– Футов пять с небольшим. Сухие тёмные волосы, подстриженные каре. Глаза… карие, непроницаемые, всегда тревожные. – А голос? Жёсткий? – Голос… Пожалуй, не жёсткий. Не низкий и не высокий… Просто холодный. – Равнодушный? – Скорее колющий. – Как… снег? – доктор прожестикулировал в воздухе. – Нет, мягче. Снег колет резко, – Томпсон вздохнул. – Даже не знаю… Доктор Джейкобс улыбнулся и сказал: – Как Лабрадорское течение в тёплой воде? – Это, пожалуй, подойдёт. Томпсон расправил и сложил платок. – Сперва, когда она умерла, я почувствовал облегчение. А после погребения жизнь как с ног на голову перевернулась. Я внезапно всё переосмыслил. Но было уже поздно. – Вы считаете, что смогли бы построить иные отношения с матерью, знай вы лет двадцать назад о её истинных помыслах? Томпсон покачал головой. – Не могу утверждать. Во-первых, она бы не позволила иметь другие отношения. Во-вторых, я понятия не имею, что побудило меня на похоронах над этим задуматься. Майкл Джейкобс отложил вечное перо. – Это называется «чувство вины», мистер Томпсон. Доктор снял очки, встал и прошёл к окну. С неба сошёл бурый оттенок. Сочившийся свет стал мягче. Он падал на нетронутое одеяло снега и отражался, освещая дом, гараж и амбар в стороне. – Когда мы считаем, что нас не любят, мы часто ищем причину в себе. Мы спрашиваем себя: что мы сделали не так? Когда это произошло? А может, мы делаем недостаточно, чтобы заслужить любовь? – Именно так я считал всю жизнь, – сказал Томпсон. – Я ведь старался, всегда слушался… – Когда ваша мама ушла, вы почувствовали облегчение, потому что на какое-то время перестали испытывать угрызения совести. Человека больше нет, значит, ушли и сложности в отношениях. Простая арифметика человеческой жизни. И вот, когда нас больше не мучает наше состояние, мы вдруг осознаём, что всё могло быть иначе. Угрызения совести нападают с новой силой. Законы человеческой физики. Теперь мы чувствуем вину за то, что не успели исправить. Джеффри Томпсон прилёг на спинку кресла, закрыл глаза, потёр влажными пальцами лоб. Доктор Джейкобс надел очки. – Вы вспоминаете горящий дом? – Каждый день. Каждую ночь, если быть точнее. Я просыпаюсь в одно и то же время от мысли, что в доме начался пожар и что я не смогу выбраться. – И сапёром вы стали тоже не случайно. Томпсон достал сигареты. – После горящего дома меня стала манить опасность. Вы не против? Доктор подал пепельницу. Джеффри Томпсон закурил. – Я не был в отчем доме с тех пор, как в первый раз покинул его. Понял, что, если вернусь, может вернуться и страх. – Страх быть нелюбимым? Томпсон затянулся, обдумывая. – Страх, что смогу вдруг… сломаться. Извините, мне сложно выражать мысли. Никто меня в жизни ни о чём таком не спрашивал. – Вы решили подвергнуть себя опасности. Но не раз и не два. Вы сделали опасность своим образом жизни. – У меня не осталось чувств, кроме того страха, что я пытался забыть. Томпсон затянулся и поперхнулся. Откашлялся, стряхнул пепел с пиджака. – Пожалуй, мама справилась со своей задачей. Я стал чёрств. Всё, что мне оставалось, – положиться на случай, довериться рефлексам. Майкл Джейкобс склонил голову набок. – Вы лжёте. Джеффри Томпсон с удивлением посмотрел на доктора. – Не мне – меня обмануть не получится. Вы лжёте себе. – Всё, что я сказал, – правда. – А может, вы, покидая отчий дом, как раз и нуждались – больше чем когда бы то ни было – в любви? Но боялись, что нигде во внешнем мире её не получите, потому как считали, что не заслуживаете её? И поэтому нашли себе профессию, где чувства забываются, где, ошибившись только раз, можно наконец-то расстаться со страхами навсегда? Томпсон продолжал курить, его пальцы дрожали, выдавая нервозность. Майкл Джейкобс поправил очки. – Ваша профессия – это ваша защитная реакция. Поразительно, но вы – одновременно и трус, и тот, кем хотела видеть вас ваша мама. 3 Томпсон докурил и потушил окурок. Ему хотелось во что бы то ни стало возразить. Доктор опередил: – Любовь, мистер Томпсон, гораздо ближе, чем вы думаете. Он подошёл и ткнул Томпсона пальцем в лоб. – Она – здесь. Томпсон поднял взгляд. – А мне всегда казалось, что здесь, – он похлопал по нагрудному карману слева. – Во всяком случае, должна быть здесь. – В сказках – да. Но не в реальной жизни. Доктор подошёл к камину и позвонил в колокольчик. Через минуту в кабинет явилась Барбара. – Да, мистер Джейкобс. – Барбара, будьте добры, покажите мистеру Томпсону, где у человека спрятана любовь. Глаза Барбары, непроницаемые, точно из стали, скользнули на обеспокоенное лицо мужчины в кресле. Майкл Джейкобс достал из ящика сигареты. – Хорошо, мистер Джейкобс. Барбара прошагала тяжёлой поступью через комнату и остановилась перед самым носом Томпсона. От неё пахло кухней. Томпсон проглотил слюну, его пальцы безотчётно впивались в колени. Барбара закинула руки за спину и расстегнула платье. Глаза Джеффри Томпсона округлились. Доктор зажёг сигарету, задымил. Барбара скинула с себя платье, затем сняла некрасивое застиранное нижнее бельё. Теперь она стояла абсолютно голая. 4 Томпсон почувствовал жар, капля пота защекотала его лоб. Загорелись уши. Так бывало, лишь когда он держал тринадцатифутовый крючок, пытаясь подцепить немецкую мину.