Я рассказываю эти истории не для того, чтобы кого-то разжалобить. Одному богу известно, как часто меня жалели. Я просто хочу, чтобы люди понимали, почему спустя столько лет я иногда чувствую необходимость начать все с начала. Порой человек думает, что хочет чего-то, но, получив желаемое, вдруг осознает, что это совсем не то, что ему нужно. Именно это и случилось со мной, когда я ушла с болота. Я думала, что у меня будет новая жизнь и я буду счастлива. Я была умной, юной, жаждала обнять весь мир и начать учиться. Вот только проблема была в том, что мир совсем не жаждал обнять меня в ответ. Если ты отпрыск похитителя ребенка, насильника и убийцы, это оставляет на тебе клеймо, которое очень трудно вывести. Не думайте, что я преувеличиваю, просто задайте себе вопрос: вы бы пригласили меня в свой дом, если бы знали, кто мой отец и что он сделал с моей матерью? Позволили бы мне дружить со своими детьми? Позволили бы мне нянчить своих детей? Даже если кто-то и скажет «да» в ответ на один из этих вопросов, я готова поспорить, перед этим он будет долго сомневаться. К счастью, родители отца скончались через несколько месяцев после того, как мне исполнилось восемнадцать, и оставили мне дом, в котором вырос отец. Так как я уже была совершеннолетней, их адвокат решил передать мне собственность, ничего не сообщив матери или ее родителям. И, как только бумаги были готовы, я собрала чемодан, сказала всем, что переезжаю, но не сказала куда, изменила фамилию на Эрикссон, потому что всегда любила викингов и поняла, что это мой последний шанс стать одним из них. Я обрезала волосы и перекрасилась в блондинку. С дочерью Болотного Царя было покончено. Дверь хижины открывается прямо в гостиную. Комната маленькая, футов десять на двенадцать, и потолок такой низкий, что я могла бы дотронуться до него, если бы встала на цыпочки. Входную дверь оставляю открытой. Я чувствую себя неуютно в замкнутых помещениях, провонявших сыростью и плесенью. Телевизор включен, но звука нет. На экране комментатор беззвучно шевелит губами, сообщая последние новости о розыске отца. Над его левым плечом – маленький экранчик, на котором видно, как вертолет зависает над взбаламученной поверхностью маленького озера, где кружит патрульный катер. Внизу экрана бежит новостная лента: «Поиск продолжается», «ФБР прислало подкрепление», «Найдено тело заключенного?» Я стою так неподвижно, как только могу, пытаясь уловить колебание занавесок, тихий вдох, любое смещение молекул, которое дало бы мне понять, что я не одна. Сквозь запах плесени и грибка пробивается аромат бекона, яиц, кофе и дыма от оружия, из которого совсем недавно стреляли, а также острый металлический запах свежей крови. Я жду. Ни звука. Ни движения. Что бы ни случилось, это произошло задолго до моего приезда. Я жду еще немного, а затем пересекаю гостиную и останавливаюсь в дверном проеме, ведущем в кухню. Между столом и плитой на боку лежит голый мужчина. Кровь и мозги заливают пол. Стивен. 16 Хижина Скальд воспевал золотое дитя, сокровище, которым жена викинга одарила своего богатого мужа, и то, как он восторгался прекрасным дитя, хотя и видел его только в очаровательном дневном обличье. Ее страсть и дикость были по душе викингу. Он говорил, что из нее выйдет доблестная воительница, валькирия, способная постоять за себя в бою. Она и глазом не моргнет, если чья-то опытная рука в шутку отсечет ей косу острым мечом. С каждым месяцем ее нрав проявлялся все четче. За несколько лет ребенок стал девушкой, и, прежде чем кто-то успел опомниться, она превратилась в ослепительную шестнадцатилетнюю красавицу. Она была точно дивный ларец с отборным мусором. Ганс Христиан Андерсен. Дочь болотного царя – Бери куртку, – велел отец однажды ранним зимним утром, когда мне было одиннадцать лет. Я проводила на болоте последнюю зиму, хотя тогда я этого еще не знала. – Я хочу тебе кое-что показать. Мама подняла голову, оторвавшись от шкуры, над которой работала. Как только она поняла, что отец говорит не с ней, тут же быстро опустила голову. Напряжение клубилось между родителями, как густой туман. А появилось оно