На кофейном столике перед Василием Оттовичем лежал свежий номер «Зеленолужского вестника» — газета как раз выходила по вторникам. Был этот листок сезонным, издавался с мая по октябрь. Редактор, отставной петербуржский газетчик, пользовался услугами отдыхающих на дачах столичных журналистов (не мэтров конечно, а тех, кому нужно кушать) и студентов-словесников, а потому издание выходило довольно качественным, а подчас и хлестким. Что неоднократно вызывало гнев председателя общества благоустройства Кунина — ему от писак доставалось больше всего. «Вестник» Фальк обычно читал с удовольствием, но в этот раз его передовица, да и большая часть номера, были посвящены убийству Шевалдиной и быстрому аресту инженера Платонова. Журналисты не стеснялись по части сгущения красок и собственных необоснованных догадок. К счастью, версия о еврейском жертвоприношении в номер не попала. «Вестник» старался следовать древней максиме «о мертвых либо хорошо, либо нечего», поэтому генеральша именовалась не иначе, как «столпом дачного общества». Однако отказать себе в едких завуалированных уколах газетчики не смогли. Например, говорилось, что «в нашем поселке, пожалуй, нет того человека, которого бы не коснулся живейший интерес Веры Павловны». Или: «ее тонкое знание человеческой натуры было непревзойденным». Фалька это раздражало — в конце концов, что журналисты «Вестника», что сама Шевалдина, по сути, занимались одним и тем же: копались в чужом грязном белье и вытаскивали его на всеобщее обозрение. Мысли доктора вернулись к записке, оставленной Платоновым. Она ждала своего часа в верхнем ящике его письменного стола, запертом на ключ. Адресатом оказалась Екатерина Юрьевна Шкляревская — дама роковая, знойная, жена столичного присяжного поверенного, который (как и супруг ипохондрической блондинки Любимцевой) в Зеленом луге бывал редкими наездами. Фальк помнил слова Неверова о том, что Платонов и Шевалдина имели некий конфликт в связи с нелицеприятными секретами инженера. Уподобляться сплетникам он не собирался, но волей-неволей напрашивалась вполне очевидная версия: у Шкляревской и Петра Андреевича был роман, а генеральша о нем прознала. Достаточно ли это веская причина для убийства? Василий Оттович привык иметь дело с симптомами, которые тоже могут быть двусмысленными и неоднозначными. Поэтому его мозг сам собой рассматривал эти умозаключения с позиции холодного анализа. Муж Шкляревской был не последним лицом в адвокатской среде Петербурга, водился и с чиновниками различного ранга. Узнай он о романе жены, вполне мог бы устроить сопернику сложную жизнь в столице. Платонов же приезжал в Зеленый луг три года подряд — значит, средства у него имелись, но при этом снимал он все же маленькие и дешевые дачи, каждый раз — разные. На этот раз остановился в доме Карамышевых — практически лачуге, одноэтажном зданьице на самой окраине. Следовательно, не шиковал, положение шаткое. И не важно, находится ли на государственной службе, или занят частным порядком — Шкляревский вполне мог бы постараться и оставить его без работы. А это уже, как говорят сыщики, мотив. К тому же Василий Оттович знал и уважал урядника Сидорова. Александр Петрович ни за что не стал бы действовать, опираясь на одни только велосипедные следы. А значит, улики против инженера обнаружились, причем достаточно весомые. Возможно, Петр Андреевич даже виновен. Вкрадчивый голос в голове Фалька напомнил — да, ты взял записку, но вопреки заявлению Платонова не давал никаких обещаний. А значит, как сказал бы более гибкий в моральном плане человек, твоя совесть формально чиста. Записка может и дальше лежать в ящике стола. Или, для уверенности, ее можно сжечь. А полиция сама со всем разберется. Вот только моральной гибкостью Василий Оттович не обладал. Вообще. Он прекрасно знал себя и понимал, что не переданная по адресу записка будет жечь совесть до конца его дней. А если верить лютеранской вере — то и после этого