бдительным наблюдением, но стоило мне отвернуться — и ее уже нет. Поначалу ее блуждания ввергали родителей и меня в панику. У нас перед глазами всплывали картинки того, как Эмили бессознательно шагнула вниз с одной из скал, которые местами подступали к берегу, или спугнула черного медведя, или утонула в ледяных объятиях озера, которое так ее очаровывало. Мы разбегались в разные стороны на поиски после того, как один из нас проверял, не вышла ли она на озеро в «Душистом горошке». Эта лодка всегда находилась возле маяка, на берегу, вне досягаемости волн. Мы искали вдоль береговой линии и тропинок, которые вели к защищенной бухте, где стоял эллинг для шлюпок, пересекая болото, где мы поздним летом собирали клюкву. Мы звали ее по имени, наши голоса поглощала толстая подушка мха, которая покрывала землю в лесу, или насмешливый хохот озера, когда волны накатывали на каменистые пляжи или глухо ударялись о крутой берег. Мы знали, что она не отзовется. Эмили никогда не отзывалась.Чаще всего мы находили ее, не замечающую нашей озабоченности, поглощенной, как могла быть поглощена только Эмили, жизнедеятельностью муравейника или следящей за тем, как красная белка переносит детей в новое дупло. Однажды я, должно быть, не один час наблюдала за тем, как она просто смотрит на цветок колумбины. Она сидела на залитой солнцем сухой земле, скрестив ноги и опершись подбородком на руки, уставившись на кивающий на ветру цветок. Она не двигалась, не трогала его и не нюхала. Просто смотрела. Я окликнула ее, но мой голос смешался со звуками леса, и она обратила на него не больше внимания, чем на крик сойки или жужжание цикады. Поэтому я тоже села, скрестив ноги, положила голову на руки и стала наблюдать за Эмили, пока солнце двигалось по небу. Через какое-то время она встала, стряхнула зацепившиеся за юбку веточки и листья и, подойдя ко мне, улыбнулась и протянула руку, чтобы помочь мне подняться. Я вдруг поняла, что она все время знала о моем присутствии. Я находилась в ее мире, была его частью. Просто не той частью, которая в тот момент имела значение.Моему отцу доставляли газеты прямо на остров. Приходили сразу все номера за неделю или больше, и он жадно проглатывал их до последнего слова, а после рассказывал нам истории за ужином или вечером у камина. В тот год, а было это в 1936-м, в газетах писали о сгоревших фермах, засохших на полях урожаях и задыхающемся скоте, чьи легкие были забиты переносимой ветром пылью. Зима, в разительном контрасте с засушливым летом, оказалась на удивление холодной, настолько, что мы спали в теплых пижамах все вместе, на одной большой кровати, под грудой шерстяных и пуховых одеял. Это резкое похолодание продолжалось с декабря по февраль. Зима вцепилась в уставших от холода и обеспокоенных людей своей ледяной хваткой.Большую часть зимы мы с Эмили жались поближе к печи, согреваясь маминым супом, приправленным собранными ею травами, пучки которых висели в кладовой, и с мясом недавно пойманного кролика. Я сбега`ла с маленького острова на страницы «Джейн Эйр», «Гордости и предубеждения», «Тома Сойера» и пьес Шекспира. Я купалась в рассказах о приключениях и романтике, сопротивляясь папиным попыткам расширить мой горизонт и круг интересов, заинтересовав меня статьями из «Таймс Геральд», номера которой, сложенные в хронологическом порядке, во множестве хранились на стропилах. Эмили проводила все время с карандашами и бумагой, иногда по нескольку дней трудясь над одним рисунком, воссоздавая по памяти какого-нибудь мотылька или цветок колумбины и раскрашивая его яркой пастелью или цветными карандашами. Временами она сидела, завороженная танцем пламени в печи, настолько неподвижно, что я начинала сомневаться, не превратил ли ее ветер, пробирающийся между досками обшивки, в ледяную статую.Эмили снова исчезла в конце февраля. Ртутный столбик практически не поднимался выше похожего на луковицу основания термометра, и воздух был колючим и хрустальным от холода. Было слишком морозно для бесцельных блужданий маленькой девочки по лесу. Себя же, тощую десятилетку, бесстрашную и решительную защитницу сестры, я маленькой девочкой не считала.