Огненные вены покрывают ладонь капитана. — Какой магией обладает твоя внучка, Церес? — Добротой. Это единственная магия, которой обладает Фэллон. Бабушка опускается на колени рядом со мной, обхватывает моё лицо, и хотя её ресницы не блестят от слёз, её глаза сияют от страха. — Моё бессмертное сердце чуть не остановилось, Капелька. И всё из-за чего? Из-за рябиновых веток? Веток, которые я так и не смогла вернуть. Я смотрю на канал в поисках рябинового пучка, и не могу оторвать взгляд от воды, потому что на дне канала апатично лежит змей. Кровь чернильного цвета поднимается от его тела, словно краска. Бабушка хватает меня за подбородок и поворачивает к себе моё лицо. — Первый и последний раз. Она имеет в виду погоню за эльфами, мой прыжок в канал или то, что я погладила змея? Вероятно всё вместе. Капитан резко сжимает руку в кулак. — Ты оштрафована за использование магии, Церес. Бабушка не отвечает. Она даже не смотрит в его сторону. — Домой. Сейчас же. Тон её голоса не терпит возражений, как и её пальцы, и её рука, которая обвила меня за талию, как только я встала на ноги. Она, молча, тащит меня по рынку в сторону наших корзин, которые теперь пусты. Должно быть, их обчистили голодные полукровки или другие эльфы. Подобрав их с земли, она вешает их себе на руку. Я пытаюсь ей помочь, но, увидев её суровый взгляд, больше не настаиваю. Когда мы добираемся до нашего двухэтажного дома на самом дальнем острове, бабушка сваливает корзины на кухонный стол и обхватывает руками толстую деревянную столешницу. Её спина сгорбилась, грудь вздымается и опускается. Я подхожу к ней и прижимаю руки к её сгорбленной спине. Её рыдания сотрясают воздух и проникают в моё маленькое сердце, которое учащённо бьётся. — Я в безопасности, нонна. Пожалуйста, не плачь. Я в безопасности. — Ты не в безопасности, — отрезает она и смотрит на потолок в сторону маминой комнаты, которую та никогда не покидает. — Он не причинил мне вреда, он меня вылечил. Смотри. Я шевелю пальцами у неё перед глазами. Она отодвигает от себя мою руку. — Я говорю не о змее, я говорю о капитане, — её спешно произнесенные слова плывут по воздуху, точно пылинки. — Он придёт и заберёт тебя. — За то, что я выжила в канале? — Нет, Капелька. За то, что ты приручила зверя. — Приручила? Я всего лишь его погладила, нонна. — Ты когда-нибудь слышала о том, чтобы фейри гладили змеев? Нет. Не слышала. — Я водяная фейри. Может быть, мои магические способности наконец-то проявились? — Водяные фейри могут контролировать воду, но они не умеют приручать зверей. Она делает глубокий вдох. — Когда королевская стража постучит к нам, ты будешь настаивать на том, чтобы тебе дали соль… — Я могу просто облизать свои губы, — я начинаю улыбаться. — Я покрыта… — Ты будешь настаивать на том, чтобы тебе дали кристаллик соли, и когда он растворится у тебя во рту, ты скажешь им, что была напугана. Она обхватывает моё лицо, её длинные большие пальцы врезаются в мои скулы. — Поняла? Я закусываю губу и чувствую на мягкой плоти вкус солёной воды из канала и страх бабушки, а затем я делаю то, что хочет от меня женщина, вырастившая меня. Я обещаю ей, что солгу, потому что в отличие от фейри, я могу это сделать. ГЛАВА 1 ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ У моей мамы прекрасные волосы рыжего цвета, напоминающие о заходящем солнце, которое заливает своими лучами горы Монтелюс. Она смотрит на них целыми днями, сидя в кресле, которое она покидает только тогда, когда ложится спать. Фейри не живут на этих горных вершинах, навечно затянутых облаками. Чистокровные фейри живут за этой опасной горной грядой, благоденствуя на своих