– Мамаи, – повторил Джербер, осознавая, что сам, своими усилиями способствовал тому, чтобы ребенок вернулся к похитительнице. Точно так же поступил лесничий со сказочником, когда тот пытался спастись бегством: вернул его орку. Никто не хочет верить тому, что говорят дети. Восемь месяцев назад сказочник похитил мальчика не затем, чтобы тот рассказал мне его историю. Он это сделал, чтобы я смог спасти ребенка, подумал Пьетро Джербер, уяснив себе наконец весь замысел. И мать он забрал, чтобы наказать ее по заслугам, но мы ее отпустили. Не заметили, что в маленькой семье, которую постигло несчастье, хранится страшная тайна. Никто не догадался: ни суд по делам несовершеннолетних, ни социальные службы, ни карабинеры. Я тоже не понял. А сказочник – да. Для всех эти двое – несчастные бродяжки, живущие одним днем. Но в свете истины на глазах у всех совершалось ужасное преступление. И повторялось каждый день, год за годом. Джербер вскочил с холодного пола. Может, еще есть способ исправить ошибку. 54 Владелица конюшни говорила, что социальные службы устроили мать и сына в Луко. Джербер выжимал из «дефендера» предельную скорость, чтобы поскорей добраться до района Муджелло. Доехав до места, тут же бросился искать бар, где Мире нашли работу. Сколько может быть баров в таком маленьком городке? Пьетро спросил у прохожего, не знает ли он албанку, тот вспомнил ее и указал заведение в конце главной улицы. Прибыв туда, Джербер наткнулся на опущенную рольставню и объявление о том, что в этот день недели бар не работает. Но владелица конюшни говорила, что мать с сыном живут над баром, вспомнил он. И обогнул трехэтажный домишко в поисках входа. Нашел небольшую дверцу. На домофоне ничье имя не значилось, но он все равно нажал на кнопку и долго звонил. Ему никто не открыл. Одержимый настоятельной, может быть, даже безумной необходимостью выяснить все до конца, Пьетро Джербер забарабанил в дверь. На улице не было ни души, и тогда он решил вышибить дверь пинками. После пары попыток дверь поддалась, распахнулась на лестничный пролет. Психолог побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки и истошно крича: – Нико! Нико! Где ты?! Только эхо отвечало ему, а наверху перед Джербером предстало удручающее зрелище: кухонные табуретки валяются на полу или сдвинуты в угол, к столу, где громоздятся бутылки и грязные тарелки. Из открытого, отключенного холодильника пахнет плесенью, несмотря на то что он пустой. Конфорки заросли грязью, из крана в раковину сочится вода. Он прошел в следующую комнату, гостиную, где вытертый диван стоял перед телевизором с покрытым пылью экраном. В туалете без окон журчал неисправный унитаз. Наконец, в спальне – шкаф, где остались одни только разнородные плечики. И две железные кровати с голыми матрасами. Они уехали, только сейчас дошло до Пьетро; пришлось смириться с очевидным фактом. Хотя вернее было сказать – это он не успел их остановить. Джербер прислонился к стене, голова у него кружилась. Он сполз на пол. Какое-то время сидел неподвижно, стараясь отдышаться. Ему явился синьор Б. Пьетро обвинял отца в том, что отец не поверил в версию событий, представленную мальчиком двадцать два года назад. Не оказал помощь, а, наоборот, заставил всю жизнь страдать от последствий того, что с ним приключилось и в чем не было его вины. Но я поступил еще хуже, подумал Пьетро. Хотел любой ценой освободить Николина только затем, чтобы доказать свое превосходство над сказочником. Истина всегда была у него перед глазами. Но увидеть ее помешало самомнение. Улеститель детей снова услышал вопль, который Нико издал, услышав, что его опять вернут Мире. Этот крик будет вечно преследовать гипнотизера. Цена, которую он заплатит за ошибку в суждениях. Затерянная комната, в которой заперт Нико, не в его уме. Такая комната для него – весь мир. 55 Тем воскресным августовским утром Элиза Мартиньш проснулась рано во влажных объятиях удушающего зноя, окутавшего Лиссабон. Ночная рубашка прилипла к спине, волосы, черные как вороново крыло, пропитались потом. Она повернулась к окну: сквозь жалюзи просачивался бледный солнечный свет; стало быть, небо покрыто легкой матовой дымкой. Рядом с ней, животиком кверху, с открытым ртом, крепко спал Дариу, вцепившись в одну из ее грудей, выскользнувшую из выреза. Хотя сыну уже исполнилось три года, он по привычке насыщался материнским молоком, особенно по ночам. И тело Элизы продолжало снабжать его пищей. Она сама в глубине души эгоистично надеялась, что их особенная, неразрывная