Папа колол дрова, мама чистила картошку, поэтому именно я надела пальто, с головой обмоталась толстым шарфом, взяла мамины меховые варежки, чтобы не обморозить руки, и в очередной раз начала искать свою двойняшку. Пар от моего дыхания замерзал и висел небольшими клубами в воздухе, в то время как я надевала снегоступы, торопливо застегивая пряжки, чтобы побыстрее сунуть руки в мягкий кроличий мех. Снег был глубоким. Местами снежные заносы были высотой в несколько футов, а возле коттеджа и надворных построек виднелся узор из следов других снегоступов. По крайней мере, Эмили предусмотрительно надела снегоступы, и я могла обнаружить ее следы, поскольку они отклонились от проторенных троп и направлялись к озеру.Верхнее имеет такую большую площадь, что редко полностью замерзает. Если долго держится низкая температура и нет сильных ветров, к февралю или марту толстый лед образуется между островами и от них до материка. Иногда даже после этого ветер может нагнать волны и поверх льда, и под него, и тогда участки льда перемежаются с участками открытой воды. Но в этот год озеро замерзло полностью. У меня уши стали болеть от звенящей тишины, когда я отошла от берега; я шла по следам, оставленным снегоступами Эмили.Мои мысли блуждали, так же как и я сама. Засыпанная снегом поверхность озера Верхнее превратилась в пустынную заболоченную местность где-то в Англии, я скользнула в мир Джейн Эйр, романтичный и трагичный, и шла, спотыкаясь, навстречу своей судьбе, пока треск и рокот не заставил меня застыть на месте. Сердце колотилось, и кожу покалывало. Романтика пустоши исчезла, и ей на смену пришло уединение заснеженного озера с волнообразными холмами и тихих лесов, раскинувшихся вдоль берега. Прогремел еще один удар — льдины сдвинулись и стали наползать друг на друга.Это просто озеро говорит, сказала я себе. Кряхтит, как старуха, когда укладывается в постель.Я стояла примерно в полумиле от берега, недалеко от входа в залив Уолкер. Зловещие скалы острова Хардскрэббл ловили и потом отпускали стоны Верхнего.Тогда я увидела ее. Она стояла неподвижно: черный силуэт, крошечный и уязвимый в простиравшемся на сколько хватало глаз белом и тихом мире. Она была не одна. Я могла разглядеть пятерых с того места, где остановилась. Трое из них шли по холмам вздыбившегося льда, которые обозначали берег; еще двое шли по следу, опустив носы к земле, двигаясь вперед и назад, вприпрыжку пробираясь через снег, раздуваемый ветром. Их серая густая шерсть сверкала в закатных лучах солнца. Эмили была как раз между этими двумя группами.Ее имя замерло у меня на губах. Я бросилась вперед, неуклюже передвигаясь на снегоступах, спотыкаясь при каждой попытке бежать. Волки, приближаясь, окружали застывшую фигуру — мою сестру. Мамины варежки, слишком большие для моих детских рук, соскользнули и упали в снег, но я продвигалась вперед, пока сама не споткнулась и не плюхнулась в сугроб. Я была достаточно близко, чтобы, подняв голову, увидеть желтые глаза крупного самца, когда он посмотрел в моем направлении, прежде чем снова сосредоточить свое внимание на моей сестре, кружась вокруг нее вместе с остальными членами стаи. Эмили повернулась и присела на корточки, поймав пронизывающий взгляд этих желтых глаз, бесстрашно глядя в них своими поразительными серыми, так выделяющимися на ее круглом бледном лице. Я неподвижно лежала на снегу, голые руки покалывало от холода, но я не смела шевельнуться. Волк остановился. Их взгляды встретились. Остальные волки тоже остановились. Я слышала, как они поскуливают, видела, как оставляют сужающиеся узоры следов, ожидая сигнала вожака. Прошло несколько минут, прежде чем Эмили снова шевельнулась, а потом она просто встала, развернулась и прошла мимо зверя, направляясь ко мне. Она улыбнулась мне, как в тот день, когда я наблюдала за ней, поглощенной разглядыванием колумбины, подала мне руку и помогла встать, а потом подняла мои варежки из кроличьего меха.Она не оглядывалась. Но я не удержалась. Я смотрела, как звери, перегруппировавшись, побежали от нас через залив к острову Эдуарда.