— А это уже вопрос ее — то есть, конечно, его — личной совести, гражданского сознания и христианского милосердия. А о ком мы говорим? — невинно осведомился Фальк. — Черт вас возьми, Василий Оттович, вы прекрасно представляете, о ком мы говорим! — вспылила Шкляревская. — Петр не мог убить Веру Павловну потому, что в ночь убийства он был со мной! Она вскочила со стула и заходила по террасе, заламывая руки. — Мой муж — человек глубочайшего такта и понимания. — Не сомневаюсь, — пробормотал Василий Оттович. — Он готов закрывать глаза на мои… Слабости. Но при выполнении двух условий — об этом не должен знать он сам, и эти слабости не должны поставить под удар его репутацию. Если я признаюсь в том, что Петр был у меня той ночью, то нарушу сразу оба. Теперь вы понимаете мою дилемму? — Да, но, боюсь, эту дилемму, как вы выразили, можете разрешить только вы, — резонно заметил Фальк. — Но это невозможно. Я лишусь всего, — Шкляревская без сил упала на соседний стул и с надеждой взглянула на доктора. — Мне нужна помощь, Василий Оттович. — Что я могу сделать? — спросил Фальк. — Заявить, что инженер Платонов провел ночь у меня, но стесняется в этом признаться? Увольте, Екатерина Юрьевна, боюсь это будет еще большим скандалом. Шкляревская изумленно посмотрела на него, а потом расхохоталась, откинув голову назад. Василий Оттович ограничился вежливой улыбкой. — Господи, обожаю мужчин с чувством юмора, — призналась Екатерина Юрьевна, отсмеявшись. — Но, боюсь, нашей проблемы это не решает. — Простите, но «вашей» проблемы, сударыня, не «нашей». Я решительно не вижу, как смогу вам здесь помочь, — откровенно заметил Фальк и отпил ароматный чай. — Отнюдь, Василий Оттович, — покачала головой Шкляревская. — Способ есть. Если Петр не убивал генеральшу, то вам просто нужно понять, кто это сделал! Доктор Фальк со всем приличествующим фырканьем и кашлем подавился чаем. ГЛАВА ВОСЬМАЯ «Развлечением в дождливые дни, в которых в иные годы не бывает недостатка, может служить чтение какой-нибудь интересной книги или писание писем — занятие, которым всегда пренебрегают в теплые ясные дни» Рекомендации из книги «Хороший тон», СПб, 1881 Василий Оттович, аки запертый в клетке большой хищный кот, яростно мерил шагами веранду. Погода соответствовала его настроению — дождливая, мрачная и беспросветная. Зеленый луг накрыла огромная черная туча и отказывалась уходить вот уже третий день. Лишь изредка облака расступались, пропуская солнечные лучи, но от этого становилось только хуже. В отличие от ливня, пришедшего в ночь смерти Веры Павловны, эти дожди не приносили с собой прохлады, только духоту и влажность. Выходящее жаркое солнце разогревало землю, отчего воздух наполнялся едва видимой белесой дымкой, мешавшей дышать. Словом, май больше походил на разгар июля. Целыми днями хотелось спать, но возвращаться в кровать, на сырое постельное белье, было ужасно. Фальк мотался между креслами и диванами, подремывая то тут, то там. Одно хорошо — ненастье снимало с него ответственность за бездействие. А вновь приниматься за расследование доктору хотелось меньше всего. В какой-то момент Фальк начал даже переживать за свое душевное спокойствие. Ему будто чувствовался заговор — словно все обитатели поселка пытаются подтолкнуть его к детективной деятельности. Что Неверов с его комплиментами, что Платонов с дурацкой запиской, что соблазнительная Шкляревская и ее сумасбродные идеи по поиску настоящего убийцы. Единственный человек, который его не раздражал — Лидия Николаевна — с тех встретилась ему лишь один раз. На похоронах генеральши — третий день как раз выдался последним погожим. Поговорить им не удалось — Лидия лишь покачала головой, поймав его взгляд. Значит, с книгой пока неудача. Похороны вообще прошли с подобающей скромностью и тактом. Людей на кладбище Пятницкой, православной, церкви собралось немного. Гражданской частью скорбной церемонии руководил Евлампий Аристархович — он сменил белый френч на более траурный костюм и вообще вел себя нехарактерно тихо и смиренно. Кажется, даже идея вечерних гражданских патрулей его оставила после ареста инженера Платонова. Также на похоронах присутствовала уже упомянутая Лидия Николаевна с матерью, урядник Сидоров, и Неверов. Почтить умершую прибыл даже Вансовский — на этот раз один, без жуткого компаньона. Он бросил горсть земли на гроб, шепнул ободряющие слова Ираиде Дмитриевне и довольно быстро покинул кладбище. А потом пришли ливни, усугубив и без того пасмурное настроение Фалька. И ведь нельзя сказать, что Василий Оттович был кому-то чем-то обязан. Нет, виной всему — привитое родителями (и усиленное