– Готово! – крикнул у них за спинами Тео. Они обернулись и подошли к мальчику. Габриэла наклонилась и не спеша взяла рисунок наманикюренными пальцами. – Можно взглянуть, Тео? Мальчик энергично кивнул, видимо, гордый результатом. Все обступили Габриэлу и вгляделись в рисунок. Деревья довольно скверно были нарисованы черным карандашом, а поверх них шли густые короткие полосы дождя, нарисованные голубым. В лес вела коричневая тропа, и по ней шли рядышком два силуэта: один большой, другой маленький. Взрослый и ребенок… – Тео, а кто это? Габриэла Драгоман указала на силуэт рядом с детским. Сервас вздрогнул. В этой едва обозначенной фигуре было что-то опасное, не внушающее доверия, что-то такое, от чего ему стало не по себе. Глядя на нее, он испугался. Словно рисунок внезапно ожил и спрыгнул с листа. Он отвел глаза от рисунка и сосредоточил внимание на мальчике, который снова замкнулся и явно не хотел говорить. – Не хочешь мне сказать? Голос ее все время звучал очень тихо, мягко и приглушенно, и Сервас сам не избежал обаяния этого ласкающего тембра, словно перебирающего мозг. Но мальчик покачал головой. – Почему? Никакого ответа. – Тео, ты ведь знаешь, что я твой друг? Мальчик молча кивнул. – Тогда почему ты не хочешь рассказать мне о твоем друге? Нет ответа. – Зачем ты надел ботинки? Зачем так поздно пошел в лес? Нет ответа. – У тебя была с ним назначена встреча? Нет ответа. – Ты не имеешь права об этом говорить, да? Они увидели, как Тео кивнул, не глядя на них, и неподвижно уставился в одну точку прямо перед собой. – Ты разрешишь мне взять рисунок? Ты ведь для меня нарисовал? Мальчик снова кивнул. Габриэла встала, держа в одной руке рисунок, а другой одергивая комбишорты, и Сервас на секунду залюбовался ее красивыми загорелыми ногами. – Сегодня он больше ничего не скажет… Я полагаю, что на него слишком много навалилось для его возраста. Он просто очень устал. И если он действительно кому-то обещал ничего не говорить, то его слишком рано вызывать на разговор. Для этого потребуется несколько сеансов. Но он заговорит… – У нас не так много времени, – заметила Ирен. Доктор Драгоман бросила на нее высокомерный взгляд. – Если у вас есть идея получше – я вся внимание… Сервас увидел, как вспыхнула Ирен. Они вышли, и мать, дожидавшаяся в коридоре, поспешила в комнату. Гостиная опустела. В ней оставался только отец. Он безвольно сидел в кресле, закинув голову назад и положив ноги на стоявший перед ним низкий столик, и смотрел в потолок. Совсем как Христос перед снятием с креста. Циглер подошла к бывшему военному и что-то тихо ему сказала. Сервас догадался, что она просит его завтра явиться в жандармерию. Тот выслушал с отсутствующим видом, не отрывая взгляда от потолка. Выйдя из шале под ночной ливень, он почувствовал, что в нем поселилось тягостное беспокойство, которое появилось, когда он разглядывал рисунок Тео. И беспокойство росло. То, что происходило в долине, выходило далеко за пределы серии убийств, как бы ужасны они ни были. Призыв о помощи, Марианна, убитые, которых пытали перед смертью, осыпь, взрывчатка… а теперь еще и взрослый, что отправился на встречу с ребенком в лесу среди ночи. И ребенок отказывается об этом говорить… Понять что-либо невозможно. – Вот-вот должно произойти событие, которое мы начисто выпустили из внимания, – сказал он, садясь в автомобиль. – Что-то еще более ужасное, чем мы можем себе представить… Дождь барабанил по крыше автомобиля. – Еще ужаснее, чем заледеневший мертвец с пластиковым пупсом в животе? – скептически заметила Циглер, включая зажигание. – Или чем другой, привязанный под водопадом с разинутым ртом? – Еще более ужасное, чем мы с тобой вообще видели до сих пор, Ирен… Она запустила дворники. Капли дождя плясали на лобовом стекле. – Ты забыл зиму две тысячи восьмого – две тысячи девятого. – Нет, я ничего не забыл. Но те, кто действует сейчас, те, с кем мы столкнулись, может быть, еще изворотливее и коварнее, чем Юлиан Гиртман. И я думаю, что те, кто общается с ними каждый день на работе или