момента. Поэтому выбора, как такового, не существовало. Фальк обязан был отнести заветный листок Екатерине Шкляревской. Василий Оттович извлек из кармана брегет и сверился со временем — часы показывали четверть двенадцатого. Расположение дачи Шкляревских он представлял довольно смутно, знал лишь, что адвокат купил дом неподалеку от кирхи. А значит план вырисовывался следующий: шаг первый — прогуляться до станции. Шаг второй — пообщаться с Фомой Михайловичем (старик, знающий и подмечающий все, мог бы считаться деревенским справочным бюро, только делиться сведениями считал возможным только с доверенными людьми). Шаг третий — от станции направится прямиком к дому Шкляревской (при условии, что ее муж находится в Петербурге, а то визит грозил бы принять отчетливо водевильные оттенки). На месте он должен оказаться в час дня ровно. И все — записка отдана, Фальк свободен! Удовлетворенный собственным умением строить планы, Василий Оттович бодро щелкнул крышкой брегета и отправился переодеваться (все же светлый костюм, пригодный для сидения на веранде, для официальных визитов не годится). Фома Михайлович обнаружился на своем любимом месте, только перебрался поглубже в тенек — все-таки старая солдатская шинель для весенней погоды была тепловата. Увидев доктора старый железнодорожник вежливо приподнял фуражку. — По походке вижу, что идете вы не куда-нибудь, а прямиком ко мне, Василий Оттович, — улыбнулся Аксенов. — Ничего-то от вас не скроешь, Фома Михайлович, — поддержал его Фальк. — Потому и обращаюсь. — С расспросами, значит? — Аксенов смерил доктора ироничным взглядом. — Спрашивайте. Вам, может быть, и отвечу. — Может, подскажете, где нынче Шкляревские обитают? — О, Шкляревские значит! — Фома Михайлович демонстративно взял паузу и задумчиво пожевал беззубым ртом. — Может, вас еще и интересует, дома ли сам господин адвокат? — Тоже небесполезно будет, — кивнул Фальк. — Ох, Василий Оттович, берегли бы вы себя. Разговоры ведь пойдут. — А сейчас разве не идут? — уточнил доктор. — О вас — нет, а об Екатерине Юрьевне — еще какие, — ответил Аксенов. — Такая красавица — и одна в доме. Конечно привлекает внимание. — И чье внимание она привлекала в последнее время? — Ох, Василий Оттович, из дружбы и уважения к вам, а также того прискорбного обстоятельства, что Вера Павловна вам этих сплетен уже не расскажет, так уж и быть, поделюсь, — хитро сощурился Аксенов. — Пытался, значит, наш пан неуемный к ней лыжи навострить. — Это Шиманский что ли? — вспомнил фланирующего по пляжу Эдуарда Сигизмундовича Фальк. — Он самый, — кивнул Фома Михайлович. — Ходил вокруг да около, аки кот мартовский. Песни орал таким же дурным голосом. И дюже противным. У меня племяшка на кухне у соседей Шкляревских трудится — так, говорит, его вся округа пришибить хотела. Но чего не отнимешь — знает, пшеков сын, когда ему ничего не светит. Покрутился вокруг — да и плюнул. А вот инженеру Платонову, видать, удача улыбнулась. Племяшка его велосапет, значит, несколько раз у дачи видела. Ну как, довольны? — Более чем, — подтвердил Фальк и извлек из кармана монету. — Чего это вы мне, рупь что ли дать собрались? — посерьезнел Аксенов. — Обидеть старика хотите? Нет уж, Василий Оттович, зря я вам говорил что ли? Из дружбы, значит, и уважения. Что знал — рассказал, дальше сами. Токмо послушайте совет — осторожнее вы со Шкляревской. — Это почему же? — Потому, что баба она не простая. Это не наша Анжелика Ивановна — та с мужиками шашни крутит просто по глупости. А Шкляревская — что твоя Иезавель. Из мужиков веревки вьет — иногда забавы ради, а иногда — и чего похуже. Надо повидаться — сходите и повидайтесь, да только не задерживайтесь. — А найти-то ее дом как? — спросил Фальк. — Знаю только, что рядом с кирхой. Фома Михайлович весело крякнул и стукнул себя по колену: — Уж ейный дом-то вы точно не пропустите! Если со станции пойдете — от кирхи пару шагов всего. Аксенов не преувеличивал. Дом