— И это открывает определенные перспективы для нашего сотрудничества, — меж тем размеренно продолжал канцлер, устало прикрыв глаза. — Мария Михайловна сообщила, что Александра уезжает в загородную усадьбу Лядовых, и это существенно усложняет, — тут он фыркнул, — мою шпионскую деятельность. — Я в деревню не поеду, — немедленно сообщил Гранин, которому вовсе не улыбалось служить канцлеру в позорном качестве соглядатая. И он снова бросил осторожный взгляд на цыгана: ну к чему он здесь? — Поедете как миленький, голубчик, — по-отечески мягко возразил канцлер, — если, конечно, хотите узнать о судьбе своих сыновей. Супругу вашу уже не вернуть, но ведь родительские чувства не оставили вас и в заточении? Зов крови, Михаил Алексеевич, сложно перешибить, уж я-то знаю. — Что с Надей? — глухо спросил Гранин, ощущая острую тоску, разлившуюся по груди. Канцлер бил наотмашь, по самому больному, и дышать стало тяжело, а мир потерял свою четкость. Гранин был стариком, и здоровье его, некогда крепкое, изрядно истрепалось от времени. Он даже испугался, что его вот-вот хватит удар, и на всякий случай оперся рукой о кресло. Умирать на глазах канцлера и его жуткого цыгана не хотелось, и от этой последней насмешки судьбы становилось лишь хуже. — Ваше исчезновение следовало как-то объяснить, — голос канцлера доносился будто через толстую перину, и Гранину было сложно вникнуть в его слова, — поэтому мы обставили все так, будто вы покинули семью добровольно. Ваша жена осталась разгневанной и, боюсь, полной ненависти к вам. И тогда в голове Гранина лопнул какой-то сосуд, удерживающий его на поверхности сознания, боль в груди стала невыносимой, а воздух перестал попадать в легкие. Какой бесславный конец, успел подумать он — и еще о Наденьке, так подло обманутой, и о том, как же она пережила такое предательство, а потом гортанный цыганский голос заполонил все вокруг, слова были незнакомыми, на неизвестном Гранину языке, и он понял, что все еще слышит и даже немного мыслит. Все тело полыхало, корчилось и менялось, ему выкручивало суставы, ломало кости, сползала, казалось, кожа, и пытка эта длилась почти бесконечно, а потом Гранин ощутил щекой холодный пол и, наконец, задышал и тихо заплакал, не в силах справиться с отголосками страшной муки внутри себя. — Вот что меня удивляет, Драго, — раздался холодный голос над ними, — почему в тебе, валахе, так сильно наше «авось»? Ты когда-нибудь соизмеряешь свою силу? Что это такое? — Хватил слегка лишку, — ответил все тот же гортанный голос с сильным акцентом. Наступила пугающая тишина. Гранин с трудом сел, откинув с лица длинные темные волосы. — Что вы со мной сделали? — хрипло спросил он. — Уж так, Михаил Алексеевич, вышло, — канцлер присел на корточки перед ним, с любопытством разглядывая Гранина, будто впервые его видел. — Авторитет мудрого лекаря, который спас Александре жизнь, теперь потерян, но это не значит, что вы мне не пригодитесь. Дмитрий Петрович, — негромко позвал он, но дверь тут же притворилась, и в щели образовалась физиономия самого секретарского вида, — вы уж подготовьте нам документы… Михаил Алексеевич, знает ли Александра ваше имя? — Нет, — ответил он бессильно, — не помню, чтобы о том заходила речь… — Ну вот на Гранина Михаила Алексеевича и составьте, что ему лишнее вранье на себе носить. Кто теперь вспомнит, что был когда-то такой лекарь. По чину… ну пусть будет коллежский секретарь, что ли. — В моем-то возрасте? — вырвалось у Гранина честолюбивое, и это более других причин убедило его ясно и неотвратимо, что он еще жив. Жив и удивительно хорошо себя чувствует, как не