профессией) гипертрофированное чувство ответственности. С террасы Екатерины Юрьевны он смог-таки сбежать, отделавшись дежурным обещанием «посмотреть, что ему удастся сделать». Но вместо того, чтобы молча вернуться домой и запереться там, никого не принимая, действительно предпринял несколько, как оказалось, довольно опрометчивых шагов. Среду Василий Оттович начал с визита к аптекарю Шварцману. Его лавочка стояла на пристанционной улице, бок о бок с магазином колониальных товаров. Шварцман визиту доктора обрадовался, хотя вопрос, заданный после приличествующих случаю вежливых справок о здоровье и коммерческих успехах, фармацевта удивил. — Морфий? Нет, в последнее время никто не покупал. Это вы из-за Шевалдиной интересуетесь, Василий Оттович? — Эээ, да, — кивнул Фальк. — Подумал, что стоит оказать посильную помощь Александру Петровичу. Он у нас, знаете ли, один. — Один или не один, но ко мне он уже заходил в понедельник, с тем же самым вопросом. И таки получил тот же самый ответ. Никто ко мне за морфием не обращался, и краж у меня тоже не было. Я бы заметил, поверьте. Фальк поблагодарил старого аптекаря и вышел на улицу. Раз урядник Сидоров успел побывать здесь, то и остальные точки маршрута, намеченного доктором, наверняка посетил. Но Василий Оттович решил не пускать дело на самотек и все же исполнить план до конца. После Шварцмана он посетил старую аптеку Кокконена, первую в Зеленом луге. Ее основал финн Матти, перебравшийся из Териок — не выдержал конкуренции с тамошней «старой аптекой». А вот за пределами Великого Княжества дела у него пошли в гору. До прибытия Шварцмана, конечно. Фальк любил финскую аптеку больше — понятно, что она проигрывала в выборе товаров, зато было что-то чудесное в старых-добрых дубовых шкафах с толстыми стеклами и древнем кассовом аппарате на конторке. Заведение Кокконена напоминало библиотеку, а библиотеки Василий Оттович любил. Однако Матти также не смог ему помочь — финн заявил, что морфия отродясь не держал. И Сидоров получил от него «таки тот же ответ». Оставалась клиника Федоровского — маленький барак на противоположном конце пристанционной улицы. Обеспеченные дачники старались в ней не появляться, зато простых жителей деревни и окрестностей доктор Федоровский просто спасал. Однако и он ничем не помог Фальку — морфий у него не пропадал. Что было логично — в деревне, где все друг у друга на виду, а количество аптек и врачей можно пересчитать по пальцам одной руки, было бы несусветной глупостью покупать орудие для будущего убийства. Значит, морфий был привезен преступником с собой, вероятнее всего — из Петербурга. А обойти все тамошние аптеки (не говоря уже о подпольных притонах) стало бы сложно даже полиции, не говоря уже о партикулярном лице, вроде Фалька. Тем же вечером Василия Оттовича навестил изрядно промокший урядник Сидоров. Доктор принял его в гостиной на первом этаже и усадил в большое кресло, предназначенное для дорогих визитеров. Из-за закрывших небо туч стемнело рано. О подоконник неустанной барабанной дробью стучали тяжелые дождевые капли. Внешне урядник был абсолютно спокоен, однако Фальк быстро уловил тлеющее внутри Александра Петровича раздражение. — Что же это вы, Василий Оттович, решили заделаться добровольным помощником полиции? — как бы между прочим поинтересовался урядник. — Да, подумал, что мог бы немного облегчить вашу работу, — ответил доктор, стараясь сохранять невинный вид. — И так постарались, что обошли все аптеки и больницу, уже понимая, что я сделал это до вас? Более того, опередил на два дня? — Вы могли что-то упустить… — Василий Оттович, — урядник чуть повысил голос. — Прошу вас, не надо морочить мне голову. Не заботой обо мне вы руководствовались. А вот что вас все-таки сподвигло — это уже вопрос интересный… — Чаю? — каркнула Клотильда Генриховна, возникнув за креслом Сидорова. Видимо, старая кухарка услышала, что на ее ненаглядного воспитанника практически кричат и решила выяснить, кто позволил себе такую наглость. — Чур меня! — Александр Петрович чуть не взлетел в воздух вместе с креслом. — Две чашечки, будьте добры, Клотильда Генриховна, — попросил Фальк. Кухарка степенно кивнула и медленно, но абсолютно бесшумно удалилась на кухню. — Господи, Василий Оттович, — утер выступивший на лбу холодный пот Сидоров. — Она у вас так постоянно? — Да, но когда попробуете ее чай и наливку — обещаю, вам станет все равно. Так о чем мы? — О том, что вы по непонятной мне причине лезете в расследование, — вновь посерьезнел Александр Петрович. — Потрудитесь объяснить? Самым простым — и самым правильным — в этой ситуации было бы сказать правду. Просто поведать Александру