Но в спальне он сел на кровать и велел мне снять всю одежду. Я застеснялась и замешкалась. Мое тело изменилось. Оно искривилось, распухло, оно больше не было моим. И, думая о Фрэнке рядом со мной, я вспоминала только каменную скамью в беседке под своими бедрами, его руку, зажимавшую мне рот, и грубое вторжение в меня. – Это обязательно, Фрэнк? Я устала. – У тебя теперь есть обязанности, Рози. Это твой долг как моей жены. И к тому же должны же быть какие-то выгоды от всех тех неприятностей, которые ты мне причинила. Я думала, он шутит. Голос у него был нетвердый, и я поняла, что он в тот день много выпил. Я не подошла к кровати, так и стояла у двери. Ковер между нами, огромный, как и сама комната, казался слишком узким, кровать была словно в двух шагах. Я засмеялась. Он улыбнулся, но не засмеялся в ответ. – Иди сюда, – сказал он, – не надо нервничать. Раньше ты никогда не нервничала. Он сидел на кровати, такой красивый в своем черном фраке и белом жилете. Цилиндр он бросил на пол, и его песочные волосы были зачесаны назад с высокого лба. Он откинулся назад, опираясь на руки, и рассматривал меня, подзадоривая подойти ближе. Я не шелохнулась. – Выражение его лица изменилось, словно по солнцу прошла туча. На мгновение я подумала, что он сейчас встанет и потащит меня в постель, но вместо этого он вздохнул и вынул портсигар. Он медленно выдыхал дым изящными кольцами. Хотя бы сядь, Рози. Мне из-за тебя не по себе. Я присела на край кровати. Он сбросил фату с моих плеч и обвел руками скромные линии платья. – У тебя есть преимущество, моя нецеломудренная девочка. Большинство девушек узнает, каковы супружеские отношения, жестко, в брачную ночь, – сказал он, покатав на языке слова «супружеские отношения». – А ты нет, ты уже знаешь, как это происходит, и, в отличие от большинства девушек, знаешь, как это может быть приятно. Я поморщилась. Ничего приятного в этом не было. – Не делай так, – сказал он, и я прикусила губу, чтобы не заплакать. Вскоре ему надоело трогать шелковистую ткань свадебного платья, он развернул меня и одну за другой расстегнул пуговки на спине, а потом, вместо того чтобы с отвращением посмотреть на мой округлившийся живот, прикоснулся ко мне и поцеловал выпуклость. В ту ночь он недолго на мне пробыл. Все быстро кончилось, первое облегчение, и вскоре он уснул рядом со мной. Я обвела взглядом просторную спальню с высоким потолком. Теперь это был мой дом. Тут я заплакала, тихонько, чтобы не разбудить Фрэнка. Я поняла, что не имело значения, чего я хочу или что мне нравится. Значение имел только он. Позволив Фрэнклину владеть своим телом, я отдала всю свою свободу. Такова была цена, мне пришлось ее заплатить. Но этого я и хотела. Я отчаянно хотела его, и я его получила. Меня укололо то, что Хильди сказала про Фрэнка и Лондон, но мне пришлось это утаить. Из всех девушек, на которых он мог жениться, он выбрал меня. Важно именно это, сказала я себе, и вытерла слезы. Теперь я в сказке. 22 Лицо в окне Мэлори выронила книжку. Ей казалось, что она побывала под водой, погрузилась в мир этих записок. Ей нужно было перевести дух. Голова у нее кружилась, полнилась вопросами об этой девушке. Фотография с газетной вырезки, которую нашла Фрэнни, снова всплыла в ее памяти – этот вызывающий взгляд прямо в камеру. Она глотнула вина. Мозг мутился, его заволакивали тяжелые тучи. Она закрыла глаза и свернулась на диване. В затылке разрасталась острая боль. На краю ее поля зрения замерцал свет. Наверное, луна отражается в стене за ее спиной. Она застыла, лежала совершенно неподвижно. Кто-то был в комнате, у нее за спиной, рядом с окном. Не