чувствовал уже много лет. — Да, с вашим возрастом, Михаил Алексеевич, нескладно получилось, — развел руками канцлер. Вкрадчиво и, как показалось Гранину, злорадно засмеялся страшный цыган. Лядовы пригласили Гранина на обед, и он не нашел причин, чтобы отказываться, однако то и дело ловил на себе пронзительный взгляд атамана, который вроде так и сяк примеривался к новому управляющему и никак не мог окончательно решить, годится тот или нет. Вдовство открыло Гранину дверь в этот дом, но не избавило от подозрительности его хозяина. Канцлер предупреждал, что пришлому чужаку сложно угодить Лядову, поскольку тот везде ищет врагов, а в усадьбу отправит, скорее всего, проверенных долгими годами службы людей. Однако управляющий был нужен позарез, и отставной вояка на это место, увы, не годился. Особенно с учетом того прелюбопытного факта, что у Александры за несколько прошедших месяцев откуда ни возьмись появились новые и грандиозные планы. Довольная предстоящим отъездом, она выглядела оживленной и довольной, ластилась к отцу, как ребенок, и без умолку болтала. — Лошади новой лядовской породы, — перечисляла Александра, опасливо косясь на жидкий студень, пахнущий почему-то селедкой, — должны быть крепкими, нарядными, сильными, одинаково удобными под седло, в упряжку и плуг. — Ну ты хватила, — с улыбкой возразил ей Лядов, и было видно, что это он так, поддразнивает дочь, а на самом деле любуется ею и гордится. В простеньком домашнем желтом платье, с немудреной растрепавшейся косой, Александра казалась очаровательной. В ней не было привычной Гранину статной красоты — угловатая и порывистая, с экзотическим разрезом черных глаз, она и сама чем-то неуловимо напоминала нетрепеливого жеребенка. — Ничего и не хватила, — в запале воскликнула Александра и отважно ткнула вилкой в студень, который немедленно накренился и распластался по тарелке, — а еще эти лошади обязаны выдерживать плохие дороги и уметь подолгу бежать рысью, чтобы не уставать и поменьше трясти экипаж! — Она у меня мечтательница, — пояснил Лядов с обезоруживающей неловкостью. Пухленькая гувернантка немедленно поджала губы и произнесла утомленно: — Удивительно ли это при таком хаотичном воспитании, которое получила эта девочка. Александра, упражнения для ума не менее важны, чем другие… тренировки, — гувернантка поморщилась, явно не желая говорить об оружии при посторонних, хотя дуэльные шпаги валялись прям здесь же, на одном из кресел. — Ну а пока ты витаешь в облаках… — Ну а пока я витаю в облаках, — весело подхватила Лядова, — вы с Михаилом Алексеевичем займете папину конторку и напишете всем заводчикам, подробно расспросив их о племенных лошадях — кто из них будет готов к скрещиванию уже весной. — Ах, что она говорит, — и гувернантка побагровела. — Александр Васильевич, допустимы ли такие разговоры за столом при двух незамужних дамах! Лядов и глазом не моргнул: — Я тебе и так назову заводчиков, у которых есть приличные лошади. Езжай, Саша, к Соколову, больше не к кому. — А это потому, что вы считаете за лошадей только тех, на ком можно на параде красоваться! Лядов оглушительно расхохотался: — Палец в рот тебе, Сашка, не клади. А вы, Михаил Алексеевич, и слова не сказали за весь обед. Вам неприятна тема нашей беседы? — Я мало понимаю в лошадях, — признался Гранин смущенно, — но при некоторой подготовке смогу принять у них роды. Моя мать была повитухой. — Ах, это невыносимо! — провозгласила гувернантка и придвинула к себе гречку с уткой. Видимо, бесстыжие разговоры о скрещивании не влияли на ее аппетит. — Лошадиный повитух, — обрадовалась Александра, — изумительная