– Ну конечно, – проворчал Александр, который не выспался, – рост у него как раз для японца, – и перевернулся на другой бок. Было еще одно знакомое слово, которое она разобрала в горячечном иностранном бреду, вырывавшемся из бородатых уст бомжа. И слово это было – Медея. Когда он упомянул вчера про книгу Медеи, дескать, не забыла ли она ее захватить, Елену чуть удар не хватил – если у девочек десяти лет бывают удары. Как он, этот бомжара, прознал про книгу?! Откуда?! И что он про нее знает? Поликарп отговорился тем, что, дескать, знал Медею как известную на всю округу травницу и что, мол, хоть сам не был болен, но отец его, к примеру, не совсем сейчас здоров, и он даже подумывал полечить его у Медеи, да вот не успели они, не застал он Медею в живых, ушла она и бродит теперь по асфоделевым лугам. А книгу эту, где написано о том, как излечить многие человеческие хвори, он как-то видел у нее. Елена не слишком осталась удовлетворена ответом и посматривала на бомжа с подозрением. Утром, едва придя в себя, Поликарп отправился к колонке. И, как Елена ни уговаривала его лечь, мол, он еще очень слаб, что бредил ночью и что вначале надо бы измерить температуру, а уж ледяную-то воду ему пить ни в коем случае нельзя, – сунуть градусник под мышку он еще позволил: температура у него оказалась 38 градусов, – но и только. Лекарства пить бомж не стал и даже рассердился, что ему их вчера насильно сунули, он про это не помнил. Когда он размотал свою ножищу, Елена увидела, что вокруг раны появились опухоль и краснота, и сказала, что без антибиотиков теперь не обойтись. Может, и колоть придется. Но бомж заверил ее, что это ерунда, что у него шкура дубленая и что все это не стоит того, чтобы она – тут он опять назвал ее прекрасноволосой – беспокоилась о нем. Опомнившись, она позвонила Клаве, сестра долго ворчала, мол, с нею не соскучишься, то одно у нее, то другое, пропали куда-то, ночевать не пришли, а она тут переживай, мало ей своих проблем. Спросила, говорить-нет Алевтине, что они на Пластунке торчат. Пока не надо, наказала ей Елена и велела вообще никому не говорить, что они здесь (эти-то, наркоторговцы, ведь живы, а кто их знает, что у них на уме). Попросила еще у сестры денег взаймы, мол, отдаст в конце лета, когда подработает на отдыхающих. Клава обиженно отвечала: на твои ведь деньги живем, твоей дочери, то есть, чего ты одалживаешься, бери – трать. Елена вздохнула и, делать нечего, решилась отправить Сашу за деньгами. Жить-то на что-то надо. Клаве велено было привезти деньги на вокзал, к такому-то часу, и захватить еще книгу Медеи, Александр к назначенному времени должен был подъехать туда. Елена поставила варить «кирзуху», хорошо, перловая крупа завалялась в доме, еще Медеина, громадину бомжа ведь кормить чем-то надо, а почти всю колбасу Александр с утра пораньше умял. Она нарвала полкастрюли крупного, размером с палец, тутовника. Перед тем как отправиться в город, Саша съел половину ягод, но много еще осталось, да и шелковичные деревья росли вдоль поселковой дороги по эту сторону изгородей, и рвать тутовник могли все кому не лень. Она наказала Александру, прежде чем подходить к Клаве, хорошенько оглядеться, вдруг наркоторговцы вздумают проследить за Клавой от хостинской квартиры, а черную машину он теперь хорошо знает… Саша сказал, что это перестраховка, и в глубине души Елена была с ним согласна. Она надеялась, что встреча с бомжом, которая оказалась для наркодилеров хорошей встряской, отбила у тех всякую охоту встречаться с ними, ведь наверняка они объединили их и бомжа-громилу в одну команду. Помешивая кашу, Елена думала про Поликарпа, который лежал кверху очками в соседней горнице. Не похоже было, что бомж живет, или жил, где-то по соседству, как он рассказывал вчера. Разве только в соседнем лесу… Но расположение Медеиного дома Поликарп знал хорошо, и, Елена ни минуты в этом не сомневалась, конечно, это его следы она видела возле дольмена в то утро, когда сюда заявились менты. Он припрятал шкатулку – и тем спас ее от больших неприятностей. Но как он здесь оказался? И в ту ночь, когда они пытались омолодить Клаву, где он был? Клаве мерещился чей-то взгляд, она все время говорила, что