— Приходите, — сказала Саша громко, отчего Марфа Марьяновна за стенкой всхрапнула и заворочалась. — Все приходите! И черт, и канцлер, и колдун его. Никого не боюсь, никому не поддамся! И так ей стало спокойно после произнесенного, что она снова вернулась в постель и безмятежно заснула, ни о чем более не тревожась. Утром Саша долго крутилась перед зеркалом, разглядывая себя так и этак. Хороша? Так себе? Глупа? Умна? Локоны или косу? Корсет или простенький наряд? Для Михаила Алексеевича хотелось быть — красавицей. Но жеманство претило ее натуре. И она, стоя в одной сорочке посреди спаленки, все примеряла на себя столичных модниц. Понравился бы кто из них ее управляющему? И ругала себя за пустоголовость. Неужели она старалась бы ради человека, которому важны фижмы и жемчуга? Для чего унижает Саша себя и его, умаляя ту душевную близость, что невесомой паутинкой протянулась меж ними? Не показалось же? Ведь правда же было? Он спешил к ней и чуть не околел от холода. А она кормила его с ложечки и плакала от нежности и от того, как сильно ей было жалко Михаила Алексеевича. И Кару, конечно. Разругавшись с собой, Саша тут же с собой помирилась, откинула прочь корсет и презрительно отвернулась от пышных юбок. И весь завтрак не могла удержать улыбки, и чудилось ей свое отражение в весенних его глазах. Изабелла Наумовна изволила дуться, и Саша, как всегда после вспышек гнева, истово к ней подлизывалась. Она даже пообещала прочитать целую книжку, пусть и не всю, но хоть половину, ну парочку страниц наверняка. — Ты мое самое большое поражение, — скорбно ответила гувернантка, — чтобы оправиться от подобного провала, мало нескольких вымученных страничек! Ступай-ка ты, Саша, к деревенскому старосте и передай, что буду учить крестьянских детей грамоте. Саша изумленно захлопала ресницами. Будь она крестьянским ребенком, ни за что бы не согласилась на подобное душегубство, но мириться с Изабеллой Наумовной надобно было, и она немедленно отправилась, куда послали. Сбегала к модистке Ани, выпросила у нее несколько отрезов ситца, пообещав взамен заказать в городе все, что та пожелает, хоть парчи, хоть бархата. Кликнула Шишкина да и понеслась к старосте. Тот от такого предложения только крякнул, однако ситец забрал, пообещав раздать его бабам. — Что касаемо науки, — степенно сказал староста, — то поди сгреби детвору в кучу! Вы приходите в воскресенье, сгоню, кого сумею. Хворостину, коли понадобится, возьму. И Саша искренне посочувствовала детворе. На обратной дороге, уже за околицей, она заприметила сквозь деревья женский силуэт. Приглядевшись, Саша узнала деревенскую ведьму. — Ступай, голубчик, я догоню, — махнула она Шишкину, который пер целую корзину яиц, и помчалась, черпая сапожками снег, к лесу. — Подожди! — крикнула она. — Да постой же! Ведьма остановилась, поклонилась, выпрямилась со спокойной улыбкой на губах. — До чего шебутная ты, барышня, — произнесла она с легкой укоризной, — как куропатка в снегу измакалась вся. — Отблагодарить тебя спешила, — засмеялась Саша, — спасибо тебе, милая. И за морок-мазь, и за мазь от ожогов. На лице ведьмы отразилось непонимание вперемешку с удивлением. — Морок-мазь? — повторила она задумчиво. — Знать не знаю, ведать не ведаю. Не по силам мне чудеса этакие. Бородавку свести или чирий убрать — это запросто. А мазей заморских не умею я, барышня. — Да как же… — растерялась Саша. — А Михаил Алексеевич откуда их раздобыл? — Управляющий твой у меня только травы купил, старые, прошлогодние, свежих пожалела я для него, ведь самой нужны, зима длинная. А он сказал, что ему неважно, он и в таких пользу разыщет. Настоящее серебро пожаловал! — Как это — пользу? Из старых трав? Мой Михаил Алексеевич? Саша чувствовала, что упускает что-то огромное, бывшее все время перед самым ее носом, но никак не могла охватить это огромное взглядом. — Твой Михаил Алексеевич, — кивнула ведьма. — Сын травницы знает нужные слова, не сомневайся, барышня. Даже про́клятый лекарь остается лекарем. Ничего не ответила ей Саша. Лишь развернулась и пошла, не видя дороги перед собой, продираясь через сугробы, оскальзываясь и не чувствуя холода. Небывалая ясность пала на нее, открыв все, что ранее оставалось невидимым. Марфа Марьяновна заохала, принялась стаскивать с Саши сапожки, кутать в шали и отпаивать смородиновым взваром. Покорная тряпичная кукла в руках кормилицы, она не противилась, пила, что подносили к губам, натягивала нагретые на печи валенки, что-то отвечала, не слыша ни себя, ни других. Даже смогла пожаловаться на то, что, кажется, застудилась. Позволила себя уложить в постель, закрыла глаза, притворяясь спящей, все думала и вспоминала, ругала себя и его. И даже, кажется, задремала беспокойно и ненадежно, и виделось ей перекати-поле, что гонял по высушенным степям неистовый ветер. Очнулась Саша от зыбкого забытья так резко, будто толкнул ее кто под руку. Открыла глаза, прислушиваясь к шорохам ночи. И почувствовала: черт снова здесь. Подманивает Михаила Алексеевича, подзывает его. Она и сама не понимала, откуда, но пробудились в ней властность и чуткость, уверенность и неспешность. Никуда не торопясь, наверняка зная, что успеет, Саша спокойно оделась — понева и рубашка, нехитрый крестьянский наряд. Обулась. Обмоталась шалью, накинула полушубок и тенью скользнула из дома, лишь в последнее мгновение аккуратно сняв нательный крестик и оставив его на столике в передней. Будто прощание с прежней Сашей — промелькнуло в голове. Возле открытого предбанника она задержалась, прислушалась, скрипнула яростно зубами, осознав, чего именно требует черт. — Отдай, сын травницы, свое лекарское умение, все знания о травах и память о словах заветных! Отдай, вдовец и отец, потерявший детей, всю память о них и скорбь. Отдай… Тут Саша не стала дальше слушать, распахнула дверь пошире, склонила голову, чтобы не стукнуться о низкий притвор, шагнула в предбанник и оттуда в теплую еще баню. Увидела Михаила Алексеевича, бледного, но решительного. Ничего не отдаст, умрет, а от себя не откажется, отчетливо поняла новая, всевидящая Саша, усмехнулась недобро, опечалилась страху на лекарском лице — страху не за себя, но за нее. Подошла к черту вплотную, не отводя глаз от безобразной его морды, ощутила смрад дыхания и не поморщилась. — Не получишь, — сказала она голосом, которым дед войсками командовал, и будто гром пронесся над крышей, — не получишь ни капли. Убирайся отсюда несолоно хлебавши и не возвращайся к нам никогда. Коротко вздохнул возле ее плеча Михаил Алексеевич, подался вперед, явно намереваясь заслонить собой, но Саша лишь вскинула в его сторону руку: — Стой, лекарь, где стоишь. Пришла моя пора раздавать долги.