Тогда-то я и увидела его впервые. Его силуэт едва можно было различить: куртка из оленьих шкур, густая черная борода и меховая шапка сливались с деревьями. У него в руках была винтовка, и я заметила, как он разрядил ее и повесил на плечо, перед тем как слиться с тенями.Я последовала за Эмили к нашему маленькому домику под спящими звездами. Как часто бывает, обратная дорога показалась намного короче, но все же, когда мы обогнули постройки и увидели отца, солнце уже стало покидать зимнее небо.Эмили прошла мимо него, практически не замечая его присутствия.— Она была в районе залива Уолкер, — сказала я. — На лед вышла стая волков, и она… — Я не верила в мистику, но в тот момент не сомневалась, что что-то произошло между моей сестрой и волком, они заключили какое-то соглашение в покрытом снегом канале между островами Эдуарда и Порфири. — Она наблюдала за ними, а они за ней.Отец поравнялся со мной, и какое-то время мы шли молча. Эмили шла в нескольких футах впереди, методично ставя один снегоступ перед другим.— Она умеет добиваться своего, — очень тихо произнес он.— Это еще не все, — продолжила я.Эмили замерла.— Мне кажется, я видела…Эмили быстро повернулась и посмотрела на меня, ее взгляд был мрачным, жгучим, умоляющим. Она молча просила меня не рассказывать, не произносить тех слов, которые пытались сорваться с моих губ. Не это. Не сейчас. Это должно было остаться нашим секретом.— Что, Лиззи? — поторопил меня отец.Эмили продолжила свой путь. Она знала, что я поняла ее и выполню ее невысказанную просьбу.— Мне кажется, я видела следы северных оленей. Уверена, волки шли по их следу.Отец одобрительно хмыкнул, и я знала, что на следующий день он отправится искать стадо. Все же волки вышли на озеро в поисках чего-то, и я надеялась, что это и правда были олени, надеялась, что он их найдет.В ту ночь полоска лунного света мерцала на снегу за окном, а озеро ворчало и потрескивало, жалуясь на зимние оковы. Мы с Эмили, улегшись спать, слышали, как воют волки. Родители тихо разговаривали, сидя возле печи, а лунный свет разлился серебряной лужицей, повторяющей форму окна, на одеялах, под которыми лежали два продолговатых бугорка — я и Эмили. Она повернулась ко мне лицом и очень нехарактерным для нее жестом, протянув руку, стала водить по моему лицу своими тонкими пальцами, по лбу, вокруг глаз, вниз, по носу, от губ к подбородку. А потом она отвернулась. Я крепко прижалась к ней, ощущая ее тепло, слушая, как ее дыхание становится тише и ровнее, пока она засыпала.Мне понадобилось больше времени, чтобы отключиться. Ночной хор одновременно вызывал во мне трепет и ужас, и я думала о том волке и его желтых глазах, пристально глядящих на Эмили, пока члены его стаи ходили вокруг в ожидании. И еще я думала о мужчине, которого видела там. Я пыталась убедить себя, что он был всего лишь плодом моего воображения, призраком, наколдованным белым снегом и подкрадывающимися волками. Но Эмили тоже его видела. Она знала о его присутствии, как знала и о моем.Эмили видела его и не хотела, чтобы мой отец об этом узнал.28Я сижу на ее кровати, опершись спиной о стену, подтянув коленки к груди и обхватив их руками, и слушаю. Она перенесла меня через годы в свой мир, в его прошлое. Она рассказывает так, что мне кажется, будто я могу потрогать снег, увидеть звезды и услышать шум волн. Она берет рисунок со стрекозами, в этот момент голубые вены под кожей на ее руке вздрагивают от движения пальцев, и я силюсь представить ее маленькой девочкой. Это практически невозможно. Но все же что-то в ней позволяет представить ее такой. Она медленно встает, идет к комоду и ставит рисунок на место, рядом с двумя другими.Все еще открытый дневник лежит на кровати. Я закрываю его и задерживаю руку на выпуклых буквах на обложке, Э и Л, провожу по ним пальцем. Смотритель маяка ни разу не упоминал о бородатом мужчине. Он писал о волках и оленях, которых он все-таки нашел, о блужданиях Эмили, но не о странном мужчине, наблюдающим за ней из своего укрытия среди деревьев. Это секрет, сохраненный десятилетней девочкой.