за ними кто-то наблюдает… Фу, ужас! Это был он? И ведь его она встретила тогда, на вокзале, в первый свой новый день… Дверь хлопнула – Поликарп вышел на улицу. В распахнутое окно Елена увидела, что бомж, подойдя к богатырской хатке, подтянулся на руках, залез наверх и лег там, на голом камне, разбросав руки-ноги. Вдруг, откуда ни возьмись, слетел пропащий ворон, он спланировал прямехонько на бомжа и уселся на его раскрытую грудь, на серебряный крест, будто решил, что бомж мертв и нельзя ли попробовать, каков он на вкус. – Загрей, кыш, Загрей! – закричала Елена и замахала на ворона руками. Бомж, услышав, приподнялся, обернулся, посмотрел на нее в окне и крикнул: – А вы, значит, приятели? Я очень рад, прекрасноволосая, а то я думал, что придется представлять вас друг другу. – И он, как собаку, погладил ворона по изогнутому туловищу. А ворон каркнул свое коронное: «Сесыппуна!» Елена так и вздрогнула! Бомж и ворона знает, впрочем, он говорил ведь, что бывал у Медеи… Ей вдруг пришло в голову, что ночью он бредил не по-нашему: может, он знает, про что каркает ворон? Может, они говорят на одном языке? Елена вышла из дому и, подойдя к бомжу – при ее приближении он поднялся и сел на крыше, а ворон, сорвавшийся с Поликарповой груди, покружил в воздухе и устроился на его плече, – поинтересовалась: – А что это такое – сесыппуна? Вы случайно не знаете? А то он все: сесыппуна да сесыппуна, а что за сесыппуна?.. Бомж протянул ей с крыши свою гигантскую руку – левую, ту, что без рукава, мускулы бугрились под его загорелой кожей, будто морские булыжники под волной, – и сказал: – Идите к нам, прекрасноволосая… Елена замялась на мгновение, но он схватил ее руку своей ручищей, и не успела она оглянуться, как взлетела на крышу хатки. Крыша оказалась теплой, хотя солнце не так давно еще встало, и сидеть на ней было очень приятно. Поликарп постучал по камню костяшками пальцев, как стучат по дереву, когда боятся что-нибудь сглазить. Елена в недоумении уставилась на него. Он еще раз постучал по крыше богатырской хатки и сказал: – Вот – сесыппуна. Богатырская хатка – по-убыхски, сесыппуна. – А откуда вы знаете этот язык? – спросила после молчания ошеломленная Елена. – А… вы… вы случайно не убых? Бомж проверил козырек своей кепки, крепко ли прилеплен к очкам, и покачал головой: – Увы мне! Я и не убых. – А язык откуда знаете? – не сдавалась Елена. – Его здесь никто не знает, тут ведь ни одного убыха не осталось после 1864-то года, когда они все в Турцию уплыли, – стала проявлять она добытые в библиотеке знания. – Они там ассимилировались, осталось несколько человек, которые считают себя убыхами, да и те языка не знают. Поликарп пожал плечами и повернул голову к ворону, который клюнул его в очки, едва не разбив и второе стекло, бомж стряхнул ворона с плеча, и Загрей, обиженно каркнув, полетел на чердак. Оглянувшись, они проводили его взглядом и опять повернулись лицом к солнцу, которое сияло над соседней, изумрудно-зеленой горой. Поликарп сказал: – Бывал в этих местах. Я же говорил, прекрасноволосая. Я много раз здесь был. У Елены от сознания чудес, которые содержал этот ответ, страшно забилось сердце, но, покосившись на него, она спросила простое: – А эту крышу кто, интересно, на место положил? – И она тоже постучала по крыше дольмена. – Первым делом после поисков отца моего я пришел сюда, и когда понял, что не только батюшка здесь, но и другие тоже проникли… или другой… Когда узнал, что случилось здесь с вашей соседкой… Я действительно захотел хоть чуть-чуть навести тут порядок и положил крышу богатырской хатки на место. Это не составило труда. – Не составило труда, – эхом повторила Елена, вспомнив, как бомж перевернул кверху колесами черную машину. – А правда, что она валялась в стороне от хатки? – Да, она была во-он там, рядом с домом. Я так думаю, что летящей каменной крышей и подломило бревенчатому домику ноги, они рухнули – и домик сел на землю. – И кто же это мог сделать? – осторожно спросила Елена. – Кто это – они, или он, которые, который… обладают такой силой, что… – Если бы я знал, прекрасноволосая! – со вздохом отвечал бомж. – Ах да! – воскликнула Елена. – Нам же предстоит это выяснить… Когда