Собрав волю в кулак, Дэймон резко выпрямился на стуле и крикнул проходившей мимо официантке: – Стакан!.. И еще бутылку. – Сию минуту, сэр. Константин покачал головой. – Ну, чувак, ты и нагрузился. – Брось. – Дэймон взял из пачки сигарету. – Я в полном порядке. На нем была белая рубашка с закатанными до локтей рукавами. На шее, в распахнутом вороте, болтался какой-то бронзовый амулет. Он был чисто выбрит и казался юным князем, только что проигравшимся в пух и прах и решившим свести счеты с жизнью. – Бутылка виски в одно рыло… Странно, что ты еще ворочаешь языком. – For me this is a duck soup…[114] – пробормотал Дэймон, наливая себе и Константину. – Я еще и не такое могу делать языком… тебе ли не знать… Константин залпом осушил свой стакан. Зорко глянул на Дэймона. Тот молча таращился на скомканную салфетку и что-то в выражении его лица наводило на мысль, что его сейчас стошнит. – Дэй! Ты в порядке? – А? – Дэймон вышел из транса. – Черт, что за вопрос? Я же сказал тебе, чувак, я в полном порядке. – Тогда еще по одной и на выход. – По одной? – По одной. – Slainte![115] Они громко чокнулись, едва не разбив стаканы. – А теперь… – Константин решительно отодвинул стул и встал. – Пора выдвигаться, брат. – Да ты что? Мы же только начали. – Предлагаю продолжить в другом месте. Э-э, да ты на ногах не стоишь!.. Держись за меня. Что? Взять бутылку? Arrah…[116] Видит бог, я этого не хотел. Все, пошли. – Медленно, но верно они продвигались к выходу. – Да не туда, черт!.. Дверь вон там. По дороге из паба Дэймон дважды падал на тротуар. Поднимать его Константину помогали сначала две наряженные феями девицы, а потом добродушный полицейский, с плеча которого свисала лента серпантина. На девиц Дэймон не отреагировал, зато полицейского в приступе благодарности расцеловал в обе щеки. – О господи… – стонал Константин, весь взмокший от напряжения и уже не чаявший добраться до дома. – Он пьян. Извините, офицер… Он пьян как сапожник. – Да, да! – на всю улицу орал Дэймон. – Я пьян! Я сраный американец, нажравшийся ирландского виски! Да здравствует ирландский виски! Да здравствует Ирландия! Оставалось только затянуть гимн Ирландской Республики, но Дэймон не сумел вспомнить ни музыки, ни слов. Тогда он вернулся к виски. – Ты говоришь, что любишь Ирландию? Э-э, чувак, чтобы полюбить Ирландию, надо принять ее внуть… в сердце, в кровь, в печень… – Не знаю, как сердце, но печень твоя сейчас точно вопиет о любви к Ирландии. – А знаешь ли ты, к примеру, чем ирландский виски отличается от любого другого? Слушай сюда, старина… В фиолетовом небе вспыхивали фейерверки, из распахнутых дверей пабов и ресторанов доносилась громкая музыка. Стиснув зубы, Константин пер на себе в стельку пьяного любовника своей подруги и мысленно задавал себе вопрос: как дошел ты до жизни такой? – Ну, во-первых: ирландский виски подвергают тройной очистке. Для его приготовления в качестве основного ингредиента используют ячменный солод… Впереди замаячила черепичная крыша «Сокровенной Розы», и Константин несколько воспрянул. Теперь бы еще затащить этого чертова проповедника на второй этаж, там уложить где-нибудь теплом месте… Конечно, ему тоже случалось перебрать. Известное дело, с кем не бывает. Но в свете последних событий вся эта бредятина жутко действовала на нервы. – Для фильтрации – запомни, это важно! – используют уголь, а не торф, как это делают в Шотландии. А главное, чтобы называться «ирландским», виски должен быть сделан из зерна, выращенного в Ирландии, и храниться в деревянных