– Так было лучше для всех. В монастыре её не любили. Понятно почему. Она – другая. Вы не думайте, доктор нипочём не обидит Ольгу! Он изучает её, как цветок в горшке. Просто иногда – во славу науки – он добавляет ей в подкормку какие-то новые ингредиенты… – Которые сперва проверяет на вас. – Ну, разумеется! А уж если со мной всё в порядке… – О каких ингредиентах идёт речь? – Вот этого не знаю, – резко бросил Бульденеж. – Я доктору доверяю. Джеффри Томпсон задумался. – А доктор доверяет мне. Это я научил Ольгу рисовать. Я убедил доктора, что рисование поможет её сознанию раскрыться, а доктору только это и требуется. Поначалу учил срисовывать. Показывал ей знаменитые полотна на почтовых открытках, рассказывал истории их создания, раскрывал секреты техник. Ольга вовсе не глупая. Ей интересно учиться. Да, не дал бог обыденного разума. Техника у неё хромает, но это не от душевной болезни – многие нормальные рисуют как курица лапой. Зато она видит иначе. Видит то, что другие не видят. – В смысле какой-то дар пророчества? – Что? Да нет же! При чём тут эти глупости! Ольга видит простые вещи, те, что у нас под носом, но мы их в силу нашего снобизма и напыщенности в упор не замечаем. Мы же думаем, что знаем всё лучше остальных! Томпсон кивнул в ответ и спросил: – Вы тоже пытались покончить с собой? – Что? Нет, я эгоист, так принято у снобов называть людей вроде меня. Но я слишком ценил свой талант, чтобы добровольно с ним расстаться… Где-то в далёкой комнате что-то звякнуло. Молодой человек напряг слух. – Говорят, что талантливый человек талантлив во всём. Чушь несусветная! – Бульденеж вскинул руку и тут же уронил в воду. – Талант может выливаться во что-то одно, а в остальном человек может быть серой посредственностью или даже казаться отсталым. Как в случае с Ольгой. Но последнее нисколько не умаляет гениальности человека в чём-то одном. Он посмотрел в сторону открытых дверей и сказал, понизив голос: – Вот все думают, что Ольга больная. Они ошибаются! – В самом деле? – Ольга просто со своей пулей в голове! А художники должны быть немного с приветом, иначе шедевра не жди. Но это не та болезнь, от которой следует лечить… В комнату вошла Сара. – Чудесное утро, не правда ли? – От вас, милочка, голова кругом, – сказал старик, утопив гипсовое изваяние в воде. Сара, улыбаясь, поставила карболитовый ящик с тонометром прямо на снимок лётчицы. Бульденеж положил руку на край ванны. – Хотят убедиться, что я доживу до обеда, – ворчливо сказал он, глядя на Томпсона. – Мне же нужно знать, на сколько персон накрывать, – подыграла Сара. Через пять минут, измерив артериальное давление Бульденежа, Сара заметила на полу картину. – Работа Ольги, – сказал Бульденеж. – Повесим её в столовой, – Сара подняла и прислонила холст к стене, затем собрала с табурета измерительный прибор и вышла через дальнюю дверь. Старик дрожащей рукой потёр плечо. – А вообще-то больные здесь – персонал. Эти Холлисы. Просто кладезь ментальных патологий. – Что – правда? – удивился Томпсон. Бульденеж расплылся в ухмылке. – Да нет. Так-то нормальная семья – мать и двое детей. Но какая-то выморочная эта семья, понимаете? Барбара и Патрик оба узколобые. Барбара – мужик в теле женщины, Патрик – жалкая пародия на мужчину. Сара – не цветок, конечно, но благо всегда бодра и смекалиста, что делает её где-то даже очаровательной. Не пойму только, откуда в ней это. Я ведь знавал их отца. Гнилой, жадный, бездушный человек. Сына за человека не считал, жене изменял, хотя тут не могу его винить. Дочку замуж хотел быстрее сбагрить со своих плеч, да не успел – миокардит вследствие скарлатины. – Детская болезнь, – задумчиво сказал Томпсон. – Потому для их убогой семейки Сара как раз таки урод. Чёрная овца. А вообще я вам скажу, – Бульденеж подался вперёд. – Больные – это не те, у кого слюна постоянно бежит или голова кренится набок, как у птички. Больные могут совсем не иметь признаков отличия. А Ольга… Старик осёкся и виновато посмотрел в сторону дверей. Томпсон повернул голову. «Сколько он там уже стоит?..» На них глядел сквозь очки в роговой оправе высокий мужчина в белом халате. Он был похож на статую: неподвижная фигура, неуловимо задумчивое выражение лица, взгляд сосредоточен – будто глядеть ему ещё вечность. – Мистер Джеффри Томпсон?.. Глава 4 1 Голос был спокойный, тихий. Томпсон встал пожать руку. Майкл Джейкобс двинулся навстречу. У него было красивое гладко выбритое лицо с высокими скулами, впалыми щеками и квадратной челюстью, русые волосы вились и обрамляли лицо, смягчая его строгие черты. – Доктор Джейкобс, это большая честь для меня. Я благодарен вам и миссис Холлис за возможность погреться и насытиться… Доктор молча пожал руку. Кинув на Томпсона внимательный взгляд голубых глаз, словно достаточный ответ, он подошёл к Бульденежу, извлёк из кармана продолговатый футляр и положил на табурет. Затем достал пузырёк с каким-то раствором. Следующие несколько минут Джеффри Томпсон ощущал неловкость. То ли из-за странного приёма, то ли из-за того, что оранжерея превратилась в процедурную, в которой Томпсон чувствовал себя лишним. Доктор Джейкобс орудовал над лицом Бульденежа с помощью небольшого прибора. Томпсон с ужасом наблюдал, как доктор давил вначале на одно глазное яблоко Бульденежа, затем на другое, что-то вымерял и бубнил под нос. Убрав прибор обратно в футляр, доктор Джейкобс озабоченно сказал: – Сегодня никаких препаратов. Похоже, пуля усиливает давление на зрительный нерв. – Как скажете, док! – Бульденеж отдал честь дрожащей рукой. Найдя вдруг Джеффри Томпсона, стоящего рядом, доктор просветлел лицом: – Пройдёмте ко мне в кабинет. Томпсон направился следом. Его поразило, что доктор ничего не сказал про картину у стены. Не заметить такое яркое полотно было сложно, думал Томпсон. Проходя мимо, он ещё раз взглянул на холст. За обеденным столом сидела Дева Мария с вилкой и ножом в руках. Перед ней стояла тарелка, в тарелке – младенец без головы. 2 – Присаживайтесь. Джеффри Томпсон опустился в удобное кресло против массивного стола. Доктор занял своё место за столом. Перед ним громоздилась мешанина из бумаг, двух стетоскопов и каких-то приборов, названия которых Томпсон не знал. – Сапёр. Тридцать пять лет. Судя по акценту, приехали с юга. Томпсон слегка улыбнулся. Никому, кроме Бульденежа, он не называл свой возраст. – Всё так. Какое-то время доктор молча разглядывал Томпсона. – Вы были нелюбимым ребёнком? – спросил он. – Почему вы так решили? – Вас шокировала работа Ольги.