— Нет. Он тихонько усмехается, и от этого звука мои соски затвердевают, а дыхание учащается. Когда он склоняет голову набок и размыкает мои губы, я отпускаю по ветру все рамки приличия и чопорность и открываюсь ему. Ведь я же целую сейчас своего единственного и неповторимого мужчину, который завладел моим сердцем в тёмном переулке Тарелексо. Мои веки опускаются, а тело расслабляется рядом с его телом. И хотя он не придвинулся ко мне, всё, что я сейчас чувствую, чей вкус и запах ощущаю, это он. Его дыхание становится воздухом в моих лёгких, а его руки — единственное, что не даёт моему телу упасть на него. Он держит мой подбородок в своих мягких как пух руках. Его кожа такая нежная. Гораздо нежнее моей. Гораздо нежнее, чем у Антони. Моя кровь нагревается и начинает пульсировать, и воспоминания о том, что я практически сделала прошлой ночью, встают у меня перед глазами. Хвала Котлу, что я отказала Антони, а иначе угрызения совести терзали бы меня сейчас. Я решаю, что прежде чем мы с Данте расстанемся, я расскажу ему о поцелуе, потому что я не хочу, чтобы между нами были секреты. То есть больше, чем нужно. И хотя моё тело остаётся с Данте, мои мысли переносятся к воронам. А точнее ворону в замке. Если я попрошу Данте достать его для меня, согласится ли он? Волна ударяет в лодку, заставляя наши головы врезаться друг в друга так, что мы стукаемся зубами. Мы разъединяемся и смеёмся как два школьника, которые только что разделили неловкий поцелуй. Его глаза такие голубые, зубы такие белые, а губы такие чувственные и розовые. Этот мужчина само воплощение идеала, образец, с которым я сравниваю всех остальных мужчин в своей жизни и продолжу это делать. Подумать только, что он может быть моим. Он нежно проводит рукой по моей щеке. — Марко задержится здесь ещё на час. Ты бы хотела посмотреть, где я живу? Моему наивному мозгу требуется мгновение, чтобы установить связь между отъездом Марко и походом в гости в часть к Данте. Мои щёки теплеют, когда я обдумываю его предложение. С одной стороны, мне нужно проверить своего нового жильца перед работой; с другой — я не увижусь с Данте ещё целую неделю. А может и дольше. Я не готова с ним попрощаться. — Я думала, что солдатам запрещено развлекать гражданских в бараках на острове. Медленная улыбка, которая зажигается на его лице после моих слов, избавляет меня от всякого чувства ответственности. — Солдатам запрещено, но я же не солдат, Заклинательница змеев. ГЛАВА 32 Данте приказывает гондольеру изменить курс. Мы начинаем плыть в сторону острова с белыми палатками, я оглядываюсь и смотрю на задёрнутые занавески своей комнаты на втором этаже. — То вычурное блюдо… Как думаешь, твой брат согласится отдать его мне? Данте отводит взгляд от проплывающей военной лодки, заполненной сундуками и солдатами. — Нет. Он не расстаётся со своими трофеями. Они подогревают его эго. Меня подмывает просто попросить его достать для меня блюдо, но я решаю, что если буду давить на него, то это возымеет обратный эффект. Я лучше пока найду остальных воронов, а затем уже обчищу трофейную комнату. Когда мы причаливаем, Данте встаёт и протягивает мне руку, чтобы помочь высадиться на берег. Грациозно выпрыгнув из лодки, он присоединяется ко мне на деревянном понтоне и переплетает свои пальцы с моими. Солдаты, патрулирующие берег, смотрят на нас широко раскрытыми глазами. Я рада, что их так сильно удивляет вид принца в компании с женщиной. Ведь это означает, что подобное не входит в его привычки. — На что смотрите? — говорит Данте громыхающим голосом, вырвав их из ступора, и меня тоже. Та власть, которой он обладает над людьми, надо