после того, как отец попытался утопить маму. – Он хочет меня убить, – прошептала она как-то раз вскоре после того случая, когда убедилась, что отца нет поблизости. Я подумала, что это может быть правдой. Мама не просила меня о помощи и не ждала, что я займу ее сторону и выступлю против отца, и я была ей за это благодарна. Если отец действительно хотел убить ее, я ничего не могла с этим поделать. Мама трудилась над дубленой оленьей кожей. Помимо готовки и уборки, зимой это было ее основным занятием. Прошлой зимой она сшила для папы красивую кожаную куртку с бахромой. Этой зимой, как только у нее появится достаточно кожи, она сошьет такую же и для меня. Папа пообещал украсить мою куртку иголками дикобраза, в соответствии с тем эскизом, который я нарисовала для него углем на куске бересты, потому что у нас не было карандашей и бумаги. Мой отец был талантливым художником. Куртка будет выглядеть намного лучше, чем на моем рисунке. Я натянула всю свою зимнюю одежду и выбежала за папой на улицу. Пятнистые варежки из олененка уже были мне малы, но я старалась извлечь из них как можно больше пользы, прежде чем бросить их в кучу ненужной одежды. Мне хотелось, чтобы они вышли побольше, но мама сказала, что олененок был совсем крошечным и это лучшее, что она могла сделать. Отец должен был подстрелить оленя весной, и я надеялась, что это окажется олениха, беременная двойней. День был солнечный и холодный. Снег слепил меня, и приходилось щуриться. Отец называл такую погоду январской оттепелью, хотя сегодня нигде не таяло. Мы сели на краю крыльца и натянули снегоступы. Снега той зимой навалило прилично, и без снегоступов мы не выходили. Папа сделал мои из веток ольхи и кожи в ту зиму, когда мне было девять. Сам он носил пару «айверсонов», принадлежавших еще его отцу. Папа обещал, что когда станет слишком старым, чтобы ходить на снегоступах, то отдаст их мне. Мы шли в быстром темпе. Теперь, когда я была почти с него ростом, я легко за ним поспевала. Я не спрашивала, куда мы идем. Раньше отец часто устраивал мне сюрпризы, вовлекая в подобные загадочные вылазки, чаще всего для того, чтобы научить меня читать следы, но с тех пор прошло уже много времени. Я шла за ним к нижнему краю нашего холма, пытаясь угадать, куда мы идем. Это было нетрудно. В рюкзаке у отца лежал маленький кофейник с крышкой, в котором мы топили снег и потом заваривали чай, шесть бисквитов (они были твердыми, как камень, но становились мягче, если их размочить), четыре полоски сушеной дичи, смешанной с черникой, которые отец называл «пеммикан», и банка черничного варенья, поэтому я знала, что до обеда мы не вернемся. Винтовка отца была заперта в кладовке, а Рэмбо привязан в сарае, так что это была не охота. Мы надели снегоступы, а значит, идти придется довольно далеко. Между нашим холмом и рекой не было ничего интересного, если не считать нескольких холмов поменьше, но я их уже исследовала и не нашла там ничего, достойного такой вылазки, а значит, вряд ли они являлись нашей целью. Если учесть все, становилось очевидно, что движемся мы к реке. Я до сих пор не знала зачем. Реку я видела много раз и в разное время года. Я могла лишь предположить, что отец нашел несколько интересных ледовых фигур и хотел показать их мне. Если так, то это не стоило таких усилий. Когда мы наконец добрались до реки, я решила, что отец свернет и двинется вдоль течения или против него и мы будем идти, пока не доберемся до того, что он хотел мне показать. Но вместо этого мы пошли прямо по льду, не сбавляя шага. Вот это уже было интересно. Такваменон – река быстрая, не меньше ста футов в ширину, и хотя в основном она замерзла, но далеко не полностью. И все же отец целенаправленно двигался к противоположному берегу, ни секунды не колеблясь, так, словно шел по твердой земле. Мне оставалось только стоять на берегу и наблюдать. Обычно я всегда следовала за отцом, куда бы он меня ни повел, но откуда он мог знать, что реку сейчас безопасно переходить? С тех пор как я стала достаточно взрослой, чтобы самостоятельно шастать по болоту, отец снова и снова предупреждал меня, чтобы я не