бочках минимум три года!.. Константин прислонил Дэймона к стене и принялся обшаривать его карманы в поисках ключа. Дэймон жмурился от удовольствия. Его блуждающий взгляд и бессмысленная улыбка говорили о полном отсутствии контакта с окружающей действительностью. – Эй, постой! – окликнул он Константина уже с кровати. – Погоди. Помоги мне раздеться. Тот замер на полпути к двери. – Что? – Помнишь, я помог тебе одеться? – спросил Дэймон, приподнимаясь на локтях. И у Константина впервые мелькнула мысль, что он не так уж и пьян. – Теперь помоги мне раздеться. Он вернулся в комнату. Дэймон ждал, раскинувшись на постели, наблюдая за ним из-под полуприкрытых век. Расстегивая пуговицы его рубашки, Константин обнаружил, что руки дрожат. Что за черт?.. Прямо как невеста в первую брачную ночь. Тогда как на самом деле один подвыпивший чувак нянчится с другим, тоже изрядно нагрузившимся. Дэймон дождался, когда он расстегнет пряжку ремня, после чего изогнулся с грацией крупной змеи, вытянул ремень из петель, взялся за оба конца и молниеносным движением набросил ему за шею. Повалил на кровать. – Эй, по-моему сейчас не самое подходящее время… – Bi i dho husht,[117] – процедил Дэймон. Опрокинутый навзничь, придавленный к кровати тяжестью его худого, мускулистого тела, Константин начисто позабыл о своей забинтованной руке. Продолжая затягивать вокруг его шеи кожаную петлю, Дэймон склонился так низко, что его лицо и свесившиеся темные волосы заслонили от Константина весь белый свет. – Так что сказал тебе король? * * * Что за странный вечер! Она сидит перед зеркалом, вся в блеске драгоценных камней и зеленой тафты, и ей не скучно. Два бокала белого эльзасского вина из бутылки, которую приподнес ей Дэймон, выпиты в одиночестве. Колье также куплено щедрым возлюбленным. С днем рождения, дорогая. До него еще далеко? Тем более. Не ждать же еще целых полгода… Что ж, купил так купил. Как говорила Мэрилин Монро, бриллианты – лучшие друзья девушки. От вина глаза ее разгорелись, на бледных щеках появился румянец. О Этне, сколько же тебе еще сидеть в этой башне в ожидании своего Киана?.. Какое-то движение на балконе… Наконец-то. Не мог он не прийти в эту ночь! Анна вскакивает со стула, оборачивается и ждет. Ждет, когда раздвинутся портьеры. Ждет, когда Дэймон войдет в комнату, медленно проведет руками по ее телу, затянутому в корсет, и начнет снимать одну за другой все эти прелестные, пробуждающие похоть вещицы. Мягко шелестящую юбку… чулки с кружевной резинкой… Хотя чулки можно и оставить. Чулки и туфли на высоком каблуке. Он, кажется, тоже не вполне трезв. Глаза как звезды. Губы как шелк. Запрокинув голову, Анна подставляет ему шею, и, прежде чем поцеловать, он обдает ее своим жарким дыханием, напоминающим ветер пустыни. Боже, как все необычно сегодня… Должно быть, всему виной алкоголь и Самайн. – Скажи, что любишь, королева, – просит шепотом Дэймон. Сегодня даже простое прикосновение к груди вызывает у нее спазмы наслаждения. Это какое-то тихое помешательство. – Я люблю… люблю тебя, мой король. Что заставило ее произнести эти слова? Она слышит низкий, гортанный смешок и окончательно теряет голову. Ее уносит. Ее кружит и качает. Мимо с триумфальной неспешностью проплывают туманности и галактики. Она становится очевидцем случайного зарождения и последующей неотвратимой гибели целых миров. Вспышки сверхновых… Плазменное свечение, отмечающее траекторию полета комет… И за всей этой безудержной манифестацией – безликая, всеобъемлющая любовь богини, Матери Всего Сущего.