— Это был мой дед, — говорю я. И это не вопрос.Она все еще возится с рисунками, стоя ко мне спиной. Я вижу, как она выпрямилась после этих слов, но она не поворачивается ко мне.— Господи, дитя, нет! — Она наконец повернулась, ее пустые глаза отчаянно пытаются всмотреться в мои. — Он тот, кого убил твой дед.Все мое детство рушится за пару секунд, которые понадобились ей, чтобы произнести это.29Мне не нужно видеть ее лица, чтобы знать, что она ошеломлена. Еще бы! Но откуда бы ей знать? Он бы никому не сказал, чтобы защитить нас. Чтобы защитить Эмили. Все это слишком сложно. И все же я задаю этот ненужный вопрос:— Ты не знала?— Нет, вообще-то мы никогда не говорили об этом. — Я слышу, что ее голос дрожит. Она расстроена. Но она быстро вновь надевает свою маску, и следующие ее слова уже пронизаны сарказмом: — Но, опять же, это ведь не то, о чем кто-то может между прочим упомянуть в разговоре со своей десятилетней внучкой, правда? «Ох, милая, я ни разу не говорил, что убил человека? Будешь еще картофельное пюре?»— Десять?— Да. Он умер, когда мне было десять.Его больше нет. Конечно нет. Будь он жив, Морган была бы с ним. Все это время я позволяла себя роскошь вспоминать, рисовать его в воображении, представлять, где он, чем может заниматься, полюбил ли он снова. Думал ли он обо мне. Его больше нет. Мне больно от того, что эти слова на самом деле произнесены, хотя, по правде говоря, я знала это уже много лет. Сердце чувствует, когда умирает его частица, а у него был кусочек моего с того дня, когда мы, ускользнув в северную часть острова, что возле залива Уолкер, лежали на ложе из мха. Я делаю глубокий вздох и позволяю разуму отметить потерю, сложить воображаемый узор, который был его жизнью, и разрешаю шраму зарубцеваться. Позже еще будет время для скорби, если останется о чем скорбеть.— Как?— Инсульт.— А твои родители?— Отца я не видела даже на фотографии, а маму я не помню. Она умерла, когда мне было года полтора. Когда она забеременела, у нее обнаружили рак, и она не захотела лечиться. Отказалась прервать беременность, хотя врачи и говорили, что она погибнет, если не сделает этого. Дедушка заботился о нас обеих.Я ощущаю, что она испытывает нежные чувства к матери, которую не знала, тоскует по женщине, захотевшей дать жизнь ребенку, вместо того чтобы сохранить свою. Удивительная способность человека любить! Иметь такую глубокую и крепкую связь с тем, кого ты, в сущности, никогда не знал. Сентиментальной она остается недолго.— Мне всегда это было пофиг — я в них не нуждалась. Мне не нужен был ни один из них. Он… мы были друг у друга.И снова я слышу тоску в ее голосе.— Он был единственным родителем, которого я когда-либо знала. После того как он умер, они пытались узнать что-то о моем отце. Но у них ничего не вышло. Несколько лет меня перекидывали из одной приемной семьи в другую. В конце концов я оказалась там, где нахожусь сейчас. Хреново, но такова жизнь, не правда ли? У меня все хорошо. Я прекрасно справляюсь.Как вчера, например, думаю я, но не произношу это вслух. Она так юна. Может быть, еще не все потеряно.Воспитывать девочку — это в его духе. Он, должно быть, ладил с детьми, так же, как с Эмили. Большинство людей никогда не понимали Эмили, и они боялись того, чего не понимали, или издевались над этим. Они не могли смотреть сквозь пальцы на ее немоту, ее пристрастия, трансы и своеобразное поведение. Но не он. Он любил Эмили так же, как и я. И, в конце концов, это разрушило нашу с ним любовь.— Он не был убийцей. — Надеюсь, это немного ее утешит. — Но это длинная история.Она откидывается назад, тянет на себя мое одеяло, то, которое мы сшили вместе с Эмили.— Я слушаю.30В ту зиму Эмили больше не блуждала.