– Хорошо, – сказала Фрэнни. – Наверное, нам сюда, – предположила Мэлори, с облегчением от того, что начало положено. Море было еще далеко у горизонта, но она уже чувствовала запах соли в воздухе. Она осторожно стала пробираться по узкой заросшей тропинке, которая, казалось, вела через болота к морю. Подумала: только поскользнись, и уйдешь по щиколотку, а то и хуже, в черную ледяную воду. Они перешли по деревянному мостику над другим ручьем. Тропинка исчезала, уходя в никуда. – И что нам теперь, к черту, делать? – Голос ее прозвучал хныкающе, как у ребенка. Как же плохо она готова к тому, чтобы быть родителем. – Я устала, – сказала Фрэнни. До него не может быть далеко, – ответила Мэлори, устремляясь вперед по тому, что когдато могло быть тропинкой, – месиву из камней и грязи между островками травы и купами кустарника. Она должна показать Фрэнни море. Для родителей это в порядке вещей. Теперь они были уже близко, она видела впереди гребни низких дюн, бледно-желтый блеск песка и серую линию моря. Вдали слева виднелись остовы старых лодок, с них осыпалась выцветшая и потрескавшаяся синяя и красная краска. Они то и дело натыкались на новые ручьи с торчащими из них гниющими столбами. Некоторые ручьи упирались в берег; некоторые, подлиннее, вились по болоту, но те были узкими, и вдоль них росли кусты, которые можно было перепрыгнуть. По обе стороны стояли черные заводи, открытые, словно раны. Что за мерзкие твари там таились? Тут уж точно не захочешь заплутать среди ночи, как бедная собирательница ракушек, застигнутая приливом и туманом. Они шли дальше, пока не добрели до ручья пошире, который лег перед ними глубокой преградой. – Как мы через него перейдем? – спросила Фрэнни. Наверное, нужно было повернуть обратно. Здесь было так грязно. – Давай, уже почти пришли, – ответила Мэлори. – Послушай. Это было правдой. Она слышала тихий шелест волн сквозь ветер, летевший через кустистое болото. Фрэнни сказала: – Смотри. Она указывала вниз. Там, скрытая в лощине, лежала доска, которая служила – могла послужить – мостом. Они спустились на мостик и перебрались на другую сторону, слегка оскальзываясь в липкой грязи. Но теперь, через несколько шагов, они наконец-то дошли, и перед ними открылся пляж – бледное песчаное пространство, убегавшее на восток и на запад так далеко, как только было видно, покрытое пятнами льда, а за ним – белая полоса прибоя, море цвета тюленя и редкий туман, нависавший над водой. Ветер с моря вздымал песок, морские брызги летели Мэлори в лицо. Она отвернулась, чтобы уберечь глаза. Чуть поодаль Фрэнни собирала на пляже ракушки, сняв варежки. Мэлори пошла к морю, а потом вдоль линии берега. Она смотрела, как прибой лижет песок и отступает, оставляя полоски пены, как улитка – слизистый след. У нее под ногами что-то заблестело. Она нагнулась, придерживая шапку рукой, и выудила блестевшее из песка. Раковина, раковина с розовым нутром, как та, которую Фрэнклин дал Розмари. Мэлори держала хрупкую, ломкую вещь на ладони, и смешно, как из-за нее она чувствовала себя ближе к девушке из записных книжек, словно эта ракушка существовала сразу и в ее мире, и в мире Мэлори. Родители возили ее на море, когда она была маленькой, – но куда-то в другое место, как ей, вроде бы, запомнилось, где скалы огромных дюн осыпались на пляж, но в остальном то был такой же длинный, широкий песчаный пляж и то же бурое Северное море, которое под солнцем становилось серовато-синим. Это было что-то вроде ритуала, эти поездки на море: мать в шарфике, крепко завязанном под подбородком, с корзинкой, набитой яичными сэндвичами, тщательно завернутыми в бумагу, бутылкой газировки для себя и термосом чая для них двоих. И, самое лучшее, ванильный бисквит. Они