– Я не говорил тебе этого прежде, и, может быть, напрасно. Поскольку ты не доверяешь своему взгляду. А взгляд твой верен. Очень рано, когда я был так же юн, как быстроногий, – обратив свой взор на Сашу, продолжал кентавр, – я узнал, что… умру на Кавказе. Увидеть Кавказ означало умереть. Кавказ нес в себе погибель. Но дело в том, что я не собирался когда-либо отправляться на Кавказ. Путешествие в Колхиду было большой редкостью, лишь самые смелые из мореходов отваживались на такой шаг, а я никогда не был мореходом. Я был врачевателем, также мне доверяли детей, чьим воспитанием я занимался, но и только. Я никогда не был героем и не собирался им становиться. – Ты воспитывал героев, – уточнил циклоп и, поймав полунасмешливый взгляд кентавра, смешался и махнул рукой: – Разумеется, я имею в виду не себя. Прости, отец, что прервал тебя. Кентавр продолжал: – Да, я пытался воспитывать героев. Некоторым суждено было стать героями. Будучи учителем, я, конечно, владею воинским искусством. Но мы отвлеклись. Я просто не представлял, каким образом попаду на Кавказ. Время шло, я старел, и крамольные мысли о вечной жизни закрадывались в мою бедную голову. Тем паче что, по одному случаю, в руках у меня оказалось средство, которое могло вернуть молодость… Тут Мирон бросил взгляд на Елену, и она поняла: он видит ее насквозь, перед его взором не одиннадцатилетняя девочка, а старуха! И ей стало нестерпимо стыдно за этот маскарад, за свою нежную кожу, за тонкость кости, за детскую повадку. Так вот как рецепт «котла омоложения» оказался у бабушки Медеи! Кентавр повернул лицо к Елене и продолжал, обращаясь теперь к ней: – Разумеется, я не преминул испробовать средство на себе. Но это совсем другая история… Скажу только, что трижды можно стать молодым, используя рецепт, а в четвертый раз он перестает действовать. И вот мой приемный сын, который давно уже жил своей отдельной жизнью, – он шел тем путем, который сам избрал, не скрою, может быть, не без некоторого моего влияния, – однажды попросил поделиться с ним знанием об этом средстве. Не для себя он просил, ибо был молод, но собирался сделать юной одну знакомую на Кавказе… – На Кавказе?! – воскликнул я в испуге и ошеломлении. Ведь я знаю, что сын мой – пастух, а вовсе не мореход. И он, насколько мне известно, никогда не плавал к берегам Колхиды. И вот тут он открыл мне тайну своей пещеры, из которой без всякого труда и геройства запросто можно шагнуть в Кавказ. И, оказывается, он уже много раз бывал там. Одно только неладно на этом Кавказе – время там течет как-то странно: иногда заглянешь туда и встретишь знакомого дрозда, сидящего на том же буке, что и в прошлый раз, а иногда спустя неделю так все переменится, что просто диву даешься! Племя, которое тут обитало, исчезло, и язык его забыт, и среди смертных один только мой сын помнит его. А на смену исчезнувшему племени пришел другой народ, со своим языком, своими нравами и обычаями. Но сын мой не так уж часто открывал дверь в другой мир. И вот однажды, в очередной раз шагнув в Кавказ, Поликарп обнаружил, что здесь идет война между племенем, населявшим эту землю прежде, и новым. На этой войне мой сын встретил юную девицу, которую полюбил пуще всего на свете. И девица полюбила его, ведь изредка случается, что дочери человеческие любят нас, столь мало похожих на мужчин, живущих вокруг них. И в тот раз он так долго пробыл на Кавказе, как никогда прежде. Но вот как-то он решил заглянуть домой, чтоб проведать свое стадо, порученное пастушку, а также пещеру, а больше затем, чтобы захватить подарок, достойной которого он считал ее одну. Что-то подсказывало ему, что на сей раз все будет в порядке и, вернувшись, он увидит свою любимую. Так и случилось. Спустя день он вернулся и нашел ее… Но это была почти и не она: девушка превратилась в рано состарившуюся матрону с кучей