— У Аарона неоконченное медицинское образование и два года обучения в области архитектуры… и СДВГ (прим.: синдромом дефицита внимания и гиперактивности). — Сесилия игриво смотрит на Аарона. — То, как он иногда изъясняется… не удивлюсь, если скоро он займется созданием нового поколения людей. Все смеются, даже Аарон, который пожимает плечами, будто она не ошибается. После того, как все вопросы, адресованные Аарону, исчерпаны, мама предлагает переместиться в столовую на ужин, на время оставив меня в стороне от расспросов. Возможно, они по-прежнему думают, что вне работы я только и делаю, как оплакиваю потерю Сюзанны, а кому хочется поднимать подобную тему? Сегодня вечером… сидя за красиво украшенным столом, наслаждаясь вкусным ужином, потягивая домашние напитки, смеясь и беседуя на более легкие темы, например, кто лучше знает историю Джорджии… я вновь жажду ощущения нормальности и покоя. Мне хочется провести целый день без чувства вины из-за Сюзанны. Спас ли я ее от еще большей боли? Оборвал ли ее жизнь раньше срока? Нужно ли мне поговорить с кем-то, чтобы получить разрешение по-настоящему отпустить ее? Тот поступок когда-нибудь перестанет съедать меня заживо? Когда наши животы полны пирогами с тыквой и орехами пекан, мы возвращаемся в гостиную, чтобы открыть подарки. — Все в порядке? — шепчу я на ухо Эмерсин, наклонившись к ней. Она откашливается и несколько раз кивает. — Просто слишком много… доброты. — Но ведь это хорошо, верно? Она снова кивает. Доброта. У нее не так много было ее, что само по себе трагедия, потому что теперь она не знает, что с ней делать. Доброту принять труднее всего, потому что для того, чтобы ее почувствовать, требуется настоящая уязвимость. Эмерсин боится быть уязвимой, по-настоящему чувствовать. — Боже мой… кому-то помогли упаковать подарки. Я хотела упомянуть об этом еще когда вы вошли. — Мама берет один из подарков, завернутый Эмерсин, и передает его папе. — Я обижен. — Пытаюсь изобразить возмущение, но не могу оставаться серьезным. На самом деле, я лыбюсь, как дурак, во все тридцать два зуба, и, кажется, эта ухмылка идет в комплекте с Эмерсин. Бросив на нее быстрый взгляд признательности за то, как она великолепно упаковала подарки, я накрываю ладонью ее колено и нежно — игриво — сжимаю. Она напрягается под моей хваткой, и ее лицо становится красным, под цвет ее свитера с открытыми плечами. Я снова перегнул палку? Она моя жена, но мне нельзя касаться ее ноги? Мысли в моем гребаном мозге, изувеченном хаосом эмоций, вырываются из-под контроля. Я не знаю, что делать со своими чувствами — с теми, что я переживаю из-за Сюзанны, с теми, что побуждали меня проявлять великодушие к Эмерсин, с теми, что существуют с единственной целью — подорвать мой рассудок. Я не люблю Эмерсин, но слова «нравится», на мой взгляд, недостаточно. Я делаю это ради Сюзанны и явно ради Эмерсин, но еще и ради себя. Сюзанна была права; делать что-то бескорыстно, чтобы улучшить чью-то жизнь, — действительно приятно. Но вот в чем суть: я не хочу улучшить чью-то жизнь; я хочу улучшить жизнь Эмерсин, потому что это делает мою жизнь лучше. И осознание этого чертовски пугает. — Вы только посмотрите на это. — Папа разворачивает подарок от меня и достает его. Это зонтик с деревянной резной ручкой в виде головы животного. — Это «Джеймс Смит и сыновья», — говорит мама. — Держу пари, кто-то побывал в Лондоне. Я ухмыляюсь и слегка киваю в ответ. Моя семья продолжает распаковывать подарки. Следующий — мамин. Я привез ей из магазина в Ноттинг-Хилле расписную льняную скатерть и фарфоровый кувшин уникальной розовой глазури. Аарону достается две бутылки джина Jensen's из Бермондси и, не теряя