ГАБРИЭЛА. Религиозное? ТИМОТЭ. Да. Статуи в церкви, свечи, сцены распятия, снятия с креста, портреты мадонн, запах ладана, монашенки, монахи… Я могу ответить на любой вопрос о религиозной живописи: о Пьеро делла Франческа, Джотто, Мазаччо, Лоренцетти, Тинторетто, об Эль Греко и Рембрандте… Все религиозное меня возбуждает. ГАБРИЭЛА. Возбуждает сексуально? ТИМОТЭ. А о чем, по-вашему, говорят все религиозные произведения? ГАБРИЭЛА. Предположим… Что еще? – Мне снится, что я стою на просторной площади перед очень высокой и очень массивной квадратной башней, которая почти достает до неба. Наверх возит всего один лифт с металлическими дверями… а на площади огромная толпа людей. Их тысячи и тысячи… И я тоже в толпе, вместе с моими братьями-монахами. Я жду, когда лифт спустится вниз. Это голос аббата. – Когда двери кабины открываются, толпа напирает, чтобы войти в лифт. Меня толкают, теснят, но я не вижу рядом с собой моих братьев. Тогда я оборачиваюсь и ищу их глазами в толпе, которая все напирает и напирает, и не вижу. В конце концов лифт уезжает без меня. Хотя кабина и большая, она вмещает только малую часть толпы, а толпа все разрастается… ГАБРИЭЛА. И что происходит потом? АББАТ. Я ищу братьев повсюду и нахожу их на другом конце площади. И они говорят мне: «Войти не получится, это невозможно». Я осматриваюсь: людей становится все больше, и каждый раз лифт забирает только малую часть толпы. ГАБРИЭЛА. Отец мой, символы очень ясны: совесть ваша чиста, и я полагаю, что лифт – это тот, кто провожает в рай. И вы, и ваши братья надеетесь подняться в рай, но вы остаетесь внизу. А эта толпа – толпа умерших. Одно из важнейших понятий, введенных Юнгом[54], – понятие архетипов, ментальных структур коллективного бессознательного, которые лежат в основе нашего сознания. Imago Dei, образ Бога – один из них. Точно так же, как и образ подъема на небеса… Эти архетипы присутствуют в каждом из нас, в нашей базовой ментальной архитектуре. На полках стояли еще картонки, на которых вместо фамилий были обозначены только имена. Люка. Энцо. Хлоя. Осеан. Бенжамен. Циглер вытащила одну из них, перебрала папки с материалами и подошла к компьютеру. На одной из папок значилось: Валентен, 15 лет, внутри лежал CD. ГАБРИЭЛА. Ты хорошо себя чувствуешь, Валентен, мы можем начать? ВАЛЕНТЕН. Да. ГАБРИЭЛА. Расскажи мне об отце. ВАЛЕНТЕН. Этот полукровка, сын уличной девки. Он опять побил маму. ГАБРИЭЛА. И как ты отреагировал? Молчание. ГАБРИЭЛА. Как ты отреагировал, Валентен? ВАЛЕНТЕН. Я ничего не сказал… ГАБРИЭЛА. Ты испугался? Молчание. Ирен и Сервас открыли следующую папку: «Бенжамен, 15 лет». Прежде чем поставить диск, они пролистали папку и прочли заключение. Анализ синдрома: – нарушения установленных правил (побеги, прогулы); – часто агрессивен к другим; – раздражителен, легко впадает в ярость; – противодействует взрослым; – ведет себя враждебно и вызывающе; – осложнения: употребляет наркотики – марихуану. Семейный анамнез: – алкоголизм; – личность отца: антисоциален; – внутрисемейные конфликты, приводящие к насилию над супругой; Сложности в школе и в обществе: – учится плохо; – маргинален; – склонен к преступной деятельности. – На это уйдет несколько дней, – заметила Ирен. Они сидели в тесной комнатке, освещенной неоновыми лампами, перед бесконечными рядами картонок. Сервас чихал от пыли, которую они подняли, перебирая папки как бог на душу положит. Мужчины, женщины, дети, подростки… Клиентура доктора Драгоман была не менее разнообразна, чем болезни ее пациентов. – Нам бы надо разработать какой-нибудь метод, – продолжала Ирен. – Неплохо было бы попросить ее сделать для нас хотя бы первоначальную подборку. – Взгляни-ка сюда, – вдруг сказал он. Она наклонилась к папкам. На одной из них, на той, что только что вытащили из картонки, было написано: Франсуа Маршассон Человек, который силой удерживал у себя в доме Марианну. Который погиб в собственном доме, в пьяном виде свалившись с лестницы. Они переглянулись, подошли к компьютеру и включили запись. МАРШАССОН. Я больше совсем не могу спать! Мне почти каждую ночь снится один и тот же сон, и я просыпаюсь. Мне бы какого-нибудь снотворного, доктор. ГАБРИЭЛА. Сначала расскажите, что за сон вас мучает. МАРШАССОН. У вас закурить не найдется? Я бы закурил с удовольствием… ГАБРИЭЛА. Сначала сон. МАРШАССОН. Я слышу крики и удары в перекрытие: там, внизу, в подвале. От этих криков я просто схожу с ума, черт побери. Хорошо еще, мои соседи их не слышат. – О Господи! – вскрикнула Ирен. Снова раздался тихий, но твердый голос Габриэлы: – В вашем сне в подвале кто-нибудь жил? МАРШАССОН. Э… да. ГАБРИЭЛА. Кто? МАРШАССОН. Женщина… ГАБРИЭЛА. Это вы ее туда привезли? МАРШАССОН. Я не знаю, доктор, это же сон… ГАБРИЭЛА. Ну, хорошо. А кто эта женщина? МАРШАССОН. Ну, женщина и женщина… Не все ли равно? Я понятия не имею. Какой мне смысл врать? Но она орет и орет ночи напролет, дьявол. У меня звукоизоляция, и все равно слышно. Я спать не могу, мне нужны снотворные… ГАБРИЭЛА. Но это же сон. Это же не по-настоящему… Это во сне вам нужны снотворные. МАРШАССОН. Я думаю, снотворное поможет не видеть больше этого кошмара… и не просыпаться по двадцать раз за ночь, доктор. ГАБРИЭЛА. И давно вам снится этот сон?