связь продлится еще немного. К тому же у маленького Дариу не было никого, кроме нее, в этом мире. И у нее самой не было никого, кроме сына. Хотя они казались такими разными. У мальчика были светлые волосы и почти прозрачные глаза. Поднявшись не спеша, чтобы не разбудить его, Элиза пощупала трусики, надетые на мальчика, и простыню под ним: сухо. По крайней мере, ей удалось приучить его не писаться в постель, и не придется без конца тратиться на подгузники. Прежде чем выйти из комнаты, она обложила сына подушками: боялась, что он станет тянуться к маме во сне и свалится на пол. Такого никогда не случалось, но сама мысль пугала. Хотелось поцеловать малыша, но он так сладко спал. Элиза сдержала порыв, хотя и с болью в сердце. Смешно, ничего не скажешь. Только мать знает, как трудно удержаться, чтобы хоть чуточку не приласкать ребенка. Прикрыв за собой дверь, она прошла в туалет и, чтобы не шуметь, не стала спускать воду. Вымыла руки, сполоснула лицо и босиком направилась в кухню. Завязав волосы в хвост, приготовила чашку растворимого кофе и открыла окно, чтобы немного проветрить комнату. Вспомнила, что нужно снять белье, которое вечером развесила на балконе сушиться, иначе голуби, а их, как всегда, полно во дворе многоквартирного дома, нагадят на выстиранные вещи. Но сначала присела к столу выпить кофе. Пока пила, глядела в окно. С детства она мечтала жить в мансарде, откуда открывается красивый вид. Вместо того ей достались выщербленные фасады соседних домов. Они с Дариу поселились в маленькой квартирке в районе Моурария еще до его рождения, после того как родители Элизы выгнали дочь из дому и порвали с ней всякие отношения, не приняв ее связи с отцом невинного создания, которое она носила в чреве. Такой квартал – не лучшее место для того, чтобы растить ребенка, но мужчина, который клялся любить ее и заботиться о ней и о малыше, испарился. Или она сама заблуждалась, полагая, будто он в пятьдесят лет бросит жену и троих уже подросших детей, чтобы уйти к новой семье. Беременная, без гроша в кармане, Элиза Мартиньш вынуждена была придумать себе новый способ существования. Не так она представляла себе свою жизнь в двадцать два года. Но старалась изо всех сил. Сделала достойной убогую квартиру, где раньше жил торговец наркотиками, попавший в тюрьму, и нашла работу: устроилась к одному адвокату секретаршей на неполный рабочий день. Пока она трудилась, с Дариу сидела соседка. Но в остальное время сын принадлежал только ей. Хотя порой и бывало нелегко, ребенок был всем, чего она хотела от жизни, больше ей ничего не требовалось. Она убеждалась в этом каждый раз, когда Дариу протягивал к ней ручонки и звал: «Мамаи». Выпив кофе, Элиза поставила пустую чашку в раковину, вышла на балкон и стала снимать белье. На окнах близлежащих домов были опущены жалюзи или задернуты шторы. Если не считать птиц, которые с криками парили в небе, всюду царила тишина. Едва пробило семь, но в другие дни в такое время уже слышались голоса, люди просыпались, шумели. Элиза подумала, что в жаркий воскресный день середины лета все, воспользовавшись случаем, поехали на море. Она не могла себе этого позволить. Но, разумеется, что-нибудь придумает, где-нибудь погуляет с Дариу. Например, в парке. Они сядут на трамвай, проедут по проспекту Бразилии мимо порта и доберутся до парка Эштрела, прихватив бутерброды, чтобы перекусить у озерца, где плавают лебеди и утки, которые так нравятся Дариу. Можно себе представить, в каком восторге будет мальчик, услышав об этом. К счастью, сын научился радоваться мелочам. Но пока она снимала прищепки с розовой блузки, мысли о счастье исчезли и внимание Элизы привлекла необычная картина. По пустынному двору протянулись длинные тени от колоннады, окружавшей его. И Элиза готова была поклясться, что за одной из колонн мелькнул чей-то силуэт. Эта тень, гуще остальных, не двигалась с места, и на мгновение Элизе показалось, что она ошиблась. Но потом тень пошевелилась. И, будто уловив направленный на нее взгляд, исчезла. Элиза разволновалась, хотя вроде и не было особой причины. Но беспокойство быстро прошло, Элиза скоро забыла о странном видении: нужно было переделать все дела до того, как мальчик проснется. Как она и предвидела, Дариу, услышав о прогулке, был вне себя от радости. За несколько минут расправился с завтраком, и к десяти они уже были готовы. Элиза надела оранжевое платье и сандалии на пробковой подошве, Дариу был в красных штанишках, кожаных сандаликах и майке в белую и