– Да ладно, я вовсе не собираюсь умирать прямо сейчас. Просто напоминаю, что этот дом должен остаться в нашей семье. А поскольку ни я, ни Джонатан не собираемся заводить детей, он достанется тебе – или твоим будущим детям – после моей смерти. Или когда мы с Джонатаном устанем вести бизнес и решим перебраться во Флориду, чтобы валяться на пляже, потягивая «Маргариту». Так что у тебя есть личная заинтересованность. А еще, должен заметить, после переезда сюда у тебя будет полно свободного времени, чтобы поработать над романом, который ты всю жизнь грозилась написать. Кейт улыбнулась, потому что знала: кузен прав. Замечательный шанс – как раз такие перемены ей и нужны. Просто она пока не хотела обещать что-то конкретное. Кейт считала, что ее жизнь меняется на глазах. Прежде чем перейти к следующему этапу, нужно разобраться с текущими проблемами. Подать документы на развод, продать дом и переделать кучу других не слишком приятных дел. Не говоря о том, что она не может ни на чем как следует сосредоточиться, пока не решит мистическую загадку. – Хорошо, я перееду, – ответила Кейт, сама удивившись своим словам. – Стоп! Что ты хочешь этим сказать? Так просто сдалась? Я думал, мне придется долго пытать тебя, пока не согласишься, – рассмеялся кузен. – Перееду, но прямо сейчас не хочу ни говорить, ни думать об этом, – ответила Кейт. – Сейчас полно других проблем. Давай сначала разберусь с ними, а потом обсудим все подробно. – Каких проблем? – полюбопытствовал Саймон. – Я думал, ты хочешь только одного – навсегда избавиться от этого идиота Кевина. Кузина ничего не ответила, и он продолжил: – Прости, солнышко. Я не хотел грубить. – Да нет, ты вовсе не нагрубил, – вздохнула Кейт. – Забавно, Саймон, но, когда мы говорили о Кевине, у меня возникло ощущение, что наш брак уже далеко-далеко в прошлом. Меня так увлекла эта загадка – эта женщина, что я вообще больше не думаю об истории с Кевином. Странно, правда? – На самом деле ничего странного. – Саймон обнял ее и крепко прижал к себе. – Решая загадку, ты пытаешься отгородиться от суровой реальности. Такой защитный механизм. Кейт застыла как вкопанная: – Думаешь, это правда? – Конечно. Да и какая разница? Хорошо, что ты думаешь не только о своем рухнувшем браке. Справляйся с трудностями как только можешь. Это лучше, чем барахтаться в отчаянии и жалости к себе. Кстати, я бы на твоем месте так и поступил. Люблю поваляться в грязи. Кейт задумалась: – Думаешь, я просто подавляю свои чувства? Не стоит себя сдерживать, иначе меня ждет нервный срыв? – Ничего ты не подавляешь. – Кузен посмотрел ей в глаза. – Ты же не считаешь, что ошиблась насчет измены Кевина? – Не считаю. Я верю своим глазам. – И ты не рассматриваешь вариант забыть обо всем? Иногда брак можно сохранить, несмотря на измену. – Ни в коем случае. Я больше ни капли не доверяю ему. От брака ничего не осталось. – Ясно, – отозвался Саймон. – С тобой все в порядке. Просто не зацикливайся на Кевине или своем замужестве. Воспользуйся этой загадкой и этим домом как замечательной возможностью отвлечься. О Кевине подумаешь, когда будешь готова. А пока давай повеселимся. Саймон широко развел руками, указывая на пыльные сундуки. Кейт улыбнулась, но ничего не ответила. У нее на глазах выступили слезы. – Я не могу понять, почему Кевин изменил такой чудесной женщине, как ты, – продолжал Саймон. – Но конечно, понимаю, почему тебе следует вышвырнуть его задницу из своей жизни. Когда будешь готова, разведись с засранцем, продай городской дом и начни новую жизнь, которая – не забывай – ждет тебя в Уортоне. А если решишь отказаться от моего предложения, вернуться к Кевину и постараться спасти брак, я тоже поддержу тебя, милая. Привезешь его сюда, и мы вместе выпьем за ваше воссоединение. Торжественно обещаю не подсыпать мышьяк ему в рюмку. – Ты подстелил мне такие мягкие подушки на случай падения. – Слезы щипали ей глаза. – Хоть понимаешь, какой ты