— Вы мне угрожаете? — удивительно, что я только сейчас поняла, что находилась в опасности. Нельзя ошибаться… Нельзя так ошибаться! Желудок мой сжался от ужаса, руки задрожали, но в груди появилась какая-то сила, что вытолкнула из меня эту фразу. Вот только он, казалось, был искренне удивлён подобным заявлением. — Я вам угрожаю? Да что вы, Ваше Величество, я бы не посмел. Это просто предупреждение, даже совет, если вам будет угодно, — он смотрел на меня, хмуря свои густые брови, и челюсть его сжалась так сильно, что, казалось, была вытесана из настоящего камня. — Да и… Зачем? Разве существует причина, что заставила бы меня грозить моей собственной королеве? — Я прекрасно знаю о том, что вы не желаете видеть меня на троне, Торстэн. — Конечно же, я не желаю видеть вас на троне, — промолвил он, и голос его звучал довольно низко и глухо. — Все мои друзья мертвы, и тот, кто их убил, сделал вас королевой. Почему же я должен радоваться этому? — Мне очень жаль, — ответила я — и вправду жалела. Он нужен был мне, чтобы понять — и мне не хотелось отпускать его далеко. — А где вы были? — вдруг промолвил он. — Во время банкета? Как выжили? — Я была дома. С Наоми. — Дома — целая и невредимая, — слова его звучали тихо, но почти насмешливо, и он отвернулся. — Продолжайте свои исследования, Ваше Величество. — А как же книги? — Я позже приду за ними. На сегодня я, увы, потерял интерес к чтению. Кивнув мне, он выскользнул из комнаты — а я, дождавшись его ухода, распахнула книгу и записала на последней странице ещё одно слово. Стэн подозревал меня. Восемь Марта почти каждую ночь проводила среди придворных, кружась среди дам, отвечая на приглашения господ, танцуя с теми, кого считала краше всех. Меня же приглашали раз или два. И я — стоит напомнить, пожалуй, — проводила вечер поближе к углу, и отвечала на вопросы с такой улыбкой и так быстро, как только могла. Фрейлины повторяли мои ответы, смеялись, перебирали волосы и считали меня странной, и пусть королева считала меня забавной, я в любое мгновение была готова сделать всё, чтобы больше не приходить на такой вечер. Теперь наступила моя очередь. Да, повторял отец, тебе это не нравится — он говорил это, пока горничная порхала вокруг меня, пытаясь привести мои волосы в какой-то порядок, чтобы они держались в этой странной форме луковицы. Некоторые женщины могли проделывать такое со своими волосами сами — это бормотала себе под нос горничная, думая, что её никто не слышит. Но я не могла, да и папа настаивал на том, что не должна этого делать. Наоми, мучаясь от головной боли, ушла спать, и мне пришлось готовиться без её помощи. Отец нахмурился, когда я сообщила ему об этом, но ведь её брат мёртв, почему она должна делать вид, что счастлива, если просто хотела скрыться от всего мира? — Ты должна быть такой, как они, если хочешь, чтобы они тебя приняли. Когда я женился на твоей матери, никто не хотел видеть меня при дворе, ведь я просто торговец, сын купца, я не часть их общества. Но твоя мать просто улыбалась и была всё такой же прекрасной — и они начинали со мной разговаривать, Фрея. Я одевался, как они, вёл себя, как они — и очаровал их, а потом они просто всё забыли. Я покорил их — сначала удивлял, а потом стал чем-то нормальным. Но сначала следовало доказать, что я такой же, как они. Вот что следует сделать с самого начала. Горничная что-то прошипела сквозь зубы, когда ещё одна прядь выскользнула из её рук, и я едва подавила желание извиниться. — Но ты просто пытался присоединиться к ним, а не вести их за собой… — Но ведь тебе будет куда проще, чем мне было тогда. Несомненно, ты благородных кровей и законная наследница престола. И если привыкнешь к этой роли, то обязательно их убедишь. Я и вправду не верила в это, но кивнула довольно послушно. Волосы вновь упали, и горничная едва подавила разочарованный вздох. — Простите, — пробормотала я. — Простите, пожалуйста… — Я хочу, чтобы ты вошла в эту комнату, — продолжил отец, — и улыбнулась каждому, кого увидишь. Посмотрела в глаза, убедившись в том, что это доброжелательная улыбка. И те, кого ты высоко оценишь — те будут к тебе предрасположены. Попробуй это, и увидишь, что всё получится. Я пытаюсь. — Фрея, ты выглядишь