Шкляревских, построенный совсем недавно, блистал даже на фоне отнюдь не бедных дач Зеленого луга. Архитектор явно вдохновлялся заграничной эстетикой — двухэтажное здание удивляло количеством абсолютно воздушной резьбы и эркеров, а части дома располагались друг от друга под причудливыми углами. Над крышей торчали шесть дымоходов, каждый со своей кованной решеткой. Василий Оттович невольно остановился и залюбовался. Кажется, он недооценил общественное положение адвоката Шкляревского — такую дачу мог позволить себе только очень богатый человек. Налюбовавшись, Фальк извлек из кармашка часы, сверился с циферблатом и удовлетворенно кивнул. 12:58. Перфект! Хозяйка дома сидела за столиком на открытой террасе и своим изяществом не грозила поспорить с жилищем. Выглядеть настолько расслабленной и одновременно сохранять столь правильную осанку — дар, доступный немногим. Екатерина Юрьевна заметила смотрящего на нее доктора и с интересом склонила. голову на бок. Кажется, настала пора представляться. — Сударыня, чудесное утро! — доктор приветственно приподнял шляпу. — Разрешите представиться — Фальк, Василий Оттович. Возможно, вы слышали обо мне. — Кто же в Зеленом луге не слышал о докторе Фальке, — ответила Шкляревская. Дама обладала низким голосом, чувственным и обволакивающим. Василий Оттович сразу же понял, почему мужчины сходили по ней с ума. — Не желаете ли присоединиться ко мне за чаем? — Буду премного благодарен и постараюсь не отнять у вас много времени, — галантно поклонился Фальк. — О, поверьте, времени у меня в достатке, а вот интересная компания встречается очень редко, — ослепительно улыбнулась Екатерина Юрьевна. — Поднимайтесь же скорее. Дверь в дом оказалась открыта. В прихожей его встретила тихая молодая служанка и проводила к выходу на веранду. По дороге Фальку бросилось в глаза обилие печей и каминов — причем, как и весь дом, сделанных с высочайшим вниманием к деталям. В вестибюль выходила терракотовая печь с украшениями, смахивающими на мрамор. В гостиной, примыкающей к террасе, располагался белый изразцовый камин с нарисованными синей краской пасторалями из европейской жизни. Снаружи Фалька ждала Екатерина Юрьевна. Она гостеприимно указала на витой стульчик напротив. На столе перед ним уже появился фарфоровый чайничек и чашка с блюдцем, а также плошка со свежими ягодами. Василий Оттович уселся и воспользовался возможностью разглядеть Шкляревскую поближе. И вынужден был признать, что в иных обстоятельствах вполне бы оказался в списке воздыхателей хозяйки дома. Екатерина Юрьевна обладала фигурой античной статуи, немного надменным породистым лицом жены древнеримского патриция, а будь она героиней сказки, то автор непременно упомянул бы ее вьющиеся волосы «цвета воронова крыла». — Итак, таинственный доктор Фальк, что же привело вас ко мне? — спросила Шкляревская. — Ведь это не врачебный визит? — Боюсь, что нет, — покачал головой Василий Оттович. — Но пройдя по вашему дому обязан спросить: к чему обилие каминов и печей? Вы так мерзнете? — Это идея Григория, моего мужа. Он строил дом так, чтобы в нем можно было комфортно жить даже зимой, если возникнет такая необходимости. Но вы правы, — она повела плечами, укрытыми шелковой накидкой. — Здесь бывает ужасно холодно. Сама не пойму почему. Посмотрите — мои ладони холодны, как лед. Она порывисто протянула ему тонкую изящную руку. Фальк накрыл ее ладонь своими и отметил, что она действительно ледяная. — И впрямь, — подтвердил Василий Оттович. — Скажите, вы испытываете головокружения? Слабость? Упадок сил? — Теперь, когда вы упомянули об этом — да, пожалуй. — Возможно, дело в малокровии. Не пугайтесь, это тривиальный недуг. Перед уходом я оставлю вам несколько рекомендаций. Думаю, их будет достаточно. — Буду премного благодарна. Приятно видеть человека, который соответствует своей репутации, — томно улыбнулась Шкляревская. — Я даже думаю, что это нервное, на самом деле. Понимаете, муж в