Он хмыкает, но это не мешает чему-то, напоминающему удовлетворение, расплыться по его лицу. — Кроме того… — Я показываю ему идеально завернутый подарок. — Мне необходимо быть там, чтобы присвоить себе эти шедевры. — Думаешь, их больше впечатлит упаковка, чем подарки? — Да. Я слышала твой разговор с мамой в прошлом месяце. Вы обменялись списками подарков. Пусть ты не знаешь, что именно получишь, но это точно что-то из того списка. Так что реакция на сюрприз будет в лучшем случае вялая. Но упаковка… — я шевелю бровями, — идеальна. — Ох, Эм… — он ухмыляется, прежде чем повернуться и исчезнуть в коридоре. — Я не такой предсказуемый. Эм… Он никогда не называл меня Эм. Все зовут меня Эм, кроме него. До сегодняшнего момента. Как ему удалось превратить нечто повседневное и обыденное в необычное? Как две буквы и звук, столь похожий на тихое гудение, заставляют эту бьющуюся штуку в моей груди подпрыгивать и трепетать? Бабочки… Я могла бы быть… возможно… на пороге нового приключения, которое начнется на Гавайях — рискнуть и погрузиться в жизнь, о которой всегда мечтала. Но… я хочу эту работу еще и из-за отчаянной необходимости сбежать от этих чувств. Чувств, которые я испытываю к своему мужу. ГЛАВА 20 Рождество — Я нервничаю, — говорит Эмерсин, когда мы подъезжаем к круговой дорожке, ведущей к дому моих родителей, расположенного по соседству со старинными домами с просторными участками. — Не надо. — Они живут в особняке. Я усмехаюсь, глуша двигатель своего седана «Мерседес». — Это не особняк, но он принадлежит нашей семье уже три поколения. В режиме ленивца Эмерсин открывает дверцу и выходит. Ее челюсть волочится по земле, когда она таращится на белый двухэтажный дом с шестью увитыми гирляндами колоннами, обрамляющими вход. В нескольких футах от окрашенной в черный цвет двери висит огромный светильник, украшенный пышным сосновым венком с ветками остролиста. Для меня все это — просто дом. О чем должна думать она после того, как жила в своей машине? Я очень рад, что она здесь. Сюзанна тоже. Но сейчас я считаю, что радуюсь сильнее Сюзанны. Эмерсин больше не друг Сюзанны; она мой друг. И моя жена. Не объект благотворительности. Она некто больше. Этому определению большего еще требуется время, чтобы осесть в моей голове. — Поможешь мне отнести подарки? Или ты слишком занята, прудя в штанишки и стуча зубами от страха? — дразню я Эмерсин. Она бросает на меня свой лучший суровый взгляд, прежде чем нагрузить руки подарками. — Дыши, Эмерсин. Ты же их знаешь, а они знают тебя. — Как горничную. Горничные не присутствуют на семейных рождественских праздниках своих клиентов. — Она следует за мной до входной двери. — Ты моя соседка по комнате. Мы друзья. Вот, кем они тебя считают. Обещаю, сегодня тебе не придется мыть посуду или заниматься физическим трудом. — Я все равно буду помогать. Это просто проявление хороших манер. Балансируя грудой подарков на приподнятом колене, бросаю на нее быстрый взгляд, прежде чем открыть дверь. — Твоя роль — быть моей гостьей. Никаких тебе тарелок этим вечером. — С Рождеством! — Родители встречают нас в фойе вместе с моим братом. Они не знают, что мы женаты, но мысленно Эмерсин сходит с ума. Я вижу это по ее лицу. — С Рождеством. Большое спасибо за приглашение, — благодарит она дрожащим и робким голоском. Аарон и отец принимают у нас подарки. — У вас такой красивый дом. — Эмерсин снимает легкое пальтецо. Я беру его у нее еще до того, как она успевает его снять полностью. — Спасибо, — шепчет она, оглядываясь на меня. Я подмигиваю, надеясь этим успокоить ее мысли. Подмигивание, которое говорит: «просто расслабься». Но ее широко распахнутые глаза дают понять, что мое подмигивание никак не помогает ей расслабиться. Она краснеет. Вероятно, подмигивание стало неправильным шагом. — Мы очень рады, что ты присоединилась к нам, — говорит мама, обнимая Эмерсин. Эмерсин впивается пальцами в мамину спину и держится изо всех сил… будто ей жизненно необходимо это объятие. — Ты в порядке? — спрашивает мама, отстраняясь от Эмерсин и держа ее на расстоянии вытянутой руки. Эмерсин кивает и быстро вытирает уголки глаз. — Ага. Извините, Сесилия. В праздники я становлюсь немного сентиментальной. Только и всего. Кстати, мне нравятся ваши серьги. Мама дотрагивается до сережек и усмехается. — Спасибо, — благодарит она почти с легким удивлением. — Проходи, милая. Давай нальем тебе выпить. Мама берет Эмерсин за руку и ведет по паркетному полу в просторную гостиную, обставленную старинными диванами и стульями, деревянными столами с причудливой резьбой на ножках, фарфоровыми лампами с цветочным рисунком, коврами с бахромой и… огромной рождественской елкой. Судя по размеру выпученных глаз Эмерсин, я бы сказал, что это самая большая ель из когда-либо ею виденных. Мама обожает украшать ее сотнями елочных игрушек и гирлянд, утяжеляющих пышные ветки. Аарон любит поддразнивать ее, говоря, что гостиная напоминает шикарный универмаг на Рождество. Пока я беру выпивку, слышу, как Эмерсин хвалит уродливый рождественский свитер моего отца и ничем не примечательные полосатые носки Аарона. Она каждому придает немного уверенности в их шаге. — Держи. — Я протягиваю ей стеклянную кружку. — Это знаменитый горячий сливочный ром, приготовленный мамой на медленном огне. Эмерсин несколько секунд смотрит на меня, вероятно, потому, что после нашего прибытия я не перестаю ухмыляться, причиной чему — она. Взяв у меня кружку, она подносит ее к губам, вдыхая аромат специй. — М-м-м… Мы садимся на диван рядом, а не в противоположных концах, как дома. Она мертвой хваткой вцепляется в свою кружку, снова и снова царапая зубами нижнюю губу. Почти съев весь нанесенный блеск. — Зак сказал нам, что в следующем месяце ты собираешься на Гавайи по новой работе. Поздравляю. — Папа садится рядом с мамой на диван напротив, а Аарон плюхается в кресло с высокой спинкой рядом с нами. — Зак. — Эмерсин с прищуром смотрит на меня. — Работа пока не моя. Я ухмыляюсь и пожимаю плечами. — Будет. Она качает головой, снова переводя внимание на моих родителей. — Если я получу работу, то да… в следующем месяце я поеду на Гавайи. Но спасибо, Уильям. Надеюсь, поздравление уместно. Я рад за нее. Сюзанна тоже. А еще мне немного грустно. Эмерсин была отвлечением. Отвлечением от горя. Отвлечением от безмолвной пустоты в доме. Отвлечением от парализующего осознания того, что моя жизнь в каком-то смысле начинается сначала. — За Эмерсин и ее отличную новую работу. — Папа поднимает стеклянную кружку в тосте и делает глоток. — За Эмерсин. — Все остальные поднимают свои кружки. — Спасибо. Надеюсь, — бормочет она, слегка дрожащей рукой поднимая кружку. Родители переводят разговор на Аарона, расспрашивая его о недавней смене работы с парамедика на тренера лошадей.