Ответил ему синьор Ф.: – Я убежден, что все обстоит именно так, как ты сказал, но эта игра, одно время крайне популярная, была практически запрещена во Флоренции и во всей Тоскане – и на то есть причина… Пьетро был ошарашен. Синьор Р. продолжил: – Говорят, что «Обливио» так вовлекала в себя игроков, что они теряли чувство реальности. Многих настолько затягивала, что они забывали пить и есть, играли дни и ночи напролет, пока не падали, обессилев. – Как это возможно? – спросил Пьетро. Он изучал одержимость играми – игроманию, – но не мог уразуметь, как простая карточная игра может оказаться смертельной. – Не знаю, правильно ли ты все понял, – начал объяснять синьор Б. – Но в этой игре есть рудименты искусства гипноза. Однако Пьетро по-прежнему был настроен скептически. Синьор Ф. снова взял карту со слепым человечком под звездным небом. – Взгляни еще раз на эту фигуру. Пьетро нагнулся над столом и прочитал надпись на латыни: – «Malleus Animi». – И перевел: – «Молот разума». – Взгляни хорошенько на его лицо… – подтолкнул его синьор Р. Человечек стоял, разинув рот. – Он застыл в изумлении перед красотой небес, – отметил Пьетро. – Но как это возможно, если он слепой? – Эта карта – самая сильная в «Обливио», – сообщил ему синьор Ф. – Она изображает того, кто видит умом: когда из колоды выходит эта фигура, один из игроков объявляет: «Habemus Malleum Animi»[2], и игра обнуляется. «Habemus Malleum Animi», – повторил про себя Пьетро. – Будто эту партию никогда и не играли, – добавил синьор Б., видя, что до сына не доходит. – «Malleus Animi» – единственный, кто знает правду, и только он может разрушить иллюзию, заставить закончить игру. Пока не выйдет эта карта, игра продолжается. А если она не выйдет никогда, игрокам конец. – Они остаются в плену ненастоящего мира, – кивнул Пьетро. – А вдруг мы уже попали в него? – задался вопросом синьор Ф. – Наши пять чувств служат для того, чтобы считывать все, что нас окружает. Тем не менее и они могут обманывать нас, – пришел ему на помощь синьор Р. – «Я знаю одного бога – себя», – процитировал он. – Все остальное: люди и все, что меня окружает, может быть простой проекцией моего подсознания. Точно так же можешь рассуждать и ты, и любой другой. – И то, что я зову «реальностью», может быть попросту игрой… Как «Обливио», – непринужденно подхватил Пьетро. Все умолкли. – Единственный способ проверить – это… умереть, – заключил он, сам удивляясь такой своей логике. – После смерти память должна вернуться, ведь Бог не может умереть, правда? Все трое переглянулись, на сей раз с довольным видом. – Вообще-то, твой отец привел тебя сюда, чтобы мы тебя загипнотизировали нашей игрой в карты, – проговорил синьор Ф. – Ты думаешь, будто сидишь в низенькой комнатенке над аптекой, а на самом деле находишься в точном ее подобии, которое сам воссоздал у себя в уме. Фраза повисла в воздухе. – Но чтобы выяснить, так ли это, я должен обнулить игру, – заметил Пьетро, повертел в руках карту со слепым человечком, вгляделся в нее. – «Habemus Malleum Animi», – объявил он и уже собирался бросить ее на стол. – Умирать не всегда обязательно, – вмешался синьор Б., удерживая его руку. – Иногда достаточно нарушить правила, согласно которым устроен мир, где ты находишься. – Например, можешь попробовать полетать, – заметил синьор Ф. на полном серьезе. – Видишь то окно? – показал синьор Р. – Открой его и прыгни вниз. Если то, что тебя окружает, нереально, ты проснешься. Если реально, в худшем случае сломаешь ногу. Пьетро оглядел их одного за другим, пытаясь уловить их реакцию или ожидая, что кто-нибудь выдаст себя. Потом оставил эти попытки, положил на стол карту со слепым и поднял бокал вина: – К черту «Malleus Animi», ни к чему мне прыгать из окна! Завтра вечером у меня свидание с голландской туристкой, которую я подцепил в Галерее Академии: вот посмотрю, придет она или нет, и сделаю вывод. Все снова оглушительно расхохотались. Через много лет после того случая и того урока Пьетро Джербер так до конца и не понял механизма, управляющего тайной «Malleus