К марту стремительно поднявшаяся температура стала причиной хаоса, потому что горы снега, выпавшего за худшую на нашей памяти зиму, начали таять. Забитые льдом реки выходили из берегов, положив конец холоду ужасающим наводнением. Это было началом новых природных катаклизмов. Лето было самым жарким из всех, что я помню. Природа полна парадоксов, и область аномальной жары охватила обе Америки, испарив всю влагу, взметнув плодородную почву прерий в воздух в самый разгар того периода, который позже стал известен как «грязные тридцатые». Мы читали об этом все, что можно было найти в газетах, выписываемых отцом, милостиво избавленные от жары. Прохладный бриз, дующий с озера, стал для нас подарком ледяных водных глубин.После окончания учебного года на лето на остров вернулся только Чарли. Папа позаботился о том, чтобы он был занят работой на маяке, заявив, что мальчик пятнадцати лет уже должен работать, а не кататься на лодках и носиться по лесу. Он готовил его к жизни смотрителя маяка. А Питер — Питер был предназначен для большего, но для Чарли озеро было домом, и папа знал это. Нам с Эмили поручили ухаживать за цыплятами и помогать управляться с овощными грядками, но повседневную работу на маяке, которую мы с мамой выполняли поочередно с апреля по июнь, мы перепоручили Чарли. Он сменял отца по ночам, особенно когда включали противотуманный сигнал и свет маяка рассекал темноту, твердя капитанам проходящих кораблей: «Мы тут, мы тут, мы тут». Ему поручили белить здания, следить за уровнем керосина в топливных баках, помогать при разгрузке привезенной провизии и других припасов. В солнечные дни, когда все дела уже были переделаны и не звучал противотуманный сигнал, я могла уговорить Чарли улизнуть и отправиться со мной и Эмили на «Душистом горошке» на поиски какого-нибудь приключения.Чарли был хорошим моряком. Ему это давалось так же естественно, как полет чайкам, которые взмывают вверх с восходящими потоками воздуха, парят высоко над водой и с порывом ветра устремляются вниз, лавируя в потоках воздуха. Он понимал ветер и волны и казался очень счастливым, когда держал руку на румпеле, а ветер наполнял парус нашего суденышка. И хотя мне хватало навыков, чтобы управлять лодкой, плавая вокруг острова Порфири, с Чарли мы могли уплыть дальше, через залив Блэк или мимо острова Шаганеш к острову Свид. Мы отыскивали самые большие кусты со спелыми сочными ягодами и часами собирали их. Потом эти ягоды сушили или варили из них варенье, чтобы есть все это в течение долгих зимних месяцев. А в те дни, когда ветра не было и солнце жарило вовсю, мы бесцельно дрейфовали, парус хлопал, пока Чарли сворачивал его, а затем снова поднимал, пытаясь добиться хоть какого-то движения лодки и наслаждаясь тем, что ему выпало справиться с этим испытанием. Мы с Эмили просто нежились, опуская пальцы в холодную воду.В начале того лета он отвез нас в Сильвер Айлет на День провозглашения доминиона, чтобы отметить образование Канадской конфедерации[15], случившееся почти семьдесят лет назад.Конец учебного года всегда ознаменовывался приездом в Сильвер Айлет семей, которые будут жить там все лето, и казалось, будто цивилизация придвигалась чуть ближе к нашему дому на острове. В течение сезона это место процветало. Полки в деревенском магазине ломились от сыпучих продуктов и разнообразных леденцов, пляж Сюрпрайз на озере разровняли граблями и открыли для купания, а по вечерам береговая линия была усеяна огнями костров. Предстоящее празднование дня рождения Канады сделало это приключение еще более заманчивым для меня. Чарли уже был на таком празднике в прошлом году, и он подробно рассказывал нам с Эмили об этом — об играх, угощениях и фейерверках, особенно о фейерверках. Даже когда половина жителей страны изо всех сил пытались сделать так, чтобы на столе была хоть какая-то еда, кому-то удавалось устроить фейерверк.Пришвартовав «Душистый горошек» у пристани, мы отправились в гости к Арни Ричардсону. Чарли очень подружился с ним в школе, и его родители предложили нам остановиться у них, заверив, что в их доме много свободного места, поскольку братьев Арни не будет. Мать в конце концов согласилась. Папа не хотел, чтобы мы плыли домой после того, как стемнеет, а я не собиралась отказываться от фейерверков. Арни был самым последним из пятерых сыновей Ричардсонов. У него была разница в шесть лет с младшим из остальных его братьев. Его отец часто приезжал на остров зимой, но официально семья переехала сюда, когда в июне его мать сошла с буксира на пристань и занялась обустройством быта.