просто на улице, даже не подозревают, с каким воплощением зла имеют дело. До какой степени опасно это воплощение зла. И здесь никто не может от них спрятаться… – О господи, ты сам-то себя слышишь? Но она давно знала интуицию Мартена, чтобы отнестись к ней серьезно. И знала, что после всего услышанного у нее нет шансов заснуть в эту ночь. 39 Они слишком поздно заметили у дверей отеля толпу человек в пятьдесят. Люди скандировали какие-то лозунги, видимо, желая разбудить жандармов, дежуривших внутри, потому что больше на улицах никого не было. – Вот проклятье, – сказала Циглер. Едва толпа заметила «Форд Рейнджер» цветов жандармерии, как сразу устремилась к ним и окружила автомобиль. Сервас увидел разгневанные и просто любопытные лица, пару наскоро намалеванных плакатов, обличавших бездействие полиции и мэрии. Один из них гласил: «Защитите наших детей!». По кузову застучали кулаки. Отступать было поздно. Видимо, несмотря на поздний час, новость об истории с Тео просочилась в социальные сети и мобильные телефоны, и кому-то пришла в голову мысль вытряхнуть всех из постелей. – Что за бардак! – рявкнула Ирен, открывая дверцу. В ответ раздались свистки и крики. Ирен подняла руки, призывая всех утихомириться, а Сервас тем временем вышел со своей стороны. – Успокойтесь! Дайте нам пройти… Крики и свист усилились, никто не обратил внимания на ее реплику. – Есть среди вас кто-нибудь, кто мог бы высказаться за всех? Сервас заметил, что по толпе прошла легкая волна сомнения. Потом от нее отделился здоровенный бородач и шагнул вперед. Широкоплечий, сильный, но без особой стройности, он обладал той статью, которая обычно ассоциируется с профессиями, требующими физической силы и крепости. С энергичного лица с сильными надбровными дугами из-под густых бровей твердо смотрели холодные глаза. Несмотря на все это, в нем не было ничего от фанатика. Он выглядел прежде всего человеком свободным, который не признает авторитетов, не совпадающих с его представлениями о законности, и подчиняется только своим собственным моральным принципам, давно принятым. Сервас дал бы ему лет пятьдесят. – Я могу. – И вас зовут?.. – А какая разница, как меня зовут? Вы что, хотите меня арестовать? – парировал он с вызовом, но без враждебности, словно призывая толпу в свидетели. Снова раздались крики и свист. Сервас оглядел задние ряды, на случай, если какой-нибудь псих решит, что двое полицейских в ночи – легкая добыча. Но толпа, по всей видимости, состояла из обыкновенных честных горожан, обеспокоенных и разгневанных, что было вполне понятно. – Не сразу, – улыбнулась Ирен. – Я просто хотела узнать ваше имя. – Уильям, – осторожно ответил бородач, словно эта уступка граничила в глазах стражей порядка с отказом отвечать. – Ладно, Уильям, так чего же вы, собственно, хотите? Сервас заметил, как по толстым губам здоровяка скользнула веселая улыбка: он наслаждался моментом славы. Но тут же снова посерьезнел. – Чего мы хотим? – повторил он, изобразив удивление, и повернулся к остальным. – Чтобы открылась истина. Мы хотим знать, до чего вы уже докопались. Сегодня ночью одиннадцатилетнего ребенка нашли в лесу в компании взрослого мужика… И мы хотим знать, что вы собираетесь делать, чтобы защитить наших детей и нас всех. – Вы прекрасно знаете, что на этой стадии о расследовании ничего нельзя говорить, – ответила Циглер очень громко, так, чтобы слышали все. – Расследование движется. Придет время – и вы узнаете больше. – Когда? – спросил бородач. – Не хочу вам врать: понятия не имею, – твердо сказала Ирен. Бородач был выше ее ростом и массивнее, но она с вызовом выдержала его взгляд. Похоже, колосс это оценил. Он погладил бороду. – Я уверен, что у вас есть след, есть подозреваемый, – сказал он. – Но, поскольку речь идет о человеке именитом, вы все это держите в секрете, потому что либо сами не особенно уверены, либо у вас нет еще одного обвиняемого. Если бы речь шла о ком-нибудь из нас, его имя уже давно появилось бы в газетах… Он оглядел толпу, и ответом ему был одобрительный шум.