«В чем я ошибаюсь?» – спрашивал он себя. Если было достаточно стены из гипсокартона, чтобы обмануть его, значит он упустил что-то с самого начала. Он понимал, что причины его просчетов многообразны. Сначала разные синхроничности с историей Дзено, потом сопутствующие им необъяснимые явления. Когда разбился стеклянный шар, он окончательно заплутал. И не мог простить себе, что так поверхностно оценил людей, замешанных в этом деле. Начиная с Майи Сало. Ошибка вкралась с самого начала: решив заняться случаем Эвы, он пренебрег важным уроком синьора Б. Хочешь узнать ребенка – хорошенько изучи его семью. Обычно перед тем, как принять пациента, он следовал правилу и наводил справки о членах семьи, ведь очень часто причины тех или иных расстройств следовало искать в стенах дома. На этот раз он упустил такой важный аспект терапии, поскольку родители Эвы отсутствовали. Это не оправдание, сказал он себе с упреком. Истина в том, что он сделал исключение для Майи. Удовольствовался тем, что девушка заменяет Эве родителей. И теперь понимал, насколько с его стороны это было непростительно. По сути, что он знал о молодой финке, кроме того, что она сама ему рассказала? К тому же Беатриче Онельи Кателани разоблачила выдумку насчет университета. Тот факт, что девушка выдавала себя за студентку, изучающую искусство, в то время как она писала диплом по парапсихологии, должен был его насторожить. Тот, кто знает определенные явления в теории, может запросто их воспроизвести. Почему он раньше об этом не подумал? Что помешало ему быть беспристрастным? Подпал под чары, влюбился? Курам на смех, подумал Джербер, ощущая свою вину. Но, кроме Майи, на заднем плане маячили две таинственные фигуры. Родители Эвы. Мать, отдыхавшая на Барбадосе, представляла собой загадку. Выслушав нелицеприятное мнение синьоры Ваннини и единственный раз переговорив с Беатриче по телефону, Джербер не стал углубляться в тему, не удосужился выяснить, какую роль играла она в жизни дочери и почему решила препоручить ее заботам совершенно постороннего человека, студентки, с которой ни разу не встречалась лично. А еще где-то, неизвестно где, имелся безликий отец. Именно когда возникла эта мысль, музыку Шопена по радио заглушили помехи. Джербер распахнул глаза и, раздраженный треском, тут же прикрутил звук, но не до самого конца, ибо в этот момент его взгляд случайно упал на второй этаж огромного особняка. Эва смотрела на него из окна своей комнаты. На мгновение ему показалось, что отвратительный скрежет, прервавший мелодию Шопена, устроила она. Но потом кое-что отвлекло его от такой абсурдной мысли: он заметил, что взгляд девочки направлен на него, но губы шевелятся, будто она разговаривает с кем-то другим. Но никого больше в комнате не было видно. И тут Джерберу показалось, будто он слышит что-то в непрекращающемся шуме радиопомех. Он снова увеличил звук и прислушался. Шорох становился то громче, то тише, словно волны поднимались одна за другой, а потом исчезали. Он повернул рукоятку до упора. И тогда услышал. Это продлилось недолго, всего секунду. Шепот. Ему на память пришел старый транзисторный приемник в гостиной на вилле в Порто-Эрколе, тот самый, который они с друзьями из ватаги включали, чтобы перехватить послание от Дзено. В детстве эксперимент не удался, но теперь сравнение с тем, что происходило тогда, вогнало его в дрожь. Однако шелест не повторился, помехи прекратились, и вернулись ноты Шопена. Джербер заметил, что и Эва отошла от окна. Как будто этой нереальной сцены никогда и не было. Ничего странного не происходит, сказал он себе, вспомнив перегородку из гипсокартона. Наверняка всему найдется логическое объяснение. Необъяснимой оставалась только эта девочка. Если бы удалось понять, что в ней подлинно, а что рассчитано на то, чтобы привлечь его внимание, возможно, получилось бы ей помочь. …Он говорил, что я – его королева… Когда эти слова пришли ему на ум, Джербера осенило. Эва обнаружила искреннюю эмоцию единственный раз: вспоминая отца. …Он на небесах… Именно ложь, которую внушили девочке, исключив этого человека из ее жизни, подсказала Джерберу, что он должен делать. Следуя уроку синьора Б., он взял мобильник и набрал номер Калиндри. – Мне нужна от вас еще одна услуга, – заявил доктор. – Никак не связанная с поручением, которое я вам дал. – Найти еще одного товарища по играм? – спросил частный сыщик с присущим ему безжалостным сарказмом. – На этот раз задание будет посложнее, – предупредил Джербер. 