вы поправитесь. И все-таки: этот человек… или люди… Не каждому такое под силу… Вот вам – да! – Не знаю, я не пробовал метать крышу на расстояние: я не дискобол! И ведь бывают посильнее меня. Гораздо сильнее! – Значит, этот мужчина или мужчины, они… – Необязательно мужчина… – А кто же – женщина?! – воскликнула Елена. – Ни одной тетке это не под силу! – Вполне возможно, прекрасноволосая, что крышу сорвало, как… как крышку с кастрюли, внутри которой скопилось слишком много некоего вещества, которому слишком долго не давали ходу. – Извержение вулкана, что ли? – засмеялась Елена. – Хатка-вулкан? – Ну, вроде того. Хотя, может быть, это живое существо, а не природный катаклизм. Я говорю: не знаю, мы и должны это выяснить! А вот насчет женщин – вы не правы! Я-то, напротив, подозревал, что тут женские руки действовали, судя по тому, что они сделали с вашей соседкой! Ведь они разорвали ее тело на части! – И что? – удивилась Елена. – Почему вы думаете, что женщины способны на такое?! Это какой-то маньяк, даже если и не тот, которого посадили, а… какой-то другой. А женщины маньяками не бывают, я что-то такого не слыхала. – А я слышал, да-с! И даже видел! При мне опьяневшие и потерявшие разум женщины, дочери одного почтенного человека, разорвали на части мальчика, своего племянника, и съели его! – Фу! Какие ужасы вы рассказываете! – воскликнула Елена, невольно отодвигаясь от бомжа. – И где вы могли такое видеть? Это что-то из мира животных! Хотя животные спиртного не пьют… Это в жизни бомжей такое происходит? Тут Елена ойкнула, вспомнив про кашу, и вынуждена была убежать – бомж, как пушинку, спустил ее с крыши. Каша подгорела, сто лет у нее ничего не подгорало, а тут – на тебе! Она покликала бомжа. Поликарп не помещался за столом, и пришлось есть на веранде, расстелив на полу один из Медеиных платков, вынутых из сундука. Елена в разоренном доме никак не могла найти нож, чтобы порезать хлеб, и Поликарп достал из кармана складень с медной ручкой, на которой был странный узор из концентрических кругов. Бомж раскрыл нож: лезвие его оказалось длиной в ладонь, но по ширине нож напоминал больше тесак, чем обычный складень, – порезал хлеб и, сложив нож, спрятал его обратно в карман. Елена проводила складень взглядом, подумав, что вот этим ножом бомж и вырезал пулю из ноги. Он поставил тарелку себе на колени и суповой ложкой, которая в его руках казалась игрушечной, в два счета умял кашу. Елена предложила ему остатки колбасы, дескать, не стесняйтесь, берите, но от колбасы бомж отказался: – Я мясного не ем, прекрасноволосая. – Пост, что ли? – поинтересовалась Елена, уважительно поглядев на крест, висящий на его волосатой груди. – Нет, не пост, а зарок не есть мяса! Ни-ка-кого! Ну, или почти никакого… Чаю бомж выхлебал целый чайник, а от тутовника опять отказался. – Черная ягода, еда мертвых. Я не ем, и тебе, – бомж оговорился, сказав ей «ты», но тут же поправился, – и вам не советую. «Тьфу ты, – ругнулась про себя Елена, – вот ведь какой бомж попался разборчивый: то ему не так, это не этак. Не знаешь, чем накормить бомжару!» Но ей стало не по себе. Помолчав, она спросила: – А ваш отец – он тоже мяса не ест? – Ни в каком виде! Он и крупы не ест, он приверженец традиций. – А что же он тогда ест?! – Дикие плоды. Орехи, желуди. Корни, семена, листья и стебли растений. Он многие травы ест, травы очень полезны и питательны, только, конечно, не все. Надо знать, которые можно есть. Батюшка знает. Вдруг с груши-дички с карканьем слетел ворон и, спланировав прямо на белый Медеин платок, исполнявший роль скатерти, нацелился на колбасу. Елена отломила ему кусок и подала на ладони, ворон подцепил колбасу и, расклевав, взлетел не на ее плечо, а на плечо бомжа, так что Елене даже немного досадно стало. Впрочем, на таком плечище птице, конечно, удобнее, чем на ее узеньком плечике. По плечу Поликарпа можно было даже прогуляться, перебирая лапами, – такое оно было широченное. Только ворон то и дело пытался долбануть его в очки своим изогнутым клювом, что не нравилось бомжу. Когда Загрей в очередной раз клюнул стекло, Поликарп согнал птицу, и ворон с тройным криком: «Емиш! Кодес! Мезитх!» – взлетел и скрылся из