Animi». Могущество разума, который обманывает сам себя. Во время последнего сеанса с Лавинией он использовал не вполне традиционную технику. Он убедил девочку, будто они находятся у моря, на бабушкиной вилле в Форте-деи-Марми, в то время как они не покидали кабинета в мансарде. Все затем, чтобы сподвигнуть ее, заставить открыть одну слишком долго запертую дверь в том доме, а главное, в ее разуме. Обычно пациент осознает, что находится в трансе: отрывать его от реальности неправильно, даже опасно, ведь он может совсем потерять ориентацию и, считая, что все еще находится под гипнозом, в самом деле прыгнет в окно, чтобы попробовать проснуться. Так что Пьетро вел с девочкой нечестную игру и теперь чувствовал себя виноватым. Кто знает, куда она направилась, решив прогулять школу. Джербер надеялся, что с ней не случилась беда, она не наткнулась на негодяя, готового воспользоваться ее слабостью. В последний раз, когда Лавиния ускользнула из-под контроля, ее нашли в стельку пьяной в лесочке неподалеку от города, в компании сверстников, с которыми девочка случайно познакомилась. Поэтому психолог места себе не находил от беспокойства. В конце долгого дня, после безуспешных поисков, он все еще ездил туда-сюда на автомобиле, надеясь встретить Лавинию в закоулках вокруг железнодорожного вокзала, где обычно собирались неприкаянные подростки, стремящиеся уйти из-под надзора взрослых. Завизжал мобильник. Снова Сильвия. Он хотел сказать, как ему жаль, что вчерашний спор выродился в неприличную склоку. – Слушай, прости меня за вчерашнее, – неожиданно опередила его бывшая жена. – Нельзя поддаваться гневу, я всегда говорю это парам, которые приходят ко мне за консультацией: ярость не всегда негативна, но она должна преследовать цель, какую мы сами перед собой ставим. Фразы, конечно, заученные, но Сильвия в целом права. И Пьетро изумился тому, как мирно бывшая жена с ним общается. – Мне тоже очень жаль, – сказал он и добавил, чтобы разрядить обстановку: – Но мне, по крайней мере, не придется оплачивать половину судебных издержек. У Сильвии вырвался смешок. Когда Пьетро слышал в последний раз, как она смеется? Даже и не припомнить. – Может, пора начать по-другому общаться, использовать другие слова? – И исключить некоторые темы, – подхватил он, осознавая, что в последнее время они только и делали, что обвиняли друг друга. – Ради Марко. – Ради него, да, – согласилась она. – Как ты? – спросила вдруг. И этого тоже уже давно не случалось, Сильвию уже давно не волновало, хорошо ему или плохо, здоров он или болен. – Хорошо, – соврал Пьетро. – Мне сказали, ты плохо выглядишь. – Снова Бальди? – Он закатил глаза. – Знакомые, которые видели тебя мельком во Флоренции, – поправила Сильвия. – Говорят, ты постарел. – Спасибо на добром слове, – ответил Джербер, сделав вид, будто обиделся. В другое время он бы сказал, что это не ее дело, больше не ее. Но сейчас забота бывшей жены его порадовала. – Я полностью погружен в работу. – Снова случай с тем мальчиком? – В данный момент я ищу четырнадцатилетнюю девочку, которая тайком от матери прогуливает школу. – Понимаю, – отозвалась Сильвия. Последовало неловкое молчание. Джербера огорчило, что им больше не о чем говорить; возможно, и она ощущала то же самое. Действительно, Сильвия сказала: – Возможно, в следующий раз получится лучше. – Главное – все прояснить, – подыграл ей Пьетро. И она, прежде чем прервать связь, заботливо посоветовала: – Будь осторожен, береги себя. Ему это было приятно, что тут отрицать. Может, в самом деле новое начало, кто знает? Он положил мобильник на сиденье и заметил впереди, в сотне метров, хрупкую фигурку. Узнал ее по школьному рюкзаку, слишком громоздкому для девочки-былинки. – Тебя подвезти? – спросил Джербер, улыбаясь ей из открытого окошка, и подъехал к тротуару. – Угощаю горячим шоколадом в кафе «Ривуар». Никто из его пациентов не мог устоять перед приглашением в историческое заведение на площади Синьории, где делали горячий шоколад на пару. – Что скажешь? Могу добавить взбитые сливки и пирожные с кокосовой стружкой.