39 Он ошибался. Выполнить такое поручение для Калиндри оказалось гораздо проще. Через час у Джербера уже был адрес. Улеститель детей упрекнул себя за то, что раньше об этом не подумал. Арно, разбухший после недавних гроз, несся галопом между берегов, вставая на дыбы под Понте-Веккьо. Пьетро Джербер оставил реку за спиной и углубился в исторический центр. Пройдя палаццо Питти, оказался на улице Маджио, известной постройками эпохи Ренессанса, а еще тем, что эту улицу облюбовали флорентийские антиквары. В витринах выставлялось роскошное собрание золоченых украшений, мебели, драгоценной керамики, рам, картин, люстр, изделий из редких камней. Магазинчик, который интересовал психолога, располагался на самом углу и был не слишком заметен. Чтобы войти, следовало спуститься на пять ступенек вниз. Джербер двинулся туда с проблеском надежды. Внутри магазинчик представлял собой настоящий лабиринт. Джербер проходил под целым рядом арок, разделявших залы со сводчатыми потолками, битком набитые предметами интерьера и декора. Из глубины доносилось тиканье часов с маятником. Владелец показался из-за пьедестала розового мрамора, на котором стоял женский бюст из песчаника. – Добрый день, – поздоровался он. – Чем я могу вам помочь? Лет восьмидесяти, очень элегантный. Серый костюм с рисунком «гусиные лапки», карман с ненавязчивой белой строчкой и красный галстук. Очки в черепаховой оправе покоятся на белоснежной гриве волос. На мизинце перстень с маленьким рубином. В руках он держал коробочку с шеллаком и тряпку для полировки дерева. Перед Джербером стоял человек, который рассказывал Эве истории о королях, рыцарях и замках. Который любил сладости, особенно карамельки. Который научил ее считать до десяти, а также читать некоторые слова. Который усаживал ее к себе на колени и пел для нее, когда они вместе слушали оперу по радио. Человек, которого дочь считала умершим. – Меня зовут Пьетро Джербер, – представился доктор. – Я детский психолог и сейчас занимаюсь вашей дочерью Эвой. Владелец магазина ответил не сразу. Он поджал губы, выпрямился. Явная озабоченность во взгляде. – Мою дочь зовут Клара, – поправил он. Джербер подумал сперва, что произошла ошибка, это не тот человек. Но антиквар добавил: – Мать постоянно меняет ей имена. Они устроились за красной ширмой, где у антиквара был личный кабинет. Уголок с двумя креслицами voyеuse[5], обитыми зеленой парчовой тканью и поставленными у игорного стола с инкрустациями, который теперь служил письменным. На стене Мадонна с Младенцем, работа мастера семнадцатого века. В глубине маленький буфет в неоклассическом стиле, на нем электрический чайник. – Как там Клара? – первым делом спросил Гульельмо Онельи Кателани, включая лампу Тиффани из латуни и стекла. Джербер хотел бы говорить откровенно, но боялся его расстроить. – Я стараюсь ей помочь, – только и сказал он. Очевидно, отец был в курсе проблем девочки. – Я тоже пытался, – проговорил он с тоской. – Все усилия были тщетными. – Почему вы отдалились от нее? – спросил психолог. Тот уставился на него с оскорбленным видом: – Вам так сказали? Он был зол на Беатриче, это бросалось в глаза. – Ваша бывшая жена говорила о ряде недоразумений, в частности о рисунке, – объяснил Джербер, имея в виду эпизод, когда Эва нарисовала портрет сестренки, которую ее отец потерял в раннем детстве; девочка ничего не знала о ней и никогда ее не видела. – Опять эта история, – посетовал антиквар. – Не знаю, чего вам наговорила эта женщина, но я тогда не сбежал. Просто не поверил, что портрет нарисовала Клара. – Я тоже, – поддержал его психолог. – Но Беатриче, похоже, уверена, что у вашей дочери особый дар. – Мне известны все ее россказни, – сухо отметил Онельи Кателани. Он открыл дверцы буфета и вынул бутылку аквавита и два хрустальных бокала. – Меня исключили из жизни Клары, – пожаловался он. Примерно то же самое Беатриче утверждала относительно себя, но приписывала решение самой девочке. Стало быть, один из родителей лжет. Однако этот человек, казалось, искренне переживает.