Теперь Мэлори стояла, не понимая, где север, где юг, восток или запад. Моря не было слышно, не было ни звука, кроме шороха снега и воя ветра над болотами. По крайней мере, она думала, что это болота, потому что видеть ничего не видела. Мир сократился до белого вихря, кружившегося у ее головы. Она услышала, как хрустнул на ручье лед, потом треск раздался ближе. Среди леса стояла тонкая фигурка. Это снова была она, девушка с темными волосами. Горло Мэлори сжалось от страха. Она ее увидит. Она выключила фонарик, и вокруг нее сомкнулась кружащаяся белая ночь, а над головой закричала птица. Она повернулась, чтобы бежать, но под ногами у нее была пустота, и она упала, взмахнув руками, не в силах ни за что ухватиться, полетела вниз. Она свалилась с берега в ручей, неуклюже разметалась, одна нога у нее подломилась в сторону. Желание закричать застряло в глотке. В голове было пусто. Кто-то ее звал. Она попыталась зажать уши, слышать только мягкое биение снега о свое лицо. К спине подступала ледяная сырость. Она не знала, зачем она здесь. Она что-то пыталась сделать. Что-то важное. Кто так шумит? Кто-то был рядом, дышал на нее, совал руки ей под мышки, поднимал. – Фрэнни? Это была девушка с темными волосами, это была Розмари. Она опять попыталась заговорить, но горло было забито. Ей нужно увидеть. Фонарик. Она шарила пальцами, пока не дотронулась до него, он лежал, где упал. Она посветила фонариком туда, откуда пришла, в сторону темного ряда труб на доме, торчавшего над изгородью. Никакой девушки. Мэлори бешено завращала фонариком, отбрасывая в темноту ленту света, но странной девушки видно не было. Фрэнни. Нужно вернуться. Ее дочка больна. Теперь она вспомнила. Ее дочь заболела. Она попыталась встать, но правую ногу пронзило болью. На нее было не наступить. Поморщившись, она перенесла вес на левую ногу, склонилась вперед, к грязному берегу ручья, с усилием подалась вперед и вытащила себя на дорожку. Она скользила и съезжала вниз. Боль в лодыжке была очень остра. Наверное, она ее подвернула, когда падала. Посреди проулка она остановилась и замерла в темноте, согнувшись, чувствуя, как ее затрудненное дыхание бьется о ребра. Ухнула сова. В затылок Мэлори вонзилась боль. Она оглянулась туда, откуда пришла, и увидела нечто, какой-то сгусток темноты, двигавшийся в ее сторону. Прихрамывая, спотыкаясь и тяжело дыша, Мэлори медленно тащилась со своей ноющей лодыжкой по проулку. Она чувствовала у себя за спиной присутствие девушки. У входа в дом появилась еще одна фигура. Полная женщина в коричневом. Она двинулась к Мэлори сквозь тени. Она не произнесла ни слова, но Мэлори чувствовала, как какая-то сила вроде крепкого ветра тянет ее к дому. Дюйм за дюймом трубы приближались, пока она наконец не вышла на дорожку. Она остановилась, перевела дух, обернулась, но там была одна темнота, ни девушки, ни женщины. Взобравшись на крыльцо, она пошатнулась и упала через порог в коридор, захлопнув входную дверь. Врач. Нужно вызвать помощь. Телефон. Она сняла трубку со старого вертикального телефона и поднесла ее к уху. Вслушалась, пытаясь уловить сигнал. – Алло? – сказала она в трубку. – Алло? Ничего не было, никакого сигнала. Линия молчала. 47 Битое стекло Откуда-то доносился голос. Он звучал знакомо. Голос кого-то, кого она знала. Она кое-как поднялась и увидела в старом зеркале на стене гостиной тень. Захромала к ней и поняла, что это молодая женщина с темными волосами, очень прямыми, с мелкими чертами лица и бледной оливковой кожей. Она ее знала. Большие глаза, смотревшие на нее, были глазами девушки с фотографии. Это была Розмари. Собственной персоной. Что-то сорвалось с ее губ, какой-то потерянный звук. Она лежала на полу. Темнота. Над ней кто-то стоит. Она открыла глаза. Над ней появилось лицо. Та старуха, та, которую она столько раз видела. Морщинистое лицо было совсем