детишек. Но, бессмертные боги! она по-прежнему любила его, а он не замечал того, что она состарилась. Но сама она не хотела быть старухой, рядом с ним, молодым и полным сил. Вот тогда-то мой сын и обратился ко мне за помощью. Это долгая история, скажу только, что я видел эту девицу. Но не на Кавказе… Она стала в конце концов молодой. Гораздо более молодой, чем хотели оба, – кентавр вновь бросил на Елену свой всезнающий взгляд, – она стала младенцем. – Елена вздрогнула. – Да, да, самым настоящим младенцем! И он сам дал ей имя, нарек Медеей, так звали давно ушедшую в мир иной колхидскую чародейку, а историю Медеи в детские годы он мог слушать часами, и к тому же средство омоложения было ее средством, некогда она принесла его с Кавказа, и через десятые руки оно попало ко мне. И потом свою любимую он ведь тоже встретил в Колхиде… Он подбросил младенца Медею в ее прежнюю семью. У них пропала мать, но взамен бог даровал им дитя, так они будут рассуждать, думал мой сын. Ее приняли в семью, но она не была там, насколько мне известно, счастлива. На меня мой сын был не в обиде, так как я предупреждал его о том, что средство может подействовать и таким образом… Так вот, я знал теперь, что есть прямой путь на Кавказ: путь к моей смерти. Я так часто расспрашивал сына об этом месте, и он так много рассказывал о нем, что мне казалось, я много раз побывал здесь. Между тем Поликарп продолжал открывать дверь в свой Кавказ. Вернее, он всегда держал ее полуоткрытой… История его кавказской любви продолжалась. Повзрослевшая Медея даже обратила его в свою веру. Я видел в его пещере нанесенные на доски изображения ваших богов, которые Медея прятала у него, так как в то время новые властители ополчились против них и против тех, кто верит в богов и держит святые иконы в своем доме. Как-то, перед тем как в очередной раз отправиться на Кавказ, он попросил меня о глазах. Настоящих человеческих глаз я, конечно, не мог дать ему, ведь я не кудесник, я сделал всего лишь татуировку глаз, придав им сходство с глазами распятого бога. Однажды, когда обстоятельства моей жизни складывались столь плачевно, что мне не захотелось больше жить, я имел слабость уговорить сына взять меня с собой, на Кавказ. Но у нас ничего не вышло, дверь не открылась – ни передо мной, ни перед ним. Он потом много раз, уже один, пытался проникнуть на Кавказ и не мог – что-то случилось: дверь заклинило или ее замкнули с той стороны. А Поликарп как никогда рвался туда – и никак не мог ворваться. Потом что-то как будто повернулось – и дверь слегка приоткрылась, – он смог протиснуться в щель. Но, увы, он опоздал. Он не застал свою любимую в живых. А я, отправившись навестить сына, не застал его в пещере, но зато мне удалось проникнуть сюда, в этот мир. Дверь оказалась распахнута… Распахнута настежь, так что не только я мог проникнуть на Кавказ, но любой прохожий, любой, кому вздумалось бы заглянуть в жилище Поликарпа… Циклоп, слушавший отца в почтительном молчании, спросил с горячностью: – Так кто же этот прохожий, отец? Кому еще удалось проникнуть сюда? Кентавр с шумом поднялся на свои четыре лошадиные ноги, так что искры посыпались из догоравшего костра: – Ты же, знаешь, сын мой, я не провидец. Мы постараемся узнать это завтра, а на сегодня и так слишком много слов. Все устали, положимся на Крониона и отправимся на боковую. Проснувшись, Елена первым делом наткнулась на человеческий взгляд кентавра. Она вздрогнула и только потом все вспомнила, но все-таки протерла глаза, надеясь, что кентавр как-нибудь сотрется из действительности. Но этого не случилось. Пожелав ей доброго утра, Мирон Иксионид продолжил плести венок из плюща. Циклоп сидел в сторонке и, делая ножом надрезы в медвежьей шкуре, продевал в эти дырки бечевку, которую позаимствовал из их снаряжения: шил медвежий хитон. С этой действительностью приходилось мириться: человек ко всему привыкает, даже к ежедневному чуду. Оглядевшись, она не увидела Сашу. Воду уже принесли, хворост для костра заготовили. Кентавр сказал, что не будет сегодня есть иной пищи, кроме той, которая ему понадобится для того, чтобы узнать ответ. Елена не стала ломать голову над словами кентавра, а, запалив костер, принялась варить кашу. Из лесу появился Александр, он нес целый пучок ветвей, сорванных с различных деревьев. – А это еще зачем? – спросила Елена, перебирая ветви. Она опознала яблоню-кислицу, падуб, дикую грушу, кизил, ясень, иву, тут были также пальмовая ветвь и полуживая ветка тиса. – Не знаю. Попросили, – пожал плечами Саша. – Иву еле сыскал. – Возле дольмена росла ива, – ни к селу ни к городу вспомнила Елена. Кентавр, бросив на нее косвенный взгляд, подошел и, наклонившись, стал придирчиво осматривать ветви. – Не хватает березы, рябины, калины, бузины, тополя, вереска, дрока и виноградной лозы, – сказал Мирон. – Ну а дуб и плющ у нас под рукой, – добавил он и, сорвав ветвь с дуба, вытянул плеть обвившего дерево плюща. Циклоп отправился за недостающими представителями флоры деревьев. Когда все ветви оказались в наличии, кентавр одним движением руки, направленным книзу, обнажил от листвы ивовую ветвь, а потом ветвь за ветвью оголил все остальные. И, преломляя вицы каким-то замысловатым образом, сделал так, при помощи ответвлений, идущих от центральной ветви, что получились какие-то странные древовидные знаки, похожие на таинственные буквы лесного алфавита. После завтрака кентавр созвал всех к дубу. Поликарп, Александр и Елена сели полукругом. Мирон водрузил на свою голову венок из плюща, в который вплетены были ветви кизила со спелыми багровыми ягодами, и, сложив длинные руки на груди, начал так: – Друзья мои, кто тот неведомый прохожий, проникший в распахнутую дверь, которая волею судеб находится на перекрестке двух миров, задал вчера вопрос мой сын и ученик. Ты, сын мой, – обратился он к циклопу, – сразу определил своим внутренним взором, что это не человек. Ты живешь в безлюдных, гм, вернее, пустынных местах. Хотя ты и сомневался в своем предчувствии, как это свойственно тебе. Я думаю, что это и не циклоп, и не кентавр, и никто из тех, кого мы можем себе вообразить. Прежде чем попытаться ответить на вопрос, кто это может быть, расскажу вам о том, что я увидел, оказавшись по эту сторону. Выбив руками крышу построенного Поликарпом сооружения, назовем его хоть дольменом, ваш покорный слуга оказался в гористой местности, поблизости от человеческого жилища, стоящего по-звериному на четырех каменных лапах. Я огляделся в поисках сына моего, запахом которого все там было пропитано, но его нигде не было. Обратив свой взор на восток, откуда должно было явить свой лик дневное светило, я увидел в горе Божественная Овца, о которой сын мне много рассказывал, черную дыру, про которую Поликарп ничего не говорил. И тут я услышал перестук, похожий на стук копыт многочисленного табуна, но, сколько я ни глядел, ни лошадей, ни кентавров не увидел. Но, присмотревшись, я заметил, как в глазницу горы невидимая рука втыкает гремящий железный кол! И он входит туда весь – и скрывается во тьме. О, Божественная Овца! О, бедная, бедная, бедная гора! Приблизившись, насколько возможно, через какое-то время я мог наблюдать, как этот чудовищный кол Некто вытаскивает из глазницы обратно, и, видимо, усилие столь велико, что сопровождается оно чудовищным криком, какого испугался бы сам Пан. Известно, что даже титаны не могли выдержать его крика и бросались врассыпную. Что же говорить обо мне, простом смертном. Услышав сей вопль, я бросился бежать сломя голову и бежал не останавливаясь, пока не ворвался в эту густо увитую лавром пещеру, показавшуюся мне подходящей для того, чтобы дожидаться в ней смерти на Кавказе. Во время этого рассказа бабушка с внуком, как