столице, я здесь одна. Меня напугали уже новости об ограблениях, а теперь еще это жуткое убийство. Но зачем же вы все-таки пришли? Должна сказать, меня это интригует… — Боюсь, в данном случае я выступаю простым курьером, — Фальк извлек из кармана листок и положил его на стол перед Екатериной Юрьевной. — Возможно вы слышали, что Петр Андреевич Платонов был задержан полицией. Так получилось, что перед этим он попросил передать вам письмо. С внешностью Шкляревской приключились разительные изменения. Спокойствие и расслабленность слетели с нее, словно осенний лист, подхваченный порывом холодного ветра. Женщина побледнела. Рука, которой она потянулась к записке, заметно дрожала. — Не смею вам мешать, — сказал Василий Оттович и попытался встать, но Екатерина Юрьевна схватила его за руку. — Нет! Не уходите! Прошу вас! Не оставляйте меня сейчас одну! Фальк вынужден был подчиниться. Он лишь тактично отвернулся и принялся изучать острый шпиль кирхи, прекрасно видимый с террасы. — Вы… — начала Шкляревская и осеклась. — Вы читали письмо? — Екатерина Юрьевна, я спишу этот вопрос на вашу нервную ажитацию и не буду оскорбляться, — ответил Василий Оттович. — Конечно же нет! Я же не охранка, право слово! — Да-да, конечно! Но я подумала, раз Петр доверял вам настолько, чтобы передать письмо, я подумала… — Не уверен, что Платонов мне доверял, просто в тот момент у него не было выбора, — признался Фальк. — Понятно, — протянула Шкляревская и замолчала. Доктор проявил тактичность и молча пригубил чай. Наконец, хозяйка дома вновь заговорила: — Вы же лютеранин, Василий Оттович? Вообще-то в силу профессии (а затем и виденного на войне), воспитанный в лютеранских традициях Фальк с годами склонялся к атеизму. Но данное объяснение получилось бы слишком длинным и неуместным в сложившихся обстоятельствах, поэтому он просто кивнул. — У вас есть тайна исповеди? — спросила Екатерина Юрьевна. — Да, но, боюсь, это относится только к священнослужителям. — А врачебная? Врачебная тайна? У вас, как у доктора? — настаивала Шкляревская. — Да, пожалуй, есть, но она касается только здоровья… — Василий Оттович, мне нужно вам кое-что сказать, — она сжала его ладонь своими холодными руками. — Мне не к кому больше обратиться, но все мною сказано должно остаться между нами. Прошу вас! Фальк мысленно проклял себя. Чем дальше развивалась эта история, тем больше людей вцеплялись в него, словно клещи, и просили — нет, требовали! — помощи. Самым разумным в данных обстоятельствах было бы вежливо, но твердо освободить руку и откланяться, оставив Шкляревскую саму разбираться со своими проблемами. Но… Василий Оттович обнаружил, что не способен оставить даму в беде. Даже, если разум обоснованно подсказывал, что дама в беде беззастенчиво использует свои чары, чтобы добиться его помощи. А в этом он практически не сомневался — не только из-за предупреждения Аксенова, но и просто от того, как Екатерина Юрьевна говорила, улыбалась и внезапно меняла настроение. — Хорошо, — кивнул доктор. — Я вас слушаю. — Петра Андреевича подозревают в убийстве генеральши Шевалдиной, — сказала Шкляревская. — Да, об этом я догадался. — В ночь убийства у него нет… Как это называют в полиции? Алиби? — Да, думаю что-то в этом роде. — Но это не совсем так, — продолжила Екатерина Юрьевна. — Что, если у него есть это самое алиби? Но человек, который может его обеспечить, не может это сделать? — В таком случае я вижу два исхода — либо невиновность инженера Платонова будет доказана другими средствами, либо нет. И в таком случае упомянутый вами человек сам встанет перед выбором — хранить молчание и дать невиновному отправиться на каторгу или все же выступить в его защиту, — Фальк прекрасно понимал, куда движется разговор, но все равно почел за лучшее ответить максимально обтекаемо. — А если упомянутый человек не может это сделать? И раскрытие истины поставит под удар ее… То есть, его, это человека, жизнь и благосостояние?