близко. Вблизи Мэлори видела, что ее глубоко посаженные глаза карие, что они поблескивают, как у грызуна. Волосы, торчавшие из-под коричневой фетровой шляпы, пушились, как звериный мех. Кожа на вид была мягкой, как будто подсвеченной изнутри, а маленький курносый нос, казалось, подрагивал. На шее у нее был плотно намотан коричневый шерстяной шарф. Мэлори подумала о полевках, которых отец ловил и убивал в саду в Норидже, потому что они портили его газон, – об их мягкой бурой шерстке, крошечных черных блестящих глазах и коротких тупых хвостах. Теперь она вспомнила: женщина была в проулке. И темноволосая девушка тоже. «Ты осторожнее, девочка, так можно мертвых поднять». Казалось, это произнесла старуха, но слова прозвучали издали, не в комнате. Мэлори попыталась встать. Кто-то зажег свечи на елке. Комната была воплощением уютного семейного Рождества, которого она жаждала, но свет свечей порождал на стенах очертания из театра теней вурдалаков, болотных тварей и духов. На стеклянном кофейном столике стояли чашки и блюдца – остатки чаепития, которого она не помнила. Граммофон играл мягко, пела джазовая труба. За стенами ревела метель. Хлопала входная дверь, потом то же самое начала делать и задняя. Пламя свечей затрепетало; тени на стенах обернулись чудовищами. Музыка запрыгала, стала спотыкаться. Ночь восставала против Мэлори. «Ты осторожней, девочка, трясешься, как желе». Голос Джейни обращался к ней. Теперь он звучал глухо, его перекрывало возбужденное бормотание, которое, как думала Мэлори, издавал ее собственный мозг. И вот опять. Лицо молодой женщины в окне. Призрачная бледная голова с глазами, как стоячие озера, смотрела на нее. Над камином, в старом зеркале с пятнами ржавчины, колыхалось то же лицо. Лицо Розмари. «Давай-ка, девочка, не поддавайся. Это твое лицо, в зеркале. Всего лишь твое лицо». Старуха говорила что-то еще, потому что ее губы шевелились, но Мэлори слышала только далекий гул. В ее голове звучал еще один голос, помоложе: «Багровые синяки цветут, как гной. Сам напросился. Пил кровь». Она открыла глаза, и лицо – ее лицо – лицо Розмари – размножилось. Она была в стеклянной крышке кофейного столика. В лице старухи. Бледный овал отражался перед ней в окне, в зеркале, мерцал в свете свечей, снежная девушка с угольными глазами. Мэлори закрыла глаза руками. Лицо по-прежнему было за ними. Она схватила первое, что попалось под руку, – одну из записных книжек – и швырнула ее в зеркало. Книжка ударилась в стекло, отскочила, упала к ее ногам. Лицо было все еще там. Она схватила фарфоровую чашку и бросила ее. Зеркало треснуло и раскололось, лицо превратилось в сотни мелких черно-белых осколков. Оно по-прежнему было в окне, как полная луна с черно-зелеными глазами, буравило ее взглядом. Мэлори пошарила и бросила еще одну чашку в стекло. Окно разбилось, разбилась чашка, сотни осколков стекла и фарфора посыпались на пол, по комнате разлетелись капли чая. Теперь в дыре разбитого окна была только темнота ночи и белизна снега. В конце концов Мэлори снова подобрала книжку и ударила ею по стеклянной крышке кофейного столика. Появилась тонкая трещина, разбежавшаяся мелкими черточками и фрагментами, как растущее дерево. Откуда-то послышался стон, рыдание, похожее на высокую ноту трубы. Мэлори стояла на коленях среди битого стекла. В волосах у нее были осколки. Кто-то положил ей руки на плечи, чтобы ее успокоить, – ее трясло. Все это время плотное тело – старуха – держало ее, снова и снова повторяя шепотом: «Моя девочка. Моя девочка. Теперь все хорошо». Она хотела спросить: «Что хорошо?» Но не могла говорить. У нее свело челюсти. «Успокойся, девочка. Я тебя не оставлю. Отпусти ее, Роза. Оставь ее. Пора уходить. Я тебя не отпущу». И снова ее голову наполнил голос девушки: Багровые синяки цветут, как гной Сам напросился Кофе горчит Маки как пятна крови