ни старались, не могли сдержать смех. Поликарп, с укором взглянув на них, сказал: – Да, сам Улисс не мог бы действовать ловчее, чем этот Некто… Отец, я не хотел вам рассказывать о железных плодах здешней цивилизации, чтоб не расстраивать вас понапрасну, и… – Я понимаю, – сказал Кентавр, – что, возможно, этот железный кол называется совсем по-другому и служит еще для чего-то. Я даже догадываюсь, для чего. Но для Божественной Овцы он именно то, о чем я говорил: кол, входящий в глазницу и причиняющий боль. И вот я боюсь, что все дело как раз в горе, вернее, в ужасе горы. – Как это? – удивилась Елена. – Мы разыскиваем убийцу тети Оли Учадзе, а при чем тут гора? И ужас горы? Ведь поезд, который входит в тоннель, – это такое обычное дело… – Обычное для вас, но не для Божественной Овцы! – поддержал отца Поликарп. – Боюсь, что он прав. Нельзя было трогать Божественную Овцу. Надо было рыть тоннель в другом месте. – Да, – кивнул кентавр. – Видимо, когда дверь снова открылась, ужас проник сквозь глаз дольмена к нам и достиг кого-то, кто откликнулся на зов горы. Кто-то принял обиду, нанесенную Божественной Овце, слишком близко к сердцу. Кто-то, кто очень похож на Божественную Овцу. – Разве горы могут ходить? – удивился Саша. – Это что-то новенькое! – Всякое бывает, – усмехнулся Мирон, поглаживая бороду. – И потом, разве я сказал, что это гора? – Погодите, – вмешалась Елена. – Давайте вернемся немного назад. Как же открылась дверь в ваш мир? Почему она снова открылась? Ведь вы говорили, она была заперта? – Прежде чем узнать, как открылась дверь, давайте подумаем, кто ее запер? Кто сумел запереть дверь с вашей стороны так, что Поликарп не мог больше проникнуть на Кавказ? Мне показалось, что это не человек, человеку такое не под силу. И, конечно, не зверь. Я думаю, что это – растение. Только тот, кто всегда остается на одном месте, а не ходит по земле на своих двоих, или четырех, или на шести, способен на такое. Растение-страж, которому не нужна смена караула, который не уйдет со своего поста ни под каким видом, ни при каких условиях. И это должно быть растение, которое живет не один год, а гораздо дольше. То есть это не трава. Наверное, и не кустарник… Я предполагаю, что это дерево. Услышав же, как прекрасноволосая давеча сказала, что подле дольмена росла ива, то есть она там больше не растет, я понял, какое это дерево. Я не знаю, случайно ли выросла у входа в дольмен ива или кто-то специально посадил ее, с тем чтобы запереть дверь, но только дверь дерево Гекаты держало на запоре. – Как-то это все-таки странно! – воскликнул Саша. – Ничего странного, – пожал плечищами циклоп. – Все знают, что сезам, или сим-сим, или по-другому кунжут, способен открывать двери. Кунжут отпирает, а ива запирает. Ничего странного. – Вот именно, – кивнул кентавр, – по эту сторону двери, у самого порога, выросла ива – и заперла дверь на замок, вот отчего ты, Поликарп, не мог попасть сюда, к своей Медее. Трава отпирает дверь, дерево запирает. Когда дерева-замка не стало, в дверь стало можно войти, как прежде. И мой сын вошел. Но этого мало, дверь оказалась распахнута настежь. – Будто над ней повесили табличку «Добро пожаловать», – уточнил циклоп, вздыхая. – Почему же это случилось? – спросил Саша. – Потому, – ответил Мирон, – что, если одна трава отпирает, может отпереть и другая. Елена молчала, замерев и опустив голову. Она уже поняла, на что намекает этот непарнокопытный пришелец. Прометеева трава – вот то, что распахнуло, по мнению кентавра, дверь, прометеева трава открыла путь чудовищам! Настой травы в серной воде, который был помещен в молоко киммерийских коров, а затем этим молоком плеснули прямо в круглый вход. И сделала это она, Елена. Ива тоже помолодела по ее милости и не могла уже держать дверь на запоре, да и росток ивовый она выдернула, в конце концов. Все она, она одна