времени, он откручивает крышку на одной бутылке, несмотря на то, что мама наигранно закатывает глаза. Я упивался моментом открытия подарков, впитывая каждый взгляд, который Эмерсин бросала на меня. Она полагала, что подарки для моей семьи будут предсказуемыми — вещи из их списка, — но я удивил ее. Она считала предсказуемым меня, хотя я совсем не такой. Последний подарок вечера для меня. Когда я его открываю, в комнате воцаряется благоговейная тишина. Я не люблю тишину или людей, уставившихся на меня. И мне определенно не нравится предательская слеза, которую мама вытирает со щеки, когда я достаю из коробки черную книгу. Мое сердце взмывает от груди к горлу, когда я открываю первую страницу, единственную, на которой, судя по всему, что-то написано. Пока я читаю, Эмерсин наклоняется ко мне, чтобы тоже прочитать. Зак, Строй планы, любовь моя. Жизнь слишком коротка. Твоя Сьюзи — Это маленькая черная книга, — говорит Аарон. Сесилия кивает. — Она хотела, чтобы мы подождали с ее подарком до Рождества. — Мама снова вытирает еще одну слезу и улыбается, а я на долю секунды поднимаю глаза, прежде чем пролистать пустые страницы ежедневника. Мышцы моей челюсти работают на сверхскорости в попытке контролировать эмоции. В этой комнате нет ни единой души, которая не видела бы, как я плачу из-за Сюзанны. Теперь мне лучше, не великолепно, но я полностью функционирую. Потихоньку живу дальше. Должен ли я строить реальные планы? Аарон вскакивает и исчезает на несколько секунд, прежде чем вернуться с ручкой. Он вырывает у меня ежедневник, перелистывает на первую среду января и пишет: 19:00 — пью с любимым братом. Это вызывает у меня крошечную улыбку. Затем ежедневник и ручку берет мама и вписывает на февральское воскресенье «бранч с мамой». Папа назначает на пятницу в марте «гольф с папой». И когда он встает, чтобы вернуть мне ежедневник, Эмерсин перехватывает его и ручку и переворачивает на страницу января. «Отвезти Эм в аэропорт». После того, как она возвращает мне ежедневник, я смотрю на ее слова в назначенный день. — Спасибо, — шепчу я. Не уверен, кого я благодарю. Семью? Эмерсин? Сюзанну? Каким-то чудом это Рождество не превратилось в нечто ужасное. Отсутствие Сюзанны чувствуется, но оно не лишило всех рождественского духа. Пока мы собираемся и прощаемся, я минутку наблюдаю, как Эмерсин общается с моей семьей. Они обожают ее. Я обожаю ее. Когда она начнет жить своей жизнью, когда последует за своими мечтами, мне будет горько-сладко. ГЛАВА 21 Лия Рю меня нанимает. Мы сходимся, как давно потерянные друзья. Как сестры. Как мы со Сьюзи. — Я получила работу! — кричу я, звоня Заку из номера гостиницы на Манхэттене после встречи с Лией. — Великолепная новость. Когда я, наконец, избавлюсь от тебя? Я хихикаю. — Скоро. Восьмого января. Я внесла запись в твой ежедневник на десятое просто как предположение. Но я не очень рассчитываю, что ты возьмешь ради меня отгул. Бог мой… мне надо уведомить всех моих клиентов. Это. Правда. Происходит! — Перестань. Я хочу отвезти тебя в аэропорт. — Чем занимаешься? — Я плюхаюсь обратно на кровать и смотрю в потолок. — Только что покормил Гарри. — Господи… ГАРРИ! Я резко сажусь. — Гарри Паутер. Дерьмо. Я даже не подумала о нем. Я не могу взять его с собой. Лия сказала, что за прошлый год она провела в своей квартире на Манхэттене меньше десяти дней. Я… мне нужно подыскать для него новый дом. Кот, которого я даже не хотела, лишает меня дыхания. Глупый Брейди. — Зачем? У него уже есть дом. — Нет. Он не твой кот. Я не свалю эту ответственность на тебя. И ты тоже много отсутствуешь. — Если бы сейчас ты могла видеть его у меня на коленях, то не назвала бы его не моим котом.