голубую полоску. Прежде чем уходить, мать спросила, не хочет ли он взять с собой какую-нибудь игрушку. Сын выбрал телефончик, который светился и играл музыку. – Ты точно хочешь эту? – спросила Элиза. Телефончик купили, чтобы, когда Элиза уходила на работу, а мальчик оставался с соседкой, Дариу звонил понарошку и был уверен, что мама всегда рядом. – Да, – отвечал мальчик. Мама не стала возражать, усадила ребенка в коляску, пристегнула, взяла холщовую сумку, куда уложила полотенце, чтобы расстелить на лужайке, и они вышли из квартиры, закрыв за собой дверь. Прежде чем сесть на трамвай, нужно было зайти в мини-маркет на углу, купить все, что нужно для бутербродов. К счастью, магазин работал. Элиза на это почти не надеялась. В самом деле, они с сыном оказались единственными покупателями в этот час. Пожилой, лет семидесяти, владелец магазина сидел за кассой, старый радиоприемник, стоявший рядом, был, как всегда, настроен на волну станции, передававшей народные песни. Старик бывал неизменно ласков с Дариу, порой даже угощал его леденцом. Но Элизе не нравилось, как он обращается к мальчику: в его тоне всегда ощущалась нотка сочувствия. Она знала, что Дариу немного отстает в развитии от своих сверстников, но это никому не давало права так к нему относиться. Дариу наверстает, вырастет здоровым, крепким, красивым: в этом Элиза была уверена. За несколько минут Элиза набрала булочек, а также жареной колбасы и плавленого сыра листочками, чтобы сделать начинку. У входа она не прихватила тележку, так что сложила все в холщовую сумку. Направляясь к кассе, вспомнила про майонез: Дариу терпеть не мог сухой хлеб. Приправы были выставлены чуть поодаль, где-то за пару рядов. Чтобы обернуться быстрее, она оставила Дариу одного в коляске и пошла за майонезом. – Я скоро, – сказала мальчику, чтобы он не волновался. Нужную полку она обнаружила сразу. Рассматривая цены на баночках, чтобы купить подешевле, услышала, под звуки старого фаду Амалии Родригеш, смех Дариу. В растерянности замерла. Кто рассмешил ее сына? Наверное, хозяин мини-маркета, но, присмотревшись, увидела, что тот сидит на своем месте. Тогда Элиза схватила первый попавшийся майонез и быстро вернулась к ребенку, полагая, что рядом с ним какой-то покупатель, который тем временем вошел. Но Дариу был один. Она огляделась, не зная, что и думать. – Солнышко, тут с тобой кто-нибудь был? – спросила она, улыбаясь, чтобы вопрос не прозвучал упреком. – Мой телефончик упал, а тетенька его подняла, – объяснил мальчик, предъявляя как доказательство игрушку, снова очутившуюся у него в руках. – Ты не возвращалась, мне было немножечко грустно, и она пощекотала меня. А теперь ушла, – заключил он, показывая, куда удалилась незнакомка. Элиза прошла по этому ряду до конца, намереваясь поблагодарить женщину, а также посмотреть, кто подходил к сыну, пока ее не было. Но, завернув за угол, так и не обнаружила никакой «тетеньки». Осмотрела другие ряды, но всюду было пусто. Вернувшись к Дариу, заметила, что служебная дверь, выходившая на задний двор маленького магазинчика, была не заперта, а лишь притворена. Элиза Мартиньш решила, что женщина, о которой говорил сын, была воровкой и проникла в магазин через служебный вход, по неосторожности оставленный открытым. Она была добра к Дариу, подняла с пола его любимую игрушку, а к тому же, как и этой бедняге, самой Элизе не всегда хватало денег на еду, и она решила ничего не говорить хозяину магазина. Когда мать и сын наконец добрались до парка Эштрела, было уже почти одиннадцать, жара стала сильнее. Всякий раз, приходя в этот обширный городской парк, Элиза вспоминала, как в детстве дедушка водил ее сюда посмотреть на старого льва Пайвы Рапозу: зверя держали в клетке у входа с проспекта Педру Алвареша Кабрала. Если хорошенько постараться, даже через столько лет можно было чуть ли не наяву ощутить, как сжимал ее ручонку добрый старик, шедший рядом. От деда пахло одеколоном и бриллиантином. Но он умер раньше, чем смог увидеть Дариу, так же как и старый лев. В парке было мало людей. Наверняка все они съехались с разных концов города, ища прохлады в этот душный день. Элиза катила коляску по обсаженным деревьями аллеям, время от времени останавливаясь, чтобы поправить сумку, которая все время сползала с плеча. Они миновали «музыкальную беседку», старинную конструкцию из литого чугуна, где в летние вечера выступали с концертами небольшие оркестры, и конный манеж, в данный момент закрытый. Мать с сыном направлялись к небольшому озерцу.