МАРШАССОН. Нет, недавно. ГАБРИЭЛА. А точнее? МАРШАССОН. Я не хочу об этом говорить. ГАБРИЭЛА. А мне этот сон кажется очень интересным… МАРШАССОН. Поговорим о чем-нибудь другом. ГАБРИЭЛА. Мне бы хотелось поработать с ним более детально, если не возражаете. МАРШАССОН. Я ведь уже сказал, черт возьми, что не хочу об этом говорить! – Маршассон, – поинтересовалась Циглер, – давно он был у вас под наблюдением? Габриэла задумалась. – Полагаю… года два. – А вы не помните, по какому поводу он пришел на первую консультацию? Психиатр выдохнула сигаретный дым и оглядела их одного за другим. – Помню. По медицинскому предписанию и по решению суда. В рамках статьи закона за преступления сексуального характера. Маршассон был осужден за изнасилование. Наказание он уже отбыл, но получил предписание регулярно наблюдаться у психиатра. Я была его медицинским координатором. Сервас знал, как это делается. Судья по исполнению наказаний выбирает из предустановленного списка врача-координатора, который должен осуществлять связь между медицинскими и судебными службами. В этом списке значатся имена психиатров, освобожденных от уголовного учета, согласно бюллетеню № 2. – Как и все насильники, он изворачивался, вилял, – сказала Габриэла, доставая сигарету. – В общем, пускал в ход обычные механизмы защиты: изображал, что его не поняли, пытался использовать двойственность ситуации… Он изнасиловал замужнюю пятидесятилетнюю женщину, мать троих детей, в кемпинге, когда муж с детьми ушли на пляж. А потом твердил, что он никого не насиловал, что все было по взаимному согласию двух взрослых людей… И это был уже не первый его приговор. Он себя показал человеком слаборазвитым, эгоцентричным и тревожным… В общем, классика жанра… Габриэла Драгоман переоделась. Теперь на ней была тенниска с рукавами три четверти и сборчатым вырезом, джинсы и плетеные кожаные сандалии. Ирен посмотрела на нее. – Вам не бывает страшно принимать осужденных за изнасилования один на один в кабинете? Она понимающе улыбнулась: – Не более чем вам страшно сажать в тюрьму преступников, которые ведь однажды выйдут на свободу. Я умею ими управлять, это мое ремесло, и они знают, что от меня зависит их свобода. И понимают, что вольны злиться на любую другую женщину, но не на меня. Я для них… гм… священная корова. Взгляд Ирен стал жестким. – Маршассон не показался вам каким-то другим прошлой зимой? Его поведение не изменилось? На несколько секунд наступила тишина. Габриэла утвердительно кивнула. – Именно в это время он завел разговоры о своем сне. Циглер вздрогнула. – И о подвале? – Да… Ирен взглянула на Мартена. – Этот сон навел вас на какие-нибудь мысли? Психиатр несколько секунд помолчала. И тут вдруг взгляд ее сверкнул, как лезвие ножа. – В какой-то момент я подумала, что это вовсе не сон, что в подвале действительно кто-то есть. – Что вас заставило так подумать? Габриэла помедлила. – Маршассон начал изворачиваться и вилять… Совсем как вначале, когда ему предъявили обвинение в изнасиловании. И начал требовать снотворные. Стоило мне заговорить о сне, как он выходил из себя. – И вам ни на миг не пришло в голову предупредить полицию? – резко спросила Циглер. – Зачем? – спросила Габриэла, поочередно вглядываясь в них. – Это был не сон, правильно? В подвале кто-то действительно находился… И вы ведь что-то нашли в том подвале… Да… Это имеет отношение к расследованию? К убийствам? И в этом замешан Маршассон? Но он погиб до того, как… был убит Тимотэ. На этот раз вид у нее был растерянный. – Я намеревалась это сделать, – принялась оправдываться она, – только… – Только такие люди, как вы, не доверяют сыщикам, жандармам и даже судьям, – сказала Циглер. – Они считают, что мы нужны только для того, чтобы наказывать, бить и сажать в тюрьму. А ведь любой правонарушитель имеет право на свой шанс: второй, третий, десятый или двадцатый. Хуже того, ведь кто-то действительно невиновный запросто может быть принесен в жертву во имя этой вашей… идеологии. Голос Циглер пробирал, как струйка ледяной воды. Сервас заметил, что психиатр вздрогнула, как чистокровная кобыла, которую пришпорили. – Можно подумать, что полиция в этой стране всегда была без предрассудков, без расизма и без идеологии, – усмехнулась она. – Уж кому-кому, а не вам… – Нам нужны все записи бесед с Маршассоном, – перебил ее Сервас, – и все заметки, сделанные вами по ходу бесед. Называл ли он еще кого-нибудь во время сеансов, упоминал ли о знакомствах, встречах или местах – нам надо знать все. И как можно скорее. – Я точно не помню, – ответила Габриэла, – но просмотрю все, что у меня есть. А вам пока следовало бы послушать еще одного человека. – Кого? – спросила Циглер. – Жильдаса Делайе, учителя. 46 – Эти мальчишки внушали вам страх, Жильдас? – Да. Голос Делайе был тверд, но в нем слышалась тревога. – Да ведь это всего лишь дети, всего лишь подростки на скутерах. Молчание. – Они подонки. Правонарушители. Преступники, у которых есть власть. И вот я вижу их у себя в классе… Они, не задумываясь, украдут и убьют, если будут уверены, что их не поймают. Это варвары. – А вы пытались с ними поговорить? – Зачем? – Или с их родителями… – Ну да, вы правы, ведь есть еще и родители, так сказать, ответственные лица… Они начисто неспособны растить своих детей и правильно их воспитывать и после этого еще обижаются на общество, на систему образования, на учителей… Но это они неспособны, это они виноваты. Они и все наши «поставщики» культуры насилия, которые богатеют за счет этих мальчишек… Вся их музыка, их рэп, эти их фильмы… – Вы питаете к ним неприязнь? – Я их ненавижу. – Кого, родителей? – А о ком мы сейчас говорим? – Ненавидеть – слово сильное… – И что с того? Думаете, мне никогда не хотелось поймать кого-нибудь из них и поколотить или придушить, когда они являлись ко мне с претензиями: почему я поставил их чаду плохую оценку или выгнал с урока? – Я вижу, вы человек неистовый, Жильдас… – Нет, я и мухи не обижу. Что-то похожее он говорил и при встрече с ними: «Я самый мягкий и кроткий человек на свете, не способен ни на какое насилие». – Я хотела сказать, внутренне неистовый… – Да, весь свой гнев и все свои порывы я держу внутри… И они разъедают меня, как кислота. Но иногда мне очень нужно на кого-нибудь разозлиться. Не важно на кого. На первого встречного.