– Я видел Барбару. Голую. У Бульденежа вытянулось лицо, из его рта выпала фасоль. Скрипнула кухонная дверь. Томпсон сел прямо. – Приятного аппетита. Перед Томпсоном оказалась тарелка с картофелем, фасолью и ещё чем-то, напоминавшим пищу из чьего-то желудка. К тарелке добавился стакан, источавший кислый аромат. – Спасибо, миссис Холлис. Старик рассмеялся, как только Барбара ушла: – Да ну вас к чёрту! – Я серьёзно! – Где вы это видели? – В кабинете доктора. – Что вы с ней там делали? – Я с ней – ничего. А она – гладила себя, целовала руки… и всё остальное. – Пресвятые угодники! Она сама разделась? – Да. Вернее, – Томпсон облизал губы, – доктор велел ей это сделать. – А, ну раз доктор велел, тогда ясно-понятно. Это часть лечения, голубчик! Джеффри Томпсон покачал головой. – Боюсь, ничего не вышло, – он принялся за еду. – То есть как это? – Сеанс не удался, – сказал Томпсон, скривившись от вкуса еды. – Господи… Что это? – Кишки с потрохами. Праздничное блюдо! Думаю, это в честь вас. Томпсон отложил вилку и нож и взял стакан. Стерпев горечь напитка, Томпсон сказал: – Доктор Джейкобс, как мне кажется, хотел продемонстрировать, что нужно любить себя при любых обстоятельствах. Бульденеж прыснул: – Боже правый! С чего вы это взяли? – Пожалуйста, тише, – испугался Томпсон и поглядел на дверь за спиной. – Вы ж ни черта… – Тише! – Вы ни черта не поняли! – прошептал старик. – Суть была не в какой-то там любви! Томпсон уставился на Бульденежа. – А в чём тогда? – Доктор хотел вас развеселить! – Развеселить? – Мой дорогой! – смеялся Бульденеж. – Я же говорил, у вас кислая мина. Требовалось радикальное решение. Говорил же вам, у доктора свои методы! – Но… Это так жестоко. – Но действует же! Вы повеселели и уже забыли о своих глупостях! Ну там чтоб прыгать с утёсов… В нерешительности Томпсон попробовал картофель. Старик чавкал и попутно продолжал весело делиться мыслями: – Знаю, вы подумали – цирк уродов, да? Вот что: вы правы. Барбара работает в нашем маленьком цирке уродов. Знаете, почему люди там работали испокон веков? Они были изгоями. Как мы с вами. Только у них другого выбора не было, потому что бедны были. Мы с вами уродливы морально, они – внешне. Моральные уроды смеются над физическими. Так было всегда. Никогда не бывало наоборот. Моральные уроды правят миром. Бульденеж запил остатки еды отваром и скорчил рожу. – Пробирает, дрянь! Каждый раз! – По-вашему, я – моральный урод? – Это так, мой мальчик. Внутренне вы, как и я, искажены. Искажение внешнее зовётся уродством, значит, и с внутренним та же история. – Стало быть, у Барбары нет другого выбора? – Ох, вот уж нет! – Бульденеж отрыгнул и сыто добавил: – Барбара здесь просто счастлива! 2 – А теперь время играть! – возвестила Сара. – Идёмте! – подскочил Бульденеж. Джеффри Томпсон поспешил следом. – Благодарю за ужин, – попутно кинул он. Сара поглядела на полную тарелку. – Вы же ничего не съели. Мужчина виновато осёкся. – Должно быть, с непривычки… Извините. В гостиной сидел молодой человек в очках и читал книгу. Бульденеж остановился у порога. – Подыгрывайте, ясно? – шепнул он в заговорщической манере. Томпсон послушно кивнул. – А в чём дело? – Он опасен. – По нему не скажешь… – Раздавит вас, опомниться не успеете! А вы ещё слабы. Томпсон с сомнением окинул взглядом странного юношу. В том было футов шесть, лет около двадцати пяти. Выглядел как лаборант, запросто сошёл бы за помощника доктора. Блондинистые волосы и белая, как соль, кожа, да вдобавок вытянутый череп – всё как будто кричало о его скандинавском происхождении. – Мне кажется, вы преувеличиваете. В нём веса не больше моего. Старик с раздражением цокнул. – Словами раздавит, ясно? Слова у него, что щупальца у Кракена. Зайдёт к вам со всех сторон, потом за горло схватит. Вам деться некуда будет. Говорю вам, хуже Джека-потрошителя! Джеффри Томпсон удивился. – Ну как продвигается дело серийного маньяка? – бодро спросил Бульденеж.