мной, над Люсом… просто огромна. Мы идем по узкой мощёной дорожке, которая превращается в более широкую улицу, по бокам от которой стоят палатки. Некоторые входы в палатки откинуты; другие же закрыты. Головы поворачиваются в нашу сторону, когда мы проходим мимо, а разговоры затихают. Я миную многих завсегдатаев «Кубышки»; ни один не смотрит на меня. Может, они боятся, что Данте набросится на них, если они посмотрят в мою сторону? Или они сбиты с толку моим присутствием здесь? Данте кивает головой какому-то эльфу, охраняющему вход в палатку, которая раза в два больше, чем все остальные. Крылатое создание хватается за угол полы и приподнимает идеально чистый материал, чтобы впустить нас внутрь. — Меня не беспокоить, Гастон. По какой-то причине мне становится интересно, тот ли это эльф, что доставил мне мою ленту и платье? — Конечно, Альтецца. Когда я захожу в покои Данте, меня охватывает беспокойство, и оно только усиливается, когда тяжёлая ткань опускается, заблокировав солнечный свет. Я прижимаю ладонь к животу, чтобы успокоить нервы, и сосредотачиваюсь на строгой обстановке. Всё здесь функциональное и безупречно чистое, начиная от половиц медового цвета и заканчивая хрустящими простынями и ванной из кованой меди. Рядом с пустой ванной стоит стол, на котором располагается раковина из фарфора и лежат стопки свежих полотенец. Здесь нет окон, но свет проникает сквозь тряпочные стены, заставляя металл искриться, а полированные полы блестеть. Сдержанность обстановки вызывает приятные чувства, хотя здесь немного прохладно. Я медленно разворачиваюсь и смотрю на Данте. — Это похоже на твой дом на Исолакуори? Он стоит спиной к выходу, его голубые глаза сверкают, как и всё вокруг. — Не похоже. Мой дом на королевском острове пышный; а этот — практичный. — Какой тебе нравится больше? — Сейчас? — он делает шаг вперёд. — Мне гораздо больше нравится моя палатка, потому что ты стоишь здесь. Бабочки уносят прочь мои сомнения на своих маленьких яростных крыльях. Он обвивает рукой мою талию, склоняет ко мне своё лицо, и наши лбы соприкасаются. — Не удивительно, что женщины-фейри ненавидят тебя. Я пытаюсь отпрянуть от него. Чистокровные фейри едва ли меня любят, но чтобы ненавидеть?.. Его хватка становится твёрже, как и другая часть его тела. — Вы неоправданно красивы, синьорина Росси. Его красивые слова заставляют меня оттаять. Я далеко не прекрасна, но если Данте считает меня такой, то разве могу я ему возражать? Я принимаю его комплимент и сохраняю его в своём сердце вместе с остальными комплиментами, которыми он осыпал меня все эти годы. Затем я кладу руки ему на плечи и встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. Я почти целую его, когда он бормочет: — Перестань работать в борделе. Я снова опускаюсь на пятки, сбитая с толку. — Я не могу перестать работать в таверне. Я стараюсь сделать упор на то, что «Кубышка» это, прежде всего, место, где можно поесть и выпить. — Моей семье нужны деньги. — Я выпишу тебе пособие. Я качаю головой. — Нет. В наших отношениях не будет денег. — Я не буду платить тебе за то, что укладываю тебя в свою койку; я буду платить тебе, чтобы облегчить твою жизнь. А что касается «Кубышки», ты же понимаешь, что большинство клиентов ходят туда, чтобы удовлетворить свои сексуальные потребности? — Большинство, но не все. Некоторые ходят туда, чтобы выпить и поесть вкусной еды. Он проходится взглядом по моему лицу, и его голубые радужки темнеют, когда он нерешительно спрашивает: — Ты когда-нибудь, — его кадык опускается, — спала с мужчиной за деньги? — Нет. Он глубоко выдыхает, и его дыхание касается кончика моего носа.