Ее тело раскачивалось от силы, струившейся, бежавшей по ее костям. На кончиках волос потрескивало электричество. Старуха так крепко ее держала, что ей казалось, у нее поломаются кости. Розмари кричала у нее в голове, все сильнее и громче. Сливки и сахар, крошки печенья Только для тебя Мухи жужжат Рыжие кинжалы Кровь, кровь, кровь Руки старухи вокруг ее головы заземляют ток, унимают его, направляют обратно в землю. У нее сейчас взорвется череп. Словно открылся клапан, она почувствовала, как в ушах щелкнуло и давление спало. Раздался высокий тонкий крик, словно плакал ребенок. Тишина. Снег мягко стучал по окну. «Ушла. Теперь здесь только ты». Все чувства ее покинули. Она рухнула на пол. Старый красный коврик был усыпан битым стеклом прямо возле ее глаза, темно-красная обложка записной книжки виднелась там, где она ее бросила. Лежа на полу, она почувствовала, как ее мазнули по щеке губы Джейни, как будто коснулся сухой лист. Прошелестела коричневая ткань, когда она исчезла за дверью. И чьи-то маленькие руки обняли ее, потянули обратно к себе. – Мама. Перед тем как провалиться во тьму, она увидела прямо перед собой зеленые глаза. 48 Ведьма, ведьма старая 28 ДЕКАБРЯ Потолок, изогнутый и пятнистый, волны, как на море. Водянистый свет поперек него. Утро. Холод. Пронизывающее зимнее утро. Где она? В доме на болотах. В Доме на Болотах. Образы хлынули потоком – мешанина обрывочных воспоминаний – вышитая девочка с косичками, снежная девушка с глазами-угольками, галька на пляже, замерзшая собака, эдвардианская фотография, кроватка на чердаке, топор, Фрэнни тошнит. Старуха с сияющими карими глазами. Черные крылья среди снега. Все это казалось чужим сном. Слишком ярким сном, который не сходил на нет, так и плескался у нее в голове. Она по-прежнему смотрела на узоры плесени на потолке. Ею владело странное чувство покинутости, тянущая пустота вроде вакуума, который остался у нее внутри после смерти матери. Мэлори набросила на плечи одеяло и села. Лодыжка ныла. То, что возникло у нее перед глазами, трудно было понять. Она была в гостиной, неясно видимой в слабом свете зимнего утра. По погасшим свечам на елке стекал воск, он накапал белыми лужицами на ветки, так что казалось, что дерево покрыто тягучим снегом. Задернутые занавески колыхались, и из-за них тянуло холодом, как будто открыли окно. Зеркало было разбито. К несчастью. В голове у нее всплыли строчки стихотворения: «Разбилось зеркало, звеня. «Беда! Проклятье ждет меня!» – воскликнула Шалот»[2]. Осколки стекла валялись на ковре и на полу. Что-то случилось. Она попыталась вспомнить. Метель. Снаружи, в темноте. Все было слишком странно, слишком сюрреалистично, чтобы быть правдой. А Фрэнни? Фрэнни больна. Шум. Повторился. Стучали, стучали во входную дверь. Потом захрустел под чьими-то ногами глубокий промерзший снег. За тонкими кисейными занавесками гостиной мелькнула тень, и Мэлори оттолкнулась от дивана. Стук в окно, вздох, бормотание, в просвете между занавесками появился глаз. Встретился с ее глазами. Мэлори замерла, как будто глаз прибил ее к месту. Но потом голова отодвинулась, замахала рука. Мэлори увидела, что это женщина, женщина постарше нее в нелепой меховой шапке, словно у нее на голове сидит бурая кошка, – неприглядная, бесформенная версия ее собственной черной русской шапки – и толстом пальто с меховым воротником. Женщина махала рукой в кожаной перчатке в сторону двери. Мэлори поняла: она хочет, чтобы ей открыли. Распрямив ноющее тело, Мэлори неуверенно встала. Ледяная боль пронзила ее от левой лодыжки вверх по ноге. Что она с ней сделала? Она была в той же одежде, что и вчера. Свитер пованивал. От кожи шел запах тревоги и беды. Левая нога наступила на что-то острое. Нагнувшись, Мэлори сняла с подошвы кусочек стекла. Попыталась расправить мятую юбку, пригладить вздыбленные спутанные волосы.