смотри. Если не смотреть, оно уйдет. Но не смотреть было невозможно – она почувствовала, как все ее сознание тянет к тому, что за ней наблюдает. Она повернула голову. Через окно на фасаде на нее смотрело лицо. Бледный овал в одном из черных прямоугольников в свинцовой рамке. Это было лицо с газетной вырезки, те же немигающие глаза, те же черные волосы вокруг лица. Темно-зеленые глаза. Глаза, которые ее видели. Из ее рта вырвался сдавленный звук. Винный бокал упал, и ее руки взлетели к глазам, чтобы их закрыть. Откуда-то сверху долетел стон. Она открыла глаза и раздвинула пальцы щелочкой. На нее уставилось ее собственное лицо, бледное, с черными глазами. За ним была лишь тьма, пустое стекло и серебряное сияние луны. Дрожь облегчения прошла по коже Мэлори. Это ее лицо отразилось в окне, в обманчивом свете луны. Просто ее лицо и луна. Игра света. В голове у нее по-прежнему стоял туман, ясности не было – нужно поспать. Дрожа, она поднялась и задернула старые ветхие занавески, закрыв окно, словно от любопытных глаз, потом рухнула обратно на диван. Снаружи никого не было, вообще никого, но Мэлори не хотела, чтобы на нее светила луна, и не хотела, чтобы темнота проникала в дом. Если она будет думать об огромной чернильной тьме снаружи, то не уснет. Струйки вина пролились на коврик, по половицам бежали ручейки, но Мэлори оставила все как есть. Ее тело, не переставая, колол холод, словно крошечные осколки стекла. Она снова встала, рывком, неуклюже, подобрала уцелевший бокал и ногой растерла разлившееся вино по коврику и полу. По-прежнему дрожа, направилась неверными ногами к себе в спальню. Надо перестать читать эти записные книжки. Надо перестать думать об этой девушке. Но когда она свернулась в холодной постели, молясь, чтобы пришел сон, лицо никуда не делось, темно-зеленые глаза продолжали ее сверлить. Уснуть было невозможно. Она лежала в оцепенении, лицом к двери, почти ожидая что-нибудь увидеть. Но ее веки тяжелели, и чем дольше ничего не происходило, тем больше она уверялась в том, что сама все напридумывала, и чувствовала себя дурой из-за того, как перепугалась. 23 Я всегда жила в этом коттедже, с тех пор, когда дома еще не было. Издавна, до того как сюда начали приезжать на выходные, на отдых, на своих машинах, тогда ездили только на лошадях, иногда в повозке, или пешком. Я присматривала за ее матерью и за ней присматривала. Она была моей любимицей. Ребеночек был не из обычных. Все это знали, но то, что они в ней видели, их пугало, а я-то видела бесценное, как цветок с пятнышком, который из-за этого считают порченым, но он такой один. Ее нужно было защищать, девочку мою, не рвать. Стоило ее сорвать, она увяла. Я бы все сделала, чтобы ее защитить. Когда я вытащила ее, вопящую, из ее бедной матери, я сразу увидела, что она дикая, Роза моя. А дикие создания – они опасные. 24 Идеальное рождество СОЧЕЛЬНИК Вo рту у Мэлори пересохло, горло болело. Она перевернулась, отворачиваясь от белого утреннего света, из-за которого было больно глазам. В глубине ее сознания маячило лицо девушки, но, стоило ей попытаться на нем сосредоточиться, оно схлопнулось в точку и исчезло. Ночью она слышала плач и утром вспомнила историю о девочке, увязшей в болоте: полон рот водорослей, захлебывается, кричит, а ее никто не слышит. Ей совершенно не хотелось вставать. Сегодня же, вашу мать, сочельник. Положено заниматься чем-то праздничным: печь мясные пирожки, петь песни, или что там делают другие. В прошлом году она водила Фрэнни на представление в Вест-Энд, и они ели горячие каштаны из бумажного пакета, обжигая пальцы, и смотрели на цветные электрические