Петровичу обо всем, что случилось в предыдущие два дня — пропавшая книга, записка инженера, неразрешимое алиби. А дальше Сидоров уже разберется. Отличный план. Если бы не два «но». Первое: то, что отношения Платонова и Шкляревской — только их тайна, и он не вправе брать на себя ответственность за ее раскрытие, как бы ему ни хотелось это сделать. Второе: правда, donnerwetter9, вещь, которую требуется преподносить свежей. И если Фальк сейчас скажет: «Александр Петрович, дорогой вы мой, я уже два дня владею важными для расследования сведениями, но так и не счел нужным поделиться с вами» — их дружбе с Сидоровым придет конец. Урядник такого не простит. Василий Оттович не любил и не умел врать. Поэтому следующие слова он подбирал тщательно, стараясь говорить лишь правду, пусть и в виде дозированном, как аптекарские капли. — Понимаете, а что, если Платонов невиновен? Ведь это я направил расследование по его следу, обнаружив следы велосипеда? А если случится так, что из-за меня на каторгу пойдет абсолютно непричастный к убийству человек? Сидоров разглядывал Фалька крайне внимательно, словно видел доктора в первый раз. Фальк понимал, что урядник догадывается — Василий Оттович темнит и что-то скрывает. Но догадываться и знать наверняка — разные вещи. Тем временем Клотильда Генриховна поставила на столик между ними две чашки чая, настоянного на травах, две рюмки прошлогодней ягодной наливки, и добавила к ним блюдце кедровых шишек в меду. Проведя сии манипуляции, старая кухарка исчезла так же тихо, как появилась. — Будь по-вашему, — отпив чай сказал Александр Петрович. — То, что я сейчас скажу, является тайной следствия. Об этом знают только следователь и я. Но в виде исключения расскажу вам. И поверьте — если эти факты где-то всплывут, то я точно буду знать, кто их разболтал. И тогда — пеняйте на себя. Усвоили, Василий Оттович? — Усвоил, — сипло ответил Фальк. — Платонов виновен. Это несомненно. Следы у дачи Шевалдиной оставил именно его велосипед — мы проверили. В ночь убийства у него отсутствует алиби — Петр Андреевич утверждает, что был один, дома. Но подтвердить этого некому. Также он говорит, что велосипед могли украсть… — Простите, Александр Петрович, но ваш рассказ не тянет на «несомненно». Он действительно мог находиться дома… — Фальк запнулся, но продолжим. — Или даже где-то еще, не суть важно. А велосипед и впрямь мог увести настоящий убийца. — Слушайте дальше, — оборвал его Сидоров. — При обыске на даче у Платонова мы обнаружили револьвер… — После событий последних лет? Даже у меня в петербуржской квартире в сейфе лежит револьвер! — А лежат ли у вас в сейфе архитектурные планы чужих дач, доктор Фальк? — поинтересовался урядник с видом карточного игрока, выложившего на стол победную комбинацию. — Чужих дач? — переспросил Василий Оттович. — Именно. Планы шести дач, принадлежащих самым богатым жителям Зеленого луга. Но если вам и этого мало — то вот последний аргумент. Также мы обнаружили полусгоревшее письмо. Восстановить его содержимое, увы, не удалось, но слова «Я все знаю» избежали пламени. Угадаете, чьим почерком они написаны? — Веры Павловны Шевалдиной, — удрученно прошептал Фальк. — Истинно так! — удовлетворенно кивнул Сидоров. — Теперь понимаете? Платонов — убийца. И когда мы добьемся от него признания и рассказа, зачем ему планы чужих домов — дело передадут в суд. И даже самый ушлый адвокат не сможет Петра Андреевича спасти от каторги. В подтверждение своих слов урядник с довольным кряканьем выпил наливки, а затем азартно хрустнул медовой шишкой. Василий Оттович знал как минимум одного адвоката, который в любом случае не стал бы спасать инженера Платонова, но не стал этого говорить. Вместо этого он встал из-за стола и вновь нервно заходил по комнате. — Скажите, Александр Петрович, вам знакома бритва Оккама? — Нет, — Сидоров с интересом подался вперед. — А что за бритва? И кого ей зарезал этот ваш… — Оккам! Нет, это не орудие убийства. Скорее — философская концепция. — Ууу… — расстроенно протянул урядник. — Это вы меня хотите носом в мою неученость ткнуть? Навроде — «куда лезешь со своими умозаключениями, темнота косорылая»? — Да нет же! — раздраженно сжал кулаки Фальк. — Смотрите — один британский монах по фамилии Оккам придумал принцип, который в максимально простой форме выглядит так: «Не плоди сущностей сверх необходимого»! — Это вы называете «простой»? — недоверчиво уточнил Сидоров. — Да! Ну, или… Как же еще-то! Смотрите, самое простое объяснение, которое учитывает все имеющиеся обстоятельства, и будет верным! — Ну, так а я что вам талдычу! Платонов и убил — самое простое и верное объяснение!