плодородных землях, которые известны своими идиллическими бухтами, пышными зарослями, перламутровым песком, и простираются до самого океана. Я никогда не была в Тареспагии, но там живёт моя тётя, Домитина, вместе с прабабушкой Ксемой. Они владеют роскошным поместьем на берегу моря, которое привлекает богатых фейри со всех королевств. Несмотря на то, что расстояние между нами можно преодолеть по морю за полдня, Домитина и Ксема никогда не останавливаются в Тарелексо. Даже тогда, когда они ездят в Исолакуори, чтобы навестить моего дедушку, Юстуса Росси, начальника королевской стражи. Домитина и Ксема, также как и Юстус, стыдятся меня. Я ещё раз расчёсываю мамины волосы, доходящие ей до плеч, стараясь не задеть кончики её ушей. Несмотря на то, что мой дед закруглил их с помощью стального лезвия в тот день, когда стало известно о её беременности, то есть двадцать два года назад, она всё ещё вздрагивает, когда их кто-нибудь касается. Но я не знаю, почему она это делает: от боли или от стыда. А поскольку она почти никогда не бывает в здравом уме, я боюсь, что никогда не узнаю ответа на этот вопрос. Порывы солёного ветра вздымают воду канала и колышут кроны высоких хвойных деревьев, растущих вдоль горной гряды. В отличие от всего остального королевства, у этой лесной местности нет имени. Мы называем её по отличительному признаку: Ракокки — что на языке люсинов означает — болота. В народе эту местность также называют Ракс. Нас, фейри, предостерегают от посещения этого места, так как там живут люди, а также процветают бедность и коррупция. — Ты когда-нибудь бывала в Ракокки, мамма? Мама, как всегда, не отвечает, а только смотрит на узкий остров с его армейскими бараками, блокпостами и полем, простирающимся за ними. В серо-зелёной листве мерцают огни, которые отражаются от коричневой воды. С этого расстояния лес, освещённый факелами и свечами, кажется волшебным, хотя от стражников, которые патрулируют болота, я слышала, что на земле, где обитают смертные, нет никакого волшебства. Я кладу расчёску на маленький туалетный столик рядом с чайником со свежезаваренным рябиновым чаем. — Думаешь, там, и правда, так ужасно, как все говорят? Под её окном проплывает гондола с солдатами, в заостренных ушах которых блестят золотые дротики. Если обычные жители Тарекуори предпочитают гранёные драгоценные камни, то солдаты стараются подбирать украшения к рукоятям своих мечей. Опустив взгляд на мужчин, я улыбаюсь им, но они не улыбаются мне в ответ. У высокопоставленных военных-фейри всегда такие суровые лица, словно они в любой момент должны быть готовы ринуться в бой. Насколько я знаю, а знаю я довольно много, так как работаю с Сибиллой в «Кубышке», наш народ не воевал уже несколько десятилетий, так что они зря пытаются казаться такими грозными. Мама бормочет что-то, что я не могу расслышать, так как за военной гондолой проплывает ещё одна, заполненная фейри, которые громко разговаривают и заливисто смеются, находясь под действием фейского вина. Один из них, мужчина с чёрными волосами до талии, дерзко мне подмигивает. Я качаю головой и поворачиваюсь обратно к маме. — Что ты сказала, мамма? — Время пришло. Я хмурюсь. — Для чего? Мамины ресницы поднимаются так высоко, что касаются её каштановых бровей. — Бронвен наблюдает за тобой. По моей коже бегут мурашки. — Бронвен? Голубые радужки глаз матери, которые на несколько тонов светлее моих фиолетовых глаз, становятся похожими на два белых водоема. — Бронвен наблюдает. Она начинает качаться взад-вперёд, и только эти два слова беспрестанно срываются с её дрожащих губ. Я хватаю её за плечи и сажусь перед ней на корточки.