рисковала и не ходила по реке зимой, каким бы прочным ни казался лед. Речной лед отличается от озерного из-за течения. Он может быть толстым в одном месте и тонким в другом, и, пока вы не проверите его палкой, которой у моего отца не было, сказать наверняка нельзя. Если я провалюсь под лед на озере или в пруду, я промокну и замерзну, но серьезной опасности в этом не будет, потому что озера и пруды, как правило, мелкие. Даже если придется плыть до места, где лед будет достаточно прочным, чтобы на него встать, я с этим справлюсь. Но, если я провалюсь на реке, течение засосет меня под лед быстрее, чем я успею вдохнуть, чтобы крикнуть и позвать на помощь, и никто меня не увидит и не услышит. Этому научил меня отец. И вот теперь он сам делал все наоборот. Отец всегда казался мне невероятно сильным, почти неуязвимым человеком. Чем-то вроде божества. Я знала, что он обычный смертный, но, если хотя бы половина из рассказанных им историй была правдой, значит, он часто попадал в очень опасные ситуации и все же выбрался из них. Однако даже мой отец не выжил бы, если бы провалился под речной лед. Смерть в воде – точно не та, которую я выбрала бы. Или, может… может, в этом и суть? Отец никогда ничего не делал просто так. Может быть, именно за этим он и привел меня на реку, чтобы я это увидела? Он знал, что я боюсь утонуть. И еще он знал, что я очень хочу исследовать противоположный берег реки. Я много раз просила его отвезти меня туда на каноэ. Я не догадывалась, знает ли он о том, какая клаустрофобия развилась у меня на болоте и как сильно я жажду увидеть или сделать что-то новое, но, возможно, он знал. Так или иначе, он соединил вместе то, чего я больше всего хотела и чего боялась, и привел меня к реке, чтобы я посмотрела своему страху в лицо, вместо того чтобы он гнил у меня внутри. Я быстро перебралась через ледяные глыбы, лежащие вдоль берега, и ступила на речной лед до того, как успела передумать. Мое сердце ухнуло вниз. Руки внутри варежек вспотели. Я осторожно переставляла ноги, стараясь вспомнить, как шел отец, чтобы пройти за ним след в след. Лед двигался у меня под ногами вверх-вниз, как будто река дышала, как будто она была живым существом, потревоженным наглой девчонкой, которая осмелилась топтаться по его замерзшей коже. Я представила себе, как Речной Дух просовывает руку в одну из многочисленных лунок на реке, хватает меня за лодыжку и затаскивает под воду. Я видела свое лицо подо льдом, видела, как струятся мои волосы, а из легких выходит воздух, пока Речной Дух уволакивает меня все глубже. Видела свои широко распахнутые глаза, перепуганные, как у мамы. Я двинулась дальше. При взгляде на стремительный поток бурой воды в лунках у меня закружилась голова. Во рту было кисло от страха. Я обернулась посмотреть, сколько уже прошла, а затем взглянула на отца, чтобы понять, как далеко еще идти, и вдруг поняла, что если брошусь бежать к безопасному берегу, то мне придется преодолеть одинаковое расстояние и в одном направлении, и в другом. Я хотела остановиться и весело помахать отцу, чтобы показать ему, какая я храбрая и бесстрашная. Но вместо этого я сорвалась с места и помчалась по льду с такой скоростью, на какую только способен человек в самодельных снегоступах. Отец протянул руку, помог мне вскарабкаться на берег и пробраться между деревьями. После я согнулась и уперлась руками в колени, чтобы отдышаться. Значение того, что я сейчас сделала, просто ошеломляло. Я испугалась, но страх не помешал мне совершить этот поступок. Это был именно тот урок, который хотел преподать мне отец. Знание наполнило меня силой. Я широко раскинула руки, посмотрела в небо и поблагодарила Великий Дух за мудрость, которой он наградил моего отца. Мы повернули на восток и двинулись вниз вдоль реки. Я была Эриком Рыжим или его сыном Лейфом Эрикссоном, впервые ступившим на берега Гренландии или Северной Америки. Каждое дерево здесь, каждый куст и камень были камнем, кустом и деревом, которых я никогда прежде не видела. Даже воздух казался другим. На нашем болотном берегу земля в основном представляла собой плоский луг, покрытый стоячей