рождественские огни, решая, какой им нравится больше. Она так и видела, как они стоят вдвоем и на лицах у них мерцают отсветы неона. Когда Тони в тот вечер пришел с работы, уже подвыпивший, Фрэнни развесила носки над газовым камином, и Мэлори с Тони пили «снежки». В своих воспоминаниях она превращала это в идиллию и знала, что все было не совсем так. Фрэнни посчитала представление слишком детским, а когда Мэлори и Тони наконец добрели до кровати, она его отпихнула. От него пахло духами, и не ее духами. Но в этом году, в этом году все должно быть иначе. Что она наделала? Прекрати. Бога ради, прекрати. Она плакала, выводящие из себя слезы текли по носу, капали в рот. Она заставила себя шмыгнуть и втянуть их обратно. В доме было тихо. Не полная тишина, полной тишины здесь не было никогда: постоянное подводное течение поскрипываний, шепота и шороха, словно дом мотало по морю. Но она ничего не слышала снаружи. Наверное, опять пошел снег. Мэлори вынула из-под подушки записные книжки и покрутила их в руках, трогая гладкие медные заклепки и тисненые золотые буквы. Темно-красная кожаная обложка алела у нее в руках. Когда она вышла на площадку, оказалось, что дверь в спальню Фрэнни открыта и постель пуста. Над кроватью Мэлори увидела самый краешек вышивки. Из любопытства зашла в комнату. Теперь, когда она снова смотрела на вышивку, ей казалось странным, что на ней нет мужчины, ничего, указывавшего на то, что у девочки был отец; странным было и то, что ребенок вышил отсутствующую мать и чудаковатую соседку с огромным псом, которую, как Мэлори уже знала, звали Джейни. Она так походила на женщину, которую Мэлори вчера видела в саду, что делалось не по себе. – Когда приедет папа? – так ее поприветствовала Фрэнни. Мэлори понимала, что нужно сказать: «Он не приедет». Но не могла. – Слушай, – сказала она вместо этого, – а почему бы нам не съездить в ближайший город? Посмотрим на огни, выберем на завтра вкусненького. Я тебе куплю горячего шоколада. Фрэнни наморщила лобик. – Ладно. А вдруг мы разминемся с папой? – Не разминемся, – ответила Мэлори и отвела глаза, пока Фрэнни не встретилась с ней взглядом. Ей и думать не хотелось о том, как она поведет машину по чудовищно извилистым деревенским дорогам. Снег шел всю ночь и сейчас покрывал слой льда еще большей белизной. – Ларри тоже хочет поехать, – сказала Фрэнни. – Нет, Фрэнни. Ему нельзя. Ему в городе не понравится. – Он из Лондона. И он хочет поехать. Да черт его возьми, день начинался уже хуже некуда. В заднюю дверь робко постучали, и она чуть приоткрылась, впустив холодный сквозняк. Мэлори вздрогнула. В щель просунулась мужская голова. – Извиняюсь, мисс. Дочка просила вам привезти. Он был укутан для Арктики, в шапке и шарфе до самых ушей, и без обиняков поднял, держа за шею, огромную птичью тушку. Мэлори вскрикнула: – Господи! Мужчина отступил на шаг и странно в нее всмотрелся. Невысокий, с острым носом, наверное, когда-то был хорош собой, как дочь. Он разглядывал Мэлори, словно пытаясь понять, кто она. – Простите, – сказала она. – Я просто не ожидала… что птица такая большая. Да все в порядке. Я тогда ее тут оставлю, – сказал бакалейщик и положил огромную птицу в раковину. – И угольку вам тоже привез, мисс, – добавил он, со стуком опуская мешок на плитки кухонного пола. – Спасибо, – отозвалась она, устыдившись того, как невежливо с ним говорила. Но он держался напряженно и настороженно, и из-за этого ей было не по себе. Он протянул крепкую грубую руку, и Мэлори ее слегка пожала обеими руками. – Заметил, у вас остролиста на двери нет, мисс. – Мы его по всему дому развесили, – ответила она.