часами сидели на песке, мать читала один из своих жутких любовных романов (Мэлори стала так думать, как только достаточно выросла, чтобы чувствовать презрение), отец дремал, закатав брюки, накрыв веснушчатое лицо шляпой. Мэлори, предоставленная себе самой, рыла ямы, вытаскивала из луж у камней морских тварей, собирала коллекцию ракушек. Смотрела, как другие дети прыгают с дюн и плещутся в море, но никогда не отваживалась сделать это сама. Они никогда не заводила друзей среди детей на пляже – она их опасалась. Этот образ из детства колол ей сердце: вот она стоит в стороне от шумных компаний других детей, визжащих в воде от удовольствия. А вот ее собственная дочь в обществе одной лишь матери собирает на пляже ракушки, совсем одна. В конце долгого дня у нее был полон рот песка, ее кожу покрывали хлопья соли, папа вытирал ей ноги полотенцем. Она помнила, как смотрела на его розовую кожу, проглядывавшую сквозь светлые редкие волосы, когда он опускался возле нее на колени, помнила утешительную величину его руки, когда он вел ее обратно к машине. Где они бывали? Теперь она не могла точно вспомнить. Может быть, и здесь. Ей помнились дюны, холодное море… На дальнем краю ее поля зрения, за дюной, на болотах мелькнуло какое-то движение. Темная фигура показалась ей знакомой. Круглый силуэт, рядом создание величиной с тигра. Это точно та старуха и ее огромная черная собака. Мэлори вскинула руку и крикнула: – Здрасьте! Ей показалось, что фигура – старуха, она была в этом уверена, – кивнула в ответ, но она не могла сказать наверняка. С моря наползал туман, и старуха словно таяла в нем. – Здравствуйте! – крикнула Мэлори, но старуха исчезла. Мэлори медленно пошла обратно к Фрэнни. – Видела пожилую женщину, Фрэн? – Где? На другом конце пляжа. Она выгуливала черную собаку. Фрэнни наморщила лоб. – Может быть, – сказала она. – Я кого-то видела, но не знаю кого. Это наверняка старуха, подумала Мэлори. Она вспомнила, как продавщица рассказывала ей про здешнее море. Можно выходить на пляж только в отлив. Она сказала: когда начинается прилив, полосу песка отрезает от суши, и любой, кто по глупости там окажется, попадет в ловушку. Море что, стало ближе, чем когда они сюда пришли? Они же здесь всего ничего. Но, задумавшись, Мэлори поняла, что понятия не имеет, когда начинается прилив. Может быть, старуха только что пыталась их предупредить? – Мне нравится на пляже, – сказала Фрэнни. – Ларри бы тут понравилось. – Фрэнни, послушай. Я заведу тебе другую собаку. Как только вернемся домой. – Я не хочу другую собаку. Я хочу Ларри. Мэлори смотрела на белые ленты своего затрудненного дыхания в холодном воздухе. Она не знала, как ей дальше быть. Без Тони, без родителей. Слишком много всего. – Мама, что с тобой? – Ее щеки горели и были мокрыми от щипавших кожу слез. Ничего, – сказала она, вытирая слезы перчаткой. – Я знаю, что ты хочешь Ларри, мне так жаль. Фрэнни смотрела себе под ноги, но ничего не говорила. Море за ней, казалось, еще приблизилось. – Давай-ка возвращаться, – сказала Мэлори, боясь, что начнется прилив и их отрежет. Она представила, как сгущается туман, как идет накат, как она не понимает, в какой стороне земля, а в какой открытое море. Можно кричать и кричать, тебя могут и услышать, но никто не сможет тебя отыскать. Она ускорила шаг, прочь от морского тумана. Когда они возвращались тем же путем, что пришли, туман смешался с густыми облаками, и опять пошел снег, сперва легкими хлопьями, а потом повалил гуще и гуще. Силуэт Фрэнни едва виднелся, ее коричневая шапка с помпоном двигалась вверх-вниз, словно кокос на шесте, в который надо попасть мячиком, красный шарф летел сзади, алая полоса на белом. Она не волочила ноги, как всегда, а прыгала и