водой с редкими кочками. На этом берегу она была твердой, с белыми башнями сосен, такими большими, что даже два человека не смогли бы обхватить их руками. Деревьев в этом лесу хватило бы на тысячу хижин вроде нашей и на дрова, чтобы десять лет дарить тепло семьям, живущим в этих хижинах. Я задумалась о том, почему люди, которые построили нашу хижину, не обосновались здесь. Пока я шла по снегу вслед за отцом, я думала о том, что смогу пройти так много миль. А потом поняла, что и правда смогу. Ничто не мешало мне отправиться, куда я захочу, потому что меня больше не сдерживала вода. Неудивительно, что болото казалось мне маленьким. Конечно, я также понимала: как бы далеко мы ни зашли, в какой-то момент мы должны будем вернуться обратно. Нам снова придется пересечь реку, и, если мы не рассчитаем время, к этому моменту уже стемнеет. Я не представляла, как мы справимся, если это случится, но решила пока об этом не думать. Отец однажды уже перевел меня через реку, значит, сможет еще раз. В тот момент имело значение только одно: то, что я наконец-то – наконец-то! – видела и чувствовала что-то совсем новое. Река стала шире. Я услышала ее низкий гул вдали. Сначала звук был слабым, и я не была уверена, что он мне не чудится. Постепенно он становился все громче. Такой звук река издает весной, когда ломаются льдины, только сейчас до весны было далеко и реку крепко сковывал лед. Я хотела спросить, что это за шум, почему он становится громче, а течение – сильнее, но отец шел так быстро, что я едва поспевала за ним. Мы подошли к тому месту, где над рекой тянулся толстый кабель, сплетенный из проволоки. С нашей стороны он был обмотан вокруг ствола дерева. Кабель весь оброс корой, так что он явно был здесь очень давно. Я представила себе точно такой же ствол и с другой стороны. В самом центре висел знак. За исключением слова «ОПАСНО», написанного большими красными буквами, все остальные слова были слишком мелкими, чтобы их прочитать. Я не поняла, зачем кому-то понадобилось рисковать и вешать знак в таком месте, где люди смогли бы прочитать его, только сидя в лодке. И в чем заключалась опасность? Мы пошли дальше. Снег был скользким и влажным. Деревья покрывало нечто, напоминающее изморозь, но, когда я дернула за ветку, это не осыпалось, как бывает с изморозью. А затем река вдруг исчезла. По-другому это не описать. У нас за спиной она лежала, раскинувшись широко, и бежала быстро. А впереди на сотни ярдов не было ничего, кроме неба. Река просто закончилась, как будто кто-то отрезал ее ножом. Исчезнувшая река, изморозь, которая не была изморозью, и непрекращающийся рев, похожий на раскаты грома, – я чувствовала себя так, словно выпала из реального мира и угодила в одну из отцовских сказок. Он провел меня через просвет между деревьями к краю ледяной скалы. В течение одной ужасной секунды я думала, будто он хочет, чтобы я скрестила руки и спрыгнула вниз, как герои легенд об индейских воинах и девах, которые не могли обручиться. Но вместо этого он положил ладони мне на плечи и мягко развернул. Я ахнула. Не более чем в пятидесяти футах от того места, где мы стояли, река обрывалась с края скалы гигантской стеной бурой и золотой воды и безостановочно падала на камни внизу, туда, где куски льда размером с нашу хижину забили течение. Толстый слой льда покрывал деревья и камни. По бокам водопада лед превратился в мощные столбы, похожие на колонны из какого-то средневекового собора. И прямо напротив нас над вершиной водопада простирался деревянный настил. Лестница спускалась с него на холм и скрывалась среди деревьев. Я видела фотографии Ниагарского водопада в «Нэшнл географик», но все это выходило за рамки моего воображения. Я и подумать не могла, что на нашем болоте есть такое чудо, до которого меньше дня пути. Долгое время мы просто стояли и смотрели на него. Дыхание тумана покрыло мои волосы, лицо и даже ресницы. Но вот отец похлопал меня по руке. Я не хотела уходить, но все же последовала за ним в заросли и села рядом с ним на поваленное бревно. Как и все в этом волшебном лесу, оно было огромным, раза в три больше любого другого