так, как будто бы тебе плохо. Посмотри на меня. — Что? — слово будто бы сорвалось с губ. — Ну как я могу выглядеть царственно, могуче, доброжелательно, добро и высоко, а ещё приветствовать всех в тот же миг! Ведь это просто улыбка… — о которой я прежде, признаться, и не думала даже. Я и в голову не брала такие подробности, и издалека мне казалось, что всё получается слишком уж естественно… У других — а не у меня. — Ведь ты видела улыбку королевы Марты. — Но так ведь то королева Марта! — Вот и подражай ей, Фрея. Это очень хороший пример… — Ведь ты сказал при этом быть собой! Самостоятельной! Отец только вздохнул, закрывая глаза ладонью. Никогда прежде не видела его таким расстроенным — может быть, он даже не понимал, что для меня всё это не казалось очевидным. Ведь он прирождённый придворный, вопреки тому, что по крови никогда не должен был оказаться во дворце. Но родители матери и отца будто бы скомпенсировали друг друга, смешавшись, и во мне не осталось ни единой капельки их мастерства. Я закрыла глаза. Надо попробовать — просто попробовать, и всё. — А мама? — наконец-то промолвила я. — Как улыбалась она? У ней получалось? — Да, — кивнул папа. — Да, у неё получалось. Ну что ж, значит, надо вспомнить об улыбке мамы и просто попытаться улыбнуться так, как она. Мой отец всё перечислял правила, и я рефреном прокручивала их в своей головы. Да, я должна быть в центре комнаты, там и сидеть, весь вечер… Или нет? Поощрять людей улыбкой, чтобы они приблизились ко мне, давать указание музыкантам, если внезапно мелодия казалась слишком грустной, призывать людей к танцу, но самой сегодня не танцевать — я слишком неуклюжа. А ещё предложить поиграть в шарады или что-то в этом роде — главное, не допустить, чтобы горе проскользнуло в эту комнату. Могла ли я быть до такой степени чёрствой? Притворяться, будто бы ничего не случилось, оставаться всё такой же равнодушной относительно того, о чём никто не будет в состоянии промолчать? Вот только мой отец уже пережил это — он вынудил их принять его, а значит, отлично понимал, как надо действовать. По традиции мне следовало принимать придворных в своих покоях, так что слуги очистили зал на верхнем этаже Форта. Все выжившие уже находились там, когда я вошла. Я остановилась в дверях — смотрела на пропавшие внезапно старые гобелены, на то, как полыхали вместо них красочные картины в золоченных рамах, и комната теперь была ярче, но намного холоднее. Красные бархатные стулья под люстрой, сотни свеч, масляных ламп по всей комнате — тут было почти так же светло, как и днём. Придворные разбились по маленьким группам, а на фоне серости стен одежда казалась особенно броской. Только Уильям Фицрой прислонился к стене в углу, ни с кем не разговаривая. Он сгорбился, засунул руки в карманы и молча смотрел куда-то в пустоту. Другие казались оживлённее, в ожидании замерли королевские фрейлины у картины с белыми лошадьми, ещё и перешёптывались, Торстэн Вольф общался с пожилым джентльменом, имя которого вылетело из моей головы, а спиной к двери в центре комнаты остановился Расмус Холт. — Её величество королева Фрея! — громогласно объявила стража, и в комнате все мгновенно умолкли. Каждый считал долгом смотреть на меня. Фицрой, Вольф, сплетничающие в уголке женщины… Они поклонились и одновременно опустились в реверансе — но никто не отвёл взгляд. Повернулся Расмус Холт, смотрел на меня, изогнув брови — словно рассматривал мою огромную причёску, жуткую юбку, мерцающую от драгоценностей кожу — и неодобрительно нахмурился. Я правой рукой схватилась за левый локоть, борясь с желанием умчаться прочь. Он шагнул ко мне, открывая человека, с которым разговаривал. Мадлен Вольф, моя новая наследница. Как обычно, миниатюрная, потрясающе красивая, с медово-коричневыми волосами, огромными глазами… Всё в ней излучало уверенность и элегантность, начиная с маленькой головы и заканчивая углом тонкого запястья. Стоило только её увидеть, как желудок сжался от ужаса. Как она была царственна — словно мир вот-вот рухнет к её ногам в подчинении! И в какую-то минуту я её даже ненавидела — ведь ей не надо было учиться, у неё и так было всё, что нужно. Но даже когда мне казалось это, я понимала, что презирать её