перескакивала ручейки и кусты. А она ловкая, с удивлением заметила Мэлори и подумала, как мало Фрэнни давали возможностей быть настоящим ребенком – бродить где вздумается, переживать приключения. Как мало она замечала собственную дочь. Волна вины накрыла ее, как внезапный порыв ветра, она качнулась назад на пятках. И побежала, поднимая брызги и оскальзываясь в грязи. Догнав Фрэнни на дороге, она засмеялась: – Ты глянь только на наши сапоги! Сапоги у них обеих были покрыты блестящей черной грязью, которую теперь усеивали белые крапинки снега. Под скользкой бежевой слякотью лежал другой слой, илистый черный. Она представила, как из промоин и заводей лезут болотные твари, осклизлые, истекающие черной грязью. Она не позволит им себя поймать. Она взяла Фрэнни за маленькую ручку в варежке и сжала ее. Дочь посмотрела на нее с удивлением, но не отняла руку. Когда они дошли до проулка, ведшего к дому, их пальто и шапки покрывал снег, а лица были мокрыми от него. Она крепко держала Фрэнни за руку. Деревья в конце проулка казались просто угольными прутиками среди белизны. Сквозь падающие хлопья к ним кто-то шел. По его движениям Мэлори поняла, что это мужчина и что он что-то несет в мешке. Рука Фрэнни выскользнула из ее руки. – Эй! – крикнул мужчина. – Я как раз зашел, принес… Он остановился. Мэлори, шагавшая вперед, поняла, что это бакалейщик. На его обветренном лице было выражение такого потрясения, что Мэлори ощутила, как ее пронизала холодная дрожь, и отступила от него на шаг назад. – Что такое? – спросила она. Мужчина еще мгновение смотрел на нее, открыв рот, потом нахмурился и приложил руку ко лбу. – Да ничего. Я поклясться был готов… Нет, нет, просто вы так выглядели, когда шли по проулку. Снег этот, что его, прямо в глаза. Наверное. Ее губы дрогнули, обозначая улыбку. Ей не нравилось, как он на нее смотрит. – Вы нам что-то привезли? – Да, точно. Привез. – Но он продолжал на нее смотреть. – Дочка сказала, вам угля нужно. Я вам притащил маленько, когда индюшку завозил, но с этой погодой решил, вам нужно еще. Теперь пришла очередь Мэлори нахмуриться. – Спасибо, – сказала она. – Вы очень добры, но мы сегодня возвращаемся в Лондон, так что, боюсь, уголь нам больше не понадобится. Мужчина сощурился в небо. – Тогда поезжайте скорее, мой вам совет. Скоро по дороге будет не проехать, так валит. Мэлори вспомнила мужской голос по радио: «Не выезжайте без крайней необходимости». – Конечно, поедем, – сказала она, стремясь поскорее уйти. – Еще раз спасибо. Я так понимаю, вы не здешняя, да? – Я из Нориджа, – сказала она, – но живем мы в Лондоне. – В Лондоне, – повторил он, растягивая слоги, так что это прозвучало, как будто речь о другой планете. – Ладно, – сказал он. – Точно. Просто… Просто я никак… Нет, ничего. Она чувствовала, что рядом Фрэнни, та тянула ее за руку. – Мама, – говорила она, – идем в дом. Я замерзла. – Так вы лучше поезжайте, пока не завалило все. И осторожней там. – Да, спасибо, постараемся, мистер?.. – Бейфилд, – сказал он. Бейфилд. Имя было ей знакомо. Конечно, это имя значилось на магазине. И, поняла она, так звали мальчика из дневника, который задирал Розмари. Он был настоящим. Она словно призрака увидела или ожившего книжного персонажа. – Вы знали девочку по имени Розмари, она жила в этом доме? Он ушел в себя, нахмурился, словно Мэлори сказала что-то ужасное, и попятился. – Знал. Да. Давно это было. А вам для чего? Но она не ответила. Ей остро не хотелось ни с кем делиться девочкой из записной книжки. – Я просто думал, может, вы родня или кто, – сказал он, с любопытством в нее вглядываясь. Родня? Нет. Но вообще-то я здесь из-за своего отца, Гарри Скиннера. Вы его знаете? Он оставил мне фотографию этого дома. Дома на Болотах.