замечательный? – Конечно, понимаю, – рассмеялся Саймон. – Всю жизнь себя хвалю. Он снова обнял ее, и они простояли так довольно долго. – А теперь готова поработать? – спросил он. Кейт смахнула слезы и указала на двери у камина: – Куда они ведут? – О, это самое интересное. – Саймон направился к одной из дверей. – Помнишь башенки с двух сторон дома? – Двери ведут в башенки? – Девять ярдов винтовых лестниц. – Саймон распахнул ближайшую дверь. – Сама посмотри. Это нечто. Кейт последовала за Саймоном через дверной проем и поднялась по пыльной винтовой лестнице в круглое помещение с окнами со всех сторон. Даже несмотря на копившуюся десятилетиями пыль, вид открывался просто великолепный. – При Гарри спален тут не было, – сообщил Саймон. – Бабушка часто играла здесь в детстве. Помнишь, она рассказывала? – Да. – Я подумываю сделать здесь роскошные апартаменты для клиентов, которые будут проводить мероприятия в бальном зале. Разумеется, придется добавить ванные комнаты и прочие удобства. Будь Кейт и Саймон повнимательнее, они могли бы услышать крики или почувствовать боль, которые до сих пор витали здесь, хотя человек жил сто лет назад. То, что он натворил и держал в тайне, заставило его укрыться в этой комнате и горько рыдать от сожаления и отрицания – там, где никто не услышит. Такие звуки издают ду2ши в глубокой скорби, которая не проходит даже после смерти. Но Кейт и Саймон ничего не услышали. Они были поглощены настоящим. – Первым делом, – говорил Саймон, пока они спускались по башенной лесенке в бальный зал, – надо проверить сундуки и понять, что может пригодиться, а что нужно унести на чердак. – Тогда приступим. – Кейт сдернула покрывало со старого деревянного сундука с медным замком. – Он заперт? – спросила она, но после вопрос решился сам собой: небольшое усилие – и замок открылся. Под бордовым пледом обнаружились альбомы, вырезки из газет, старые фотографии и другие памятные вещицы. Кейт присела на пол рядом с сундуком и заглянула внутрь. – А что конкретно мы ищем? – поинтересовалась она. Если во всех сундуках столько всякой всячины, то их придется разбирать еще очень долго. – В первую очередь семейные фотографии и другие реликвии Гаррисона и Селесты. Мы стараемся восстановить былое великолепие этого дома, подчеркнув его с помощью вещей той эпохи. Тогда гости смогут представить, каким он был в прошлом. – Ясно. – Кейт перебирала содержимое сундука. – Ты хочешь, чтобы весь дом выглядел так же, как первый этаж. – Именно, – ответил Саймон. – На втором этаже есть несколько снимков, старые книги и еще кое-что, но для украшения номеров и стен бального зала нужно больше. Особенно хочется найти фотографии с праздников и балов, которые устраивали Гаррисон и Селеста, но вряд ли нам так повезет. – Кто знает? – отозвалась Кейт. – Давай поищем. – Сразу понятно, что здесь нет того, что нам нужно. – Саймон указал на сундук перед собой. – Взгляни. Он вытащил старую игрушку – детский телефон. – Похоже, сделан в сороковых годах. Наверное, такими играли наши родители. Держу пари, в этом сундуке все из того времени. – Мой сундук выглядит более многообещающе, – заметила Кейт. Саймон прошел по залу и уселся в другом конце. Вдвоем они начали перебирать вещи предков, так много значившие для Селесты и Гаррисона, но теперь не представляющие особой ценности для Кейта и Саймона. В числе прочего нашлись крестильная младенческая рубашечка, тонкое вязаное одеяльце и крохотная серебряная чаша. Кейт брала их в руки, разглядывая и бормоча «Ух ты, как красиво!» и «Интересно, кто это носил?». Она не знала, что когда-то Селеста тщательно убрала их в сундук, разбитая горем и с тоской в сердце. – Гаррисон! – Вопли Селесты эхом разнеслись по огромному пустому дому посреди ветреной осенней ночи. – Она не дышит! Клементина не дышит! Крики жены разбудили новоиспеченного отца, который в ужасе бросился к кроватке дочери-первенца. Кроватка стояла в детской – в нише рядом с хозяйской