новость. — Вы бы, Михаил Алексеевич, лучше думали об обустройстве усадьбы, — осудил его Лядов, — а не поддавались фантазиям моей дочери. — Да кому есть дело до узоров на стенах, — с досадой проговорила Александра. — Вот пропадет у тебя в мороз тяга в печи — посмотрим, как ты запоешь. — Все бы вам печами топить, Александр Васильевич, — приободрилась гувернантка, — в приличных домах уж камины давно! — Заморская блажь, — отмел камины Лядов. Гувернантка мученически вздохнула, поймав взгляд Гранина. Посмотрите, говорило ее лицо, с каким варварством приходится здесь мириться. — Не беспокойтесь, Александр Васильевич, — спокойно сказал Гранин, — я ни в коем случае не допущу, чтобы Александровна Александровна мерзла в собственной усадьбе. — Валенок надо побольше, — раздался из соседней комнаты зычный голос кормилицы, и что-то там грохнуло, — и шалей, шалей потолще. Александра засмеялась, сорвалась с места и побежала на шум. Слышны были старческое ворчание и звуки звонких поцелуев. — Хоть поешь, Саша, — крикнул Лядов и обернулся к Гранину: — Егоза. Без нее дом опустеет, а меня в деревню дела не пускают. Дочери — это сущее наказание, Михаил Алексеевич. Когда она рядом — нет никакого покоя, а без Саши… — и он уныло махнул рукой. Гранин сглотнул отвратительный студень. Где-то теперь его сыновья? Совсем ведь уже взрослые, Степке тридцать, а Ваньке — двадцать семь. Выросли, презирая собственного отца. Лядов, чуткий к его настроению, замолчал. — Я сегодня же лично отправлюсь в усадьбу, — сказал Гранин, — своими глазами посмотрю, как дела обстоят. — Вы, я вижу, человек серьезный, — проговорил атаман, понизив голос, — вы Сашу мою не слушайте. Она кого угодно с ума сведет своими выдумками. Слыханое ли дело, до пятнадцати лет мечтала быть пиратом! Барышни ее возраста о нарядах да женихах мечтают, а у нее лошади да дуэли на уме. — А вы и рады, — сердито вмешалась гувернантка, — для вас лучше дуэли, чем женихи! — А вы, Изабелла Наумовна, свое место помните, — неожиданно вспылил Лядов и тут же оттаял: — Михаил Алексеевич, вы глазами-то не лупайте, привыкайте, у нас без реверансов. Проще на войне, чем в этом женском царстве, — пожаловался он вдруг, — у всех свое мнение. — А ты, батюшка, как будто кого слушаешь, — из соседней комнаты сказала кормилица, — стадо баранов, а не семейство! Появилась Александра в теплой шали с яркими цветами. Прошлась павой, прыснула, подняла подол, показав белые валенки на ногах, тоже с цветами, да так и покатилась со смеху. — Вот видите, папенька, — отсмеявшись, она сделала очень серьезной, надула щеки, — я к деревенским морозам совершенно готова. Незачем Михаила Алексеевича гонять туда-сюда. — Я все-таки съезжу. — Ну, воля ваша, — она вернулась за свое место за столом, с тоской поглядела на студень, взялась за булку, да так и скривилась: — Отравит нас Семенович однажды, как пить дать отравит! Вы, Михаил Алексеевич, можете ехать куда угодно, только письма сначала заводчикам все же отправьте. — А ты бы, Сашенька, сама за перо взялась, — посоветовала Изабелла Наумовна. Александра враз поскучнела. — А управляющий мне на что? — спросила она. — Чтобы самой над бумагами чахнуть? Всем заводчикам, Михаил Алексеевич, без исключения, вы папу не слушайте, уж больно он придирчив по части масти да длины ног… Вы лучше Гришу спросите, денщика, уж он каждого помнит. — Хоть бы постыдилась с такими советами при живом-то отце, — укорил ее Лядов. — А это не совет, — хладнокровно ответила Александра. — Это самый настоящий приказ. Вы, Михаил Алексеевич, не смотрите, что я в валенках, знаете, как я строга, как сурова?