— Бронвен? Тень приходит в движение. — Ты знаешь моё имя. Это не вопрос, но я отвечаю: — Мама сказала, что вы за мной наблюдаете. А потом я увидела вас… — Твоя мама что-нибудь ещё рассказала? — Ничего. Она едва может говорить, не говоря уже о том, чтобы соединять слова в членораздельные выражения. Я осматриваю темноту в поисках Бронвен, но всё равно её не вижу. — Откуда вы её знаете? Откуда она знает вас? — Это не имеет значения. — Это имеет значение для меня. — У нас мало времени, Фэллон. Новая и еще более сильная волна мурашек накрывает меня. Порыв ветра задевает ветви над нашими головами, и луна проглядывает сквозь листву. Я замечаю складки тюрбана, сморщенную кожу, которая напоминает расплавленный воск, и молочно-белые глаза, которые светятся. Я делаю шаг назад, моё сердце подступает прямо к горлу. Флора предупредила меня о том, что Бронвен слепая, но она забыла упомянуть, что она изуродована. Что с ней произошло? — Освободи пять железных воронов, и ты станешь королевой. Я застываю. Что? Железных воронов? Королевой? Вальяжное лицо Марко появляется у меня перед глазами, и я содрогаюсь. — Король не только обручён… причём явно не со мной, но к тому же я его не люблю. — Я в курсе, что ты любишь другого Регио. На этот раз мурашки проникают мне под кожу и разогревают похолодевшую кровь. — Как? — Потому что я вижу, девочка. Дрожь пробегает по моей спине, потому что, если она и видит, то отнюдь не своими изувеченными глазами. — Вы хотите сказать, что если я найду пять… статуй, Данте станет королём и сделает меня своей невестой? — Я хочу сказать, что Люс однажды будет принадлежать тебе, Фэллон Báeinach. — Бэннок? — повторяю я иностранное слово, которое она присоединила к моему имени. — Почему вы назвали меня Фэллон Бэннок? Что это значит? Она пятится. — Освободи воронов, Фэллон. — Освободить? Эти статуи где-то заперты? — Да. — Где? — Они спрятаны по всему королевству. Я разочарованно вскидываю руки. — Тогда как, простите, я смогу их найти? Бронвен перестаёт пятиться. — Первая приведёт тебя к остальным. — Отлично. А где тогда первая? Она останавливается и не двигается так долго, что я успеваю выпустить воздух из уголка своих губ. — Продолжайте нагнетать. Это очень весело. — Я вижу одну из них во дворце. — Очень жаль, потому что мне не разрешено посещать королевский остров, и мне там не рады, — а затем добавляю себе под нос: — Поверьте, если бы это было не так, я была бы там сегодня вечером. — Ты здесь, потому что время пришло. Темнота обволакивает её так, словно её телу не достаёт физического наполнения. — Никому не говори обо мне, как и о наших делах, или ты проклянёшь нас всех. — Прокляну нас всех? — говорю я себе под нос. — Кого всех? Тишина. — Кто вы? И почему я? Опять тишина. — И откуда вас знает моя мать? Прохладный поток воздуха приподнимает мои волосы, и до меня снова доносится её жуткий шепот. — Он ждёт тебя, Фэллон. — Кто? Данте? Антони? Мой гнев отражается от стволов кипарисов, от их искривлённых корней и от иссиня-чёрного неба. Мне хочется зарычать и начать продираться сквозь темноту, пока я не поймаю эту невыносимую женщину, говорящую загадками. — Ты в порядке? — голос Антони заставляет меня развернуться. Я хрипло выдыхаю, резко запускаю пальцы в волосы и провожу по своим густым локонам. — Да, — решаю солгать я. — С кем ты говорила? — С какой-то женщиной. А была ли Бронвен человеком? При мысли о том, что она может быть кем-то другим, заставляет волоски на моих руках встать дыбом. Антони обходит меня и окликает женщину, прося её показаться. Но Бронвен не появляется, что неудивительно. Когда он заходит ещё дальше в темноту, я вдруг понимаю, что получила то, за чем приехала в Ракс, и теперь… теперь я настолько запуталась, что мне хочется драть на голове волосы. Вместо этого я сжимаю руки в кулаки и решаю сосредоточиться на широком теле Антони, который направляется сквозь кромешную темноту в мою сторону. — Мне не следовало отпускать тебя одну, — бормочет он. Я хватаю его за предплечья, желая успокоить. — Я в порядке, Антони. Он скрежещет зубами. — Что она тебе сказала? Чего она хотела? — Денег, — снова лгу я. — Ты ей что-нибудь дала? — Один медяк. Чтобы она могла накормить своего ребёнка.