действительно не способна — даже мне она казалась до ужаса очаровательной. Я отвернулась от неё, пытаясь найти тот самый стул, который должна быбла занять по велению своего отца. Взгляд вновь скользнул по Уильяме Фицрое. Он выпрямился и теперь смотрел прямо на меня, а сердце моё колотилось в груди. Он нахмурился, словно что-то обсуждал только что, и я быстро отвернулась в сторону. Стул оказался на противоположной стороне комнаты. Мне просто нужно пересечь её и добраться туда — но стоило только ступить в ту сторону, как Холт остановился слишком близко. — Ваше Величество, — промолвил он. — Смею познакомить вас с Мадлен Вольф… — Ваше Величество, — она опустилась в совершенном реверансе. — Так прекрасно встретиться с вами. Мне так жаль, что я вынуждена была пропустить вашу коронацию. Мне так хотелось быть здесь… Но моё имение в полутора днях езды, и к тому времени, когда я узнала об этом, возвращаться было слишком поздно. Но я поспешила сюда в тот же миг, как только узнала новости… — Благодарю вас, — это казалось слишком бессмысленной фразой, но хоть что-то мне надо было ответить! И сердце вновь забилось, будто бы Мадлен собиралась на меня наброситься. Но нет, разумеется, нет. Мне просто надо подавить панику, нужно остановиться… — Юная Мадлен только что прибыла, — промолвил Холт. — Я повторял ей, что надо отдохнуть, но ей хотелось немедленно увидеться с вами. Мадлен не была похожа на ту, что вывалилась только что из коляски после полуторадневного пути. Нет, она выглядела просто безупречно. — Её Величество сказала мне, что вы никогда не встречались, — добавил Расмус. — Но я уверен, что вы с Мадлен поладите. Ведь она художница, Ваше Величество, и весьма талантливая… — Вы слишком добры ко мне, — ответила Мадлен. — Да, я рисую, но художницей, творцом назвать себя не могу. — Что ж вы рисуете? — Обычно это пейзажи. Наше королевство… Вид из окна — то, что я хотела бы увидеть, — она улыбнулась. — А вы рисуете, Ваше Величество? Я только покачала головой. — У меня не слишком хорошо получается. — О, уверена, что вы себя недооцениваете. Да и искусство — это замечательная вещь! Вы всегда можете что-то создать — и это точно будет иметь ценность, если только посмотреть на ваше творение под правильным углом… Её слова казались обыкновенным лепетом придворной дамы, вот только она не казалась мне насмешливой. Она положила руку на моё предплечье, словно за этот короткий разговор мы стали лучшими друзьями, и я не могла сопротивляться, а только поддалась и наклонилась чуточку ближе к ней. — Ваше Величество, — прозвучал голос приблизившегося к нам моего отца, — не желаете ли вы присесть? — Уверен, что королева обязательно присядет, когда у неё возникнет подобное желание, Тит, — проронил Холт. В голосе его звенели предупреждающие нотки. — Сейчас она разговаривает с юной Мадлен Вольф. — Мне и вправду следует присесть, — быстро ответила я. Ведь есть такое правило — а я должна выглядеть могущественной. Я должна заставить людей стать моими подданными не только на словах. Но казалось таким неестественным миновать всю комнату и занять самый огромный стул, повернувшись лицом ко всему двору! Вновь возобновился разговор, и все остальные разбились на пары. Люди смотрели на меня, но никто не подходил — и они казались счастливыми от того, что могли просто наблюдать. Взгляд же мой столкнулся со взглядом Уильяма Фицроя, стоявшего в противоположном конце комнаты. Он смотрел на меня, но разобрать выражение его лица я была не в силах. Я поёрзала на стуле, чувствуя, как гудят ноги. Я даже не помнила, как правильно их поставить. Мадлен Вольф последовала за мной, вновь присела в элегантном реверансе. — Могу ли я присесть, Ваше Величество? Я кивнула, и она скользнула на соседний стул. Оглядела комнату, скользя по уцелевшим дворянам. — Это так странно… — прошептала она. — То, что случилось. Я была близка с многими людьми, и все они теперь канули в небытие… Королева… Розалин Хэй — а вы знали Розалин? Никогда не встречала никого слаще, никого жестче… Она была поразительно добра к своим друзьям, но стоило перейти ей дорогу, она могла нанести столь умный и лаконичный удар, что понадобится целая неделя, чтобы понять, что это было издевательством.