виновата. Наделала делов! – Не время казнить себя, – сказал кентавр, бросив на Елену пристальный взгляд. – Дверь открылась: мы с Поликарпом поочередно смогли войти, хотя нас никто не звал. И вошел тот, кто решил, что его зовут. Тот, кто спешил на помощь. Тот, кто все понимает по-своему. Мы все виновны в том, что произошло. И, добавлю я, произойдет. Потому что, кажется, может произойти нечто ужасное, на ваш взгляд. – Кентавр взглянул на Александра. – И, видимо, мы должны сделать все, чтобы этого не произошло. Мирон помолчал и произнес торжественно: – А сейчас попытаемся узнать имя того, кто проник сюда, помимо нас. А также то, возможно ли победить его и каким образом. Но тут опять ожила рация, лежавшая у Александра в кармане брюк. Извинившись, он вынул ее, и рация опять заговорила голосом Алевтины, которая засыпала сына вопросами: – Саша, когда вы вернетесь? Вас нет у Воронцовской пещеры… Где вы находитесь, отвечай? – Мы идем домой, – сказал Александр. – Скоро будем. – А где вы сейчас? – не отставала Алевтина. Саша сделал большие глаза и, покачав головой, дескать, ну что с ней поделаешь, ответил: – В лесу, мама. Я не знаю, где. Двигаемся к дому. – Кто с вами, Саша? Ответь мне, пожалуйста. Если можешь… Александр посмотрел на кентавра, скрестившего на груди руки, который хоть и удивился, наверное, что железная коробочка говорит человеческим голосом, но виду не подал; потом на циклопа, повернувшего к нему свое странное трехглазое лицо, и подумал, что бы сделала мама, если бы увидела его в такой компании… потом понял, что: позвонила бы оператору, чтобы срочно брал камеру и мчался сюда! – Только я и Лена. Скоро будем дома. Рация замолчала, и кентавр, поправив на голове венок, вытащил из колчана стрелы, сложил туда ветви, потряс их, как делают в лото, и, подняв колчан высоко в воздух, коснувшись им горизонтальной дубовой ветви, с гортанным криком опрокинул колчан на землю – и древесные буквы рассыпались по земле. Кентавр, поворачивая голову и так, и этак, заходя к россыпи букв с разных сторон, принялся разбирать эти иероглифы, которыми его снабдили деревья. Иногда он переворачивал копытом букву, повернутую, видимо, не в ту сторону, или, наклонившись, поправлял какой-нибудь знак рукой. Циклоп, не вставая с места, где он сидел, и склоняя голову в грузинской кепке то направо, то налево, тоже, по-видимому, пытался прочесть письмена. Наконец кентавр, прочитав древесное послание, произнес: – Его имя Эрехфей! Адамантовый меч – вот что может уничтожить чудовище. Или… Кентавр с циклопом переглянулись. И странно, кентавр даже вспотел, читая эти сучковатые буквы. Не договорив, он снял с головы венок из плюща и в рассеянности принялся поедать ягоды кизила, сплевывая длинные косточки прямо в текст, написанный на земле. И пробормотал: «Месяц гекатомбеон». – Кто это, батюшка, Эрехфей? – тихо спросил циклоп. – Не знаю, сынок, – так же тихо отвечал кентавр и полусогнутой ногой разметал буквы из прутиков по земле, разрушая слова. – Думаю, тот, кто по случаю способен многое изменить на Кавказе. – А что это за адамантовый меч? – поинтересовался Александр. – Ну, меч известный, – усмехнулся циклоп. – Только вот идти за ним придется в наши места! – А кому придется? – задал Саша вопрос, ответ на который и Елену очень интересовал. – Тому, кто должен убить Эрехфея, – отвечал кентавр. – А это обязательно? – подхватилась Елена. – Что он сделал, Эрехвей ваш? Ах да, тетя Оля Учадзе… И все же, зачем сразу убивать, пускай его арестуют и судят. Хоть судом присяжных, это модно в последнее время. – Она понимала, что городит ерунду, но не могла остановиться, потому что заподозрила худшее. Вот ввязались они с внуком в историю! Вернее, она вовлекла Сашу во все это. И не только Сашу… Тетя Оля-то Учадзе по ее вине, выходит, погибла! – И… и кто его должен убить? – задала она наконец свой вопрос.