спальней, которую Саймон и Джонатан переделали в великолепную ванную с циркулярным душем и джакузи. Саймон обожал нежиться в ароматной воде, наслаждаясь бокалом вина и хорошей книгой. Он понятия не имел, что его прабабушка начала терять рассудок именно там, где теперь его спину массировали струи воды. Он говорил Кейт, что никогда не слышал посланий с того света. Но если бы он хоть раз внимательно прислушался, принимая ванну, то разобрал бы тихий плач женщины, баюкающей своего мертвого ребенка. Первенца. Клементину. Гаррисон ворвался в комнату и застал ужасную сцену. Селеста поняла, что ее любимая дочка мертва, – конечно, она должна была это понять, но муж никак не мог убедить ее выпустить крошечное тельце. Жена сидела в детской в кресле-качалке, напевая и воркуя, с мертвым ребенком на руках. – Почему она не засыпает? Почему она не перестает плакать? Гаррисон бросился к комнате кухарки и колотил в дверь до тех пор, пока женщина не открыла – растрепанная, в ночной рубашке. – Миссис Коннор нехорошо, – шепнул он ей. – Бегите за доктором. Укутавшись от холода, кухарка помчалась вниз с холма в город. Казалось, стучаться в заднюю дверь докторского дома пришлось целую вечность. Когда доктор наконец появился, они вдвоем побежали к дому на холме, поднялись по лестнице в хозяйскую спальню и обнаружили там Гаррисона. Он уставился в окно. Его лицо было пепельного цвета. Его жена укачивала мертвого младенца, напевая колыбельную. – Она засыпает только у меня на руках. – Селеста улыбнулась доктору. – Каждый раз, когда я пытаюсь уложить ее в кроватку, она так громко плачет! Тише, детка, не плачь… Гаррисон умоляюще посмотрел на доктора. – Давайте я отвезу ее в больницу, миссис Коннор, – предложил доктор, протягивая руки. – Там мы позаботимся о ней и выясним, почему она так плачет. Селеста вняла его доводам: девочке явно нездоровилось. Она передала крошечное окоченевшее тельце доктору, который в ответ протянул ей горячий напиток, принесенный кухаркой из кухни. Доктор добавил туда снотворное. – Вам пришлось нелегко, миссис Коннор, – сказал доктор. – А теперь немного поспите, пока я позабочусь о вашей дочке. Я позабочусь обо всем. Гаррисон, едва шевеля губами, искренне поблагодарил доктора и осторожно повел Селесту в спальню. Проснувшись на следующее утро, она не спросила о ребенке. Она не хотела говорить ни с Гаррисоном, ни с кем-то еще о том, что случилось прошлой ночью, – просто убрала подальше все детские вещи: крестильную рубашечку, одеяльце, которое связала крючком ее бабушка, и серебряную чашу. Все эти драгоценные воспоминания были навсегда спрятаны в сундук – с глаз долой, из сердца вон. Всем казалось, что Селеста достойно справлялась с горем, как и всякая благоразумная женщина в те времена. Тогда детская смертность была нередкой – почти в каждой семье случались такие трагедии. Но Селеста так и не оправилась от утраты. Ни вторая дочь Хэдли, ни любящий муж, ни богатство, которого хватило бы на пять жизней, – ничего не утешало. Горе разъедало ее. Когда Селеста умирала, она с надеждой смотрела вверх, в небеса, гадая, сможет ли Клементина заснуть, когда мать наконец-то возьмет ее на руки. Но Саймон и Кейт даже не подозревали об этом, вертя в руках крошечные реликвии – память о том, как скончалась их прабабушка. Они ничего не знали о Клементине. Во времена Селесты и Гаррисона о таких вещах, как смерть младенца, было не принято говорить. Как бы сильно ни горевали родители, от них ждали одного – делать вид, что все в порядке. Так что правнуки рылись в вещах Клементины в поисках книг и фотографий, которые можно выставить напоказ, в полном неведении. Через несколько часов, перебрав несколько сундуков, они наконец набрали достаточно подходящих вещиц. В сундуке на другом конце зала Саймон нашел несколько семейных снимков, которые собирался вставить в рамку и повесить в номерах. – Посмотри-ка, – позвал он Кейт. – Похоже, эти молодожены – Гаррисон и Селеста.