бревна. Отец улыбнулся и с чувством взмахнул рукой. – Что скажешь? – Это чудесно. Вот и все, что я могла сказать. Я надеялась, этого будет достаточно. Этот шум, брызги, падающая вниз вода – у меня не было слов, чтобы описать весь масштаб того, что я чувствовала и о чем думала. – И это все наше, Банджии-Агаваатейяа. Река, земля, водопад – все это принадлежит нам. Задолго до того, как пришли белые люди, наш народ рыбачил в этих водах и охотился на этих берегах. – А деревянный настил? Его тоже построил наш народ? Лицо отца потемнело. Я тут же пожалела, что спросила об этом, но уже нельзя было взять свои слова обратно. – С другой стороны водопада есть место, которое белые люди называют парком. Они возвели лестницы и построили настил, чтобы брать деньги с тех, кто хочет посмотреть на наш водопад. – А я подумала, настил там для того, чтобы ловить рыбу. Отец хлопнул в ладоши и расхохотался. В другое время меня бы порадовала такая реакция, но тогда я не пыталась шутить. Однако, как только эти слова вылетели у меня изо рта, я поняла, что в этих водах нет рыбы. Отец сказал мне, что наша река впадает в большое озеро под названием Гитчи-Гюми в том месте, которое оджибве зовут Неадикамегванинг, а белые люди – Уайтфиш-Бэй. Благодаря журналам «Нэшнл географик» я знала, что лосось плывет по течению, перепрыгивая через пороги, и нерестится в реках тихоокеанского северо-запада, но ни одна рыба не сможет плавать в такой воде. Смех отца эхом отозвался с другого берега и показался высоким, как смех женщины или ребенка. Он замолчал, но эхо продолжало звучать. Мое сердце громко стучало. Должно быть, на том берегу реки прятался Нанабозхо, дух-пакостник, который раздувал смех отца и швырял его обратно через реку, чтобы поглумиться надо мной. Я вскочила. Я хотела узнать, какую форму этот старый оборотень принял сегодня. Но отец вдруг схватил меня за руку и дернул вниз. Я вытянула шею. Если Нанабозхо и правда посетил этот лес, я должна была его увидеть. Раздался новый звук, похожий на звон металла, а затем два человека сбежали по лестнице вниз. Этого я не ожидала. Обычно Нанабозхо появляется в образе кролика или лисы. Но Нанабозхо был сыном духа и смертной женщины, так что, наверное, он вполне мог принять и человеческую форму. Если только при этом он сумел разделиться надвое, потому что люди на деревянном настиле казались настоящими. Люди. Это были первые человеческие существа, не считая родителей, которых я видела в своей жизни. На них были шапки, шарфы и пальто, и, хотя я не знала наверняка, но если бы пришлось угадывать, я бы сказала, что это мальчик и девочка. Мальчик и девочка. Дети. Послышались другие голоса, более низкие, и на лестницу вышли еще два человека. Взрослые. Мужчина и женщина. Родители этих детей. Семья. Я задержала дыхание. Боялась, что, если вздохну, звук разнесется над водой и спугнет их. Отец сжал мою руку, предупреждая, чтобы я вела себя тихо, но в этом не было необходимости. Я не собиралась привлекать их внимание, просто хотела на них посмотреть. Жалко, что он не взял с собой винтовку, – я рассмотрела бы их в прицел. Они разговаривали, смеялись, играли. Я не могла разобрать, о чем они говорили, но им явно было весело. Когда отец подхватил младшего ребенка, посадил себе на плечи и поднялся с ним по лестнице, мои ноги уже окаменели от холода, а в животе урчало. Мать шла следом за ними, чуть медленнее, вместе со вторым ребенком. Я еще долго слышала их смех, даже после того, как семья исчезла из поля зрения. Мы с отцом еще какое-то время прятались за бревном. Но вот наконец он встал, потянулся, открыл рюкзак и выложил нашу еду на бревно. Обычно отец разжигал костер, чтобы приготовить чай, но в этот раз он не стал этого делать, так что пришлось есть снег, чтобы немного размочить мамину выпечку. Когда мы доели, отец снова сложил все в рюкзак, повернулся и пошел в обратную сторону, не сказав ни слова. Пока мы шли домой, я была в состоянии думать только об одном – о той семье. Мы находились так близко, что я, наверное, могла бросить в них камень и попасть. И, конечно, я сумела бы привлечь их внимание, если бы