Умерла в далёкое воскресенье, а по ощущениям – как будто в прошлое. С его губ сорвалось усталое «да». Это согласие далось труднее, чем все предыдущие. Томпсон был удивлён, как далеко они продвинулись. Где они были? Где был край утёса? – Вам было шесть или семь? Или шесть, или семь, он никак не мог вспомнить. То, что было воскресенье – никаких сомнений. Пасха ведь. Его тело теперь уже полностью подчинилось тревоге, мысли шли тягуче. В уши дул ветер. – Она сгорела в том доме, Джеффри? Как бы ему хотелось, чтобы сгорела та, другая женщина, к которой уходил отец. Он почувствовал в глазах влагу. – Как она сгорела? Томпсон с усилием выдавил (лишь бы он отстал!): – Я не нашёл выхода, заныл, она вытащила меня из огня и выбросила в окно, потом что-то обрушилось и придавило её… Слова, минуя сознание и его хитрые уловки, сами вышли наружу. Томпсон расслабился и ни о чём уже не думал. Не о чем было думать. Всё выплеснулось и впиталось в бескрайнюю пустоту ночи. Ушли мысли, что якорем придавливали ему душу. Их, как массивные камни со дна, достала сильная докторская рука. Казалось, он стал меньше. И легче. И свободнее. – Чей это был дом, Джеффри? Той женщины! Он не знал об этом наверняка, но в дальнейшем всю жизнь считал именно так. Ещё – ему приятно было думать, что та женщина была где-то в доме и тоже сгорела, и мучилась в сто раз сильнее. Да, он об этом думал часто. Со временем он почти перестал помнить, что это было лишь его навязчивой фантазией. – Отец приходил в тот дом, не так ли? Но всё сгорело и бесследно исчезло. – В последний свой час мама хотела дать тебе урок всей жизни. Томпсон упал на колени. Ему казалось, чернота готовилась напасть и придавить ему голову. В обычной ситуации он бы решил, что это банальное головокружение… – Мама не собиралась умирать, – выдавил он из сжавшегося горла. – Ты злишься на неё, потому что она там по своей воле осталась, да, Джеффри? Томпсон стиснул и обнажил зубы, сжал кулаки. Его давило толщей морских вод со всех сторон, он попал в темнейшую абиссаль. А может, это только злость так выглядит, когда глаза завязаны? – Ты не смог ей помочь? Ты вылез, а она сгорела? – ХВАТИТ! ХВАТИТ!!! 7 – Это вы, – обернулся Карлсен. От неожиданности и испуга пульс зачастил. Он подождал, пока сердце успокоится, и включил верхний свет. Старик, укутанный в плед, скорбным голосом произнёс: – Продолжаете расследовать? – Продолжаю. Бульденеж был очень бледен. По левую его руку стоял холст, изображающий обед Мадонны с младенцем. Поглаживая краешек картины, он спросил: – Что-нибудь прояснилось? Нашлась фиалка? Карлсен, выключив ночник, с сожалением сообщил: – Всё только запутывается. – Тогда, может, я смогу помочь? – старик наклонился и со стоном оторвал от пола зелёного слоника. – Подставка для книг. Вторая такая же на столе. Её основание из мрамора. Видите – кровь. Карлсен подержал вещицу. Снизу мрамор был испачкан чем-то тёмным. Структура и запах пятна не оставляли сомнений – этим убили хозяйку комнаты. Карлсен вернул слона к его паре и прошёлся до окна. – Томпсон выдвинул теорию, но она пока не подтвердилась. – Что за теория? Карлсен вкратце изложил суть. Бульденеж фыркнул: – Ольга бы так не поступила. Не так примитивно, понимаете? Он вскинул руки, возмущаясь: – Вот потому её и не понимал никто! Её мир был устроен слишком сложно для обычного разума. А она никогда специально не усложняла, всегда говорила как есть. Устами младенца, что называется… У него запершило в горле. Переждав кашель, он сипло рассмеялся и возбуждённо произнёс: – Это ведь детское поведение: ребёнок шкодит, затем прячется и наблюдает, следит за реакцией взрослых. Игра такая, понимаете? Бульденеж продолжал посмеиваться, а его горло свистеть. Адам Карлсен гораздо менее весело заметил: – К сожалению, не у всех взрослых имеется чувство юмора. – Это верно. Старик успокоился и вздохнул. – Никто не представляет, как малышке было тяжело. Я всегда говорил ей, чтоб поддержать – художнику не может быть хорошо. Если ему хорошо, он уже не художник. Художнику должно быть плохо. Она и терпела. Вновь тяжкий вздох. – Почему она рисовала цветы? – спросил Карлсен. – А вы как думаете? – Яркие цвета? – предположил Адам. – Ей этого недоставало? – Верно, верно. А ещё, потому что она срисовывала. Я подарил ей свою коллекцию открыток с репродукциями известных полотен. Это была очень хорошая подборка на цветочную тему. Они переглянулись, и Бульденеж с сожалением добавил: – Вряд ли ей кто-то до этого дарил цветы. Талант ведь у малышки был, но ему не дали времени раскрыться… Как жаль! Не успела, бедняжка, не успела…