глаз. Поликарп, вскочив, проследил за его полетом, потом уселся обратно и сказал удовлетворенно: – Хорошо полетел. Молодец, чернокрылый! Елена удивилась: – А что, он и плохо умеет летать? – Смотря в какую сторону полетит, – отвечал бомж загадочно. – А что он прокаркал, вы поняли? – Конечно! Своих богов поминает. Вернее, убыхских. Овечий бог, морской и лесной. К вечеру вернулся Саша и привез деньги: Клава выдала им целую тысячу рублей! Впрочем, сестре ведь было невдомек, что их трое, и не знала она, сколько они тут, на горе, просидят. Заветную книгу, обернутую в старый номер газеты «Аргументы и факты», по которой Елена собиралась ставить бомжа на ноги, Александр тоже привез. А от наркоторговцев, сказал, и следов нет. Наверно, решили оставить их в покое. Елена, наведя кой-какой порядок в доме, взялась за Медеины растения: вынесла на волю оставшиеся в горнице, построила их в несколько рядов и принялась усердно поливать. Некоторые из растений только привяли, но многие совсем высохли. И все же большинство приживальщиков ей удалось воскресить, а многие через неделю уже зеленели. Столетник и некоторые виды кактусов умудрились с апреля до июня дотянуть без воды и остаться живыми и зелеными. Александр ремонтировал окна и двери, опускал на место и приколачивал половицы, потом полез на чердак – хотел поправить что-то и там. Бомж, уставившись на солнце, сидел на крыше богатырской хатки, Елена приметила, что он, как подсолнух, поворачивался на своей крыше вслед за солнцем: куда оно – туда и он. И всю следующую неделю Поликарп провел на крыше дольмена, он и дневал здесь, и ночевал, ни в какую не желая возвращаться в жилище. Елена уверяла, что он насмерть простудится на холодном камне – ночью-то крыша остывала; говорила, что он еще от одной болезни не оправился, а тут, глядишь, прицепится другая; вздыхала, ладно бы, если бы негде было жить, тогда понятно, а так, зачем терпеть всякие неудобства, когда удобства, если крышу над головой и матрасы на полу считать удобствами, в трех шагах. Никакие уговоры не действовали. – Да отстань ты от него! – рассердился в конце концов Александр. – Каждый живет как хочет. На то он и бомж, чтоб на улице ночевать. Он привычный, что ты, не понимаешь? Он тут и задохнуться может, с непривычки! А так, видишь, как он быстро выздоравливает, на свежем-то воздухе. Поликарп в самом деле очень быстро шел на поправку. Елена вспомнила, что в городе, когда Поликарп во что бы то ни стало хотел затащить их на гору, он упоминал про подарок, который, вроде как, лежит здесь, на горе. Она вовсе не была такой уж любительницей подарков, и потом, кто знает, что вообще означали эти слова, под словом «подарок» мог скрываться такой подвох, что не приведи господь. И все же то, что бомж больше не заговаривал об этом, покоробило ее. Можно было подумать, что она приехала сюда с Сашей, клюнув на речи о подарке… Бабушка с внуком принялись копать огород, она не хотела, чтобы Саша бездельничал, а может, вспомнились Клавины слова, дескать, достался бы ей участочек, так земля бы не простаивала. Хотя, если честно сказать, смысла в этом не было никакого: землю надо было копать в январе – феврале. Картошку, горох и редис сажали в феврале, в марте – огурцы, помидоры и баклажаны; а сейчас, в конце июня, у людей уже все поспевало: молодую картошку подкапывали, нежные пупырчатые огурчики срывали с плетей, редиска давно отошла. Бомж таращился на них с крыши дольмена и не делал никаких попыток помочь, хотя к концу недели чувствовал себя уже совсем хорошо и только слегка прихрамывал. А ведь такой оглобле вскопать огород – раз плюнуть. Когда Елена со смехом сказала ему, дескать, не надоело валяться-то, может, поразмялись бы немного, и протянула лопату, бомж так стал отмахиваться от нее, так замотал головой, что завязки кепки-«аэродрома» заходили под бородой во все стороны. Можно было подумать, что она дает ему в руки змею, а не лопату, впрочем, к змее он, наверное, отнесся бы лояльнее. Бомж оказался лентяем – этого Елена не ожидала, ей почему-то казалось, что Поликарп, наоборот, больше похож на человека трудолюбивого. Так обстояли дела спустя неделю после того, как они поднялись на гору Пластунку, или Ах-Аг.