выстрелила в деревья у них над головой. Интересно, что произошло бы, если бы я так поступила? С тех пор я много раз бывала на водопаде Такваменон. Этот водопад – впечатляющее зрелище: две сотни футов в ширину, высота почти пятьдесят футов. Пятьдесят тысяч галлонов воды, срывающиеся с него каждую секунду во время весеннего таяния льдов, сделали Такваменон третьим по величине водопадом к востоку от Миссисипи. Более пяти тысяч человек со всего мира посещают этот водопад каждый год. По какой-то причине водопады пользуются особой популярностью у туристов из Японии. В парке находятся центр для посетителей, пивной ресторанчик, общественные уборные и магазин сувениров, где я теперь продаю свои варенья и желе. Дорога к парку вымощена камнем для удобства передвижения, а вдоль края обрыва руководство парка выстроило заборы из кедра, чтобы никто случайно не сорвался вниз. Люди все равно погибают здесь, как, например, тот мужчина, который прыгнул в котел у основания водопада, чтобы спасти мокасин своей подружки, но парк в этом не виноват. Мы со Стивеном привозили туда девочек в прошлом марте. Это был первый раз, когда я вернулась туда зимой. Оглядываясь назад, понимаю: я должна была предвидеть, что может случиться. Но я думала лишь о том, как будут счастливы девочки, когда впервые увидят водопад. Стивен долго настаивал на этой поездке, но я хотела подождать, пока Мэри не станет достаточно взрослой, чтобы оценить увиденное. К тому же к настилу нужно спускаться по лестнице из девяноста четырех ступеней, а потом подниматься обратно, так что вряд ли кому-то захочется брать с собой ребенка, которого придется нести. Я стояла у перил обзорной площадки, наблюдая за тем, как Стивен и девочки играют в снежки, и просто наслаждалась этим днем, но затем обернулась и взглянула на то место, где мы с отцом прятались много лет назад. И вдруг я снова почувствовала себя той одиннадцатилетней девочкой, которая, притаившись за большим бревном, смотрела поверх водопада на площадку, где теперь гуляли мы со Стивеном и нашими детьми. И в тот момент я поняла. Теперь мы были этой семьей. И тогда меня захлестнула жалость к этой одиннадцатилетней девочке. Чаще всего, вспоминая о том, как я росла, я смотрела на вещи довольно объективно. Да, я была дочерью жертвы и ее похитителя. Двенадцать лет я жила, не имея возможности поговорить хоть с кем-нибудь, кроме своих родителей. С этой точки зрения все выглядит довольно мрачно. Но мне нужно было смириться с выпавшими мне картами и называть вещи своими именами, если я хотела двигаться дальше, как часто говорил мой психолог, назначенный судом. Как будто эта аналогия могла что-то значить для двенадцатилетней девочки, которая в жизни не видела карт. Но в тот момент, когда я стояла у перил, вглядываясь поверх водопада в призрак своего прошлого, мое сердце разрывалось от жалости к бедной маленькой дикарке, которой я была когда-то. Такой невежественной во всем, что касалось внешнего мира, за исключением информации, почерпнутой в драгоценных журналах «Нэшнл географик». Ребенку, который не знал, что мячик отскакивает от земли или что люди при встрече протягивают друг другу руки для того, чтобы их пожать. Который понятия не имел, что человеческие голоса могут звучать по-разному, потому что никогда никого не слышал, кроме матери и отца. Который знать ничего не знал о современной культуре, популярной музыке или технологиях. И который спрятался при первой возможности выйти на контакт с внешним миром, потому что так приказал отец. Еще мне было жаль отца. Я знаю, что была очень беспокойным ребенком. Уверена, он думал, что если покажет мне то, что считал величайшим сокровищем на болоте, то сможет убедить меня остаться там. Но после того, как я увидела семью, больше всего на свете мне захотелось уйти оттуда. Я отвернулась от перил, никак не объяснив свои слезы, просто сказала, что плохо себя чувствую и нам нужно срочно вернуться домой. Естественно, девочки расстроились. Стивен усадил Мэри на плечи и без всяких вопросов начал подниматься по лестнице. Я медленно шла за ним вместе с Айрис и видела, что она мне не верит.