— Ты выиграешь в этом году? — спросил Арни.Пока мы шли по грунтовой дороге от дома Арни к пляжу Сюрпрайз, вокруг нас уже собралась целая компания детей. Чарли чуть не выиграл забег на сто ярдов[16] в прошлом году, но его все же обошел Дуг Оуэн из Форт-Уильяма. Теперь он настроился этого не допустить.— Ага, — ответил Чарли. — Я получу приз.— Дуг снова здесь, — продолжил Арни. — Он остановился у своего кузена.Чарли топнул по гальке, подняв облачко пыли.— Я смогу его победить!Я знала, что он сможет. Он тренировался и уже стал самым быстрым в своем классе, всю зиму он занимался в зале средней школы Порт-Артура.Мы постелили плед рядом со множеством других, ища хоть какую-то тень. Я с жадностью впитывала атмосферу, наблюдала, как маленькие дети забегают в воду и выбегают на берег, слушая разговоры и смех их матерей. Этот мир весьма отличался от того, который я знала. Моя мать редко наслаждалась роскошью пустых разговоров или пустых рук. Ей бы здесь было некомфортно.Чарли и Арни пытались отметиться в каждом соревновании: бег парами, бег в мешках, соревнование с тачками. Они отлично проявили себя во всех забегах и выиграли большинство из них. Мы с Эмили смотрели все состязания, я болела за них, а Эмили, как всегда, молчала, предпочитая оставаться в стороне, подальше от толпы и шума. Растения и жуки интересовали ее больше, чем люди, которые пытались заговорить с ней. Чарли и Арни даже меня убедили поучаствовать в эстафете в мешках, которую я не выиграла. Но я не переживала по этому поводу. Не помню, чтобы я еще так смеялась, когда, спотыкаясь, пересекала финишную черту предпоследней, потратив на падения почти столько же времени, сколько на прыжки вперед.Еще была охота за предметами. В этом мне помогла Эмили. Мы, как и остальные дети, разбрелись по кустам в поисках сосновых шишек, кленовых листьев, перьев чаек, четырехлистного клевера, камней в форме сердца и оленьих лишайников. Мы с Эмили нашли большинство предметов из списка и выиграли маленький коричневый мешочек конфет, которыми Эмили занималась остаток вечера.Наконец настало время забега на сто ярдов.Чарли, Арни и Дуг выстроились в линию на старте вместе с остальными. Я оставила Эмили сидеть на нашем покрывале в тени — у нее был блокнот для эскизов и конфеты, и она выглядела очень довольной — и присоединилась к зрителям, выстроившимся вдоль дорожки. Когда прозвучал выстрел стартового пистолета, толпа разразилась овациями. Это было последнее соревнование в тот день. Все хорошо знали о соперничестве Чарли и Дуга, по крайней мере младшее поколение, и это был забег, которого все ждали.Дуг сначала вырвался вперед, но Арни и Чарли наступали ему на пятки.— Давай, Чарли! — кричала я. — Беги! Быстрее!Чарли размахивал руками, его лицо выражало сосредоточенность и решимость. Он сразу обошел Арни и быстро нагонял Дуга. Финиш был уже близко, и на секунду я даже усомнилась в Чарли — усомнилась в том, что он сможет сократить расстояние между ними. Секунды казались минутами, но с каждым разом, когда нога Чарли касалась земли, он становился все ближе к Дугу. Забег на сто ярдов — очень быстрая гонка. Она заканчивается уже через несколько ударов сердца, но мне казалось, что она длилась вечность. Всего на несколько сантиметров, может, на полметра, но Чарли опередил Дуга и пересек финиш первым. Приз достанется ему, как он и говорил.Но Дуг решил, что выиграл он. И, подняв руки над головой, танцевал возле финишной черты, а Чарли и Арни тем временем пытались отдышаться. Чарли не собирался терпеть его выходку. По-моему, это была его ошибка. Но вместо того чтобы дождаться, пока все разъяснится, Чарли встал перед Дугом и похлопал его по груди.— Я тебя победил, — сказал он, все еще тяжело дыша. — Я выиграл.Дуг опустил руки, выпрямился перед моим братом, глядя ему в глаза, и навис над ним.— Это я выиграл, — заявил он.Толпа умолкла. Я видела, как у Чарли на лице заходили желваки и сжались кулаки.— Ладно тебе,