— Глупости! — ласково возражает Виктория. — Вас же морили голодом. Пойдемте. Марта даст вам поесть. Хотите хлеба? А сыра? Виктория уводит флейтисток в сад, развлекая их непринужденной болтовней. Амара, тронутая добротой подруги, смотрит им вслед. — Отлично, — говорит Друзилла, когда троица почти исчезает из виду. — Им ведь вместе работать. — Останешься что-нибудь съесть? — спрашивает Амара. — Мне пора домой, — качает головой Друзилла. — Я обещала Примусу, что проведу с ним время. — Она нежно целует Амару в щеку. — Сообщи мне потом, во сколько тебе обходится их еда и одежда. Мы вычтем эти затраты из суммы покупки. Чтобы все было честно. — Конечно, — кивает Амара. — Поцелуй от меня сына. Друзилла через атриум направляется к Иосифу, который ждет ее у дверей, стоя рядом с Ювентусом. Они уходят, и Амара остается с Британникой. — Ты, должно быть, тоже проголодалась, — говорит Амара, смутившись, что не подумала об этом раньше. Британника пожимает плечами. — Если я тебе больше не нужна. — Иди поешь, — отвечает Амара. — Я скоро присоединюсь к вам в саду, только переговорю с Ювентусом. Привратник пожирает глазами тело приближающейся Амары. Побывав в борделе, увидев, с каких низов поднялась его госпожа, и услышав, как презрительно к ней обращается Парис, Ювентус начал глазеть на нее в открытую, но все-таки вел себя недостаточно нагло, чтобы получить замечание. Да и что Амара могла ему сказать? Благонравная женщина даже и не заметила бы этот похотливый взгляд. Амара останавливается чуть поодаль, жалея, что оказалась с Ювентусом наедине. — Когда вернется Филос? — спрашивает она. — У них с господином до вечера дела, — причмокивает губами Ювентус. — Когда он придет, передай ему, что он мне нужен. Ювентус пристально смотрит на Амару, и в глазах его явно читается, что еще совсем недавно дело не ограничилось бы одним только взглядом. Он смог бы заплатить ей за услуги. — Как пожелаешь, госпожа. Глава 12 Тело ищет того, кто ранил душу любовью. Лукреций. О природе вещей Амара и Филос по закоулкам пробираются к дому Корнелия. Скоро наступят сумерки, и на дома легли последние оранжевые отсветы. В воздухе стоит прохлада. Некоторые торговцы уже готовятся к закрытию магазинов, занося выставленные на тротуаре кувшины и корзины обратно в лавки. В харчевне, где Марта часто покупает ужин, полно народу: посетители толпятся у ярко-желтого прилавка в надежде заполучить последнюю порцию горячей похлебки. Филос явно устал. Амара думала, что он снова попытается заговорить с ней о Руфусе, но, видимо, эта его затея столько раз потерпела неудачу, что он решил от нее отказаться. Амару одновременно наполняют облегчение и разочарование. — Что скажешь о Фебе и Лаисе? — спрашивает она, когда они с Филосом довольно далеко ушли от дома и теперь идут рядом. — Я видел их всего пару минут. Но уверен, что вы с Друзиллой сделали правильный выбор. Мимо во весь опор проносится уличный торговец, обвешанный корзинами, в которых позвякивают горшки и миски. Амаре и Филосу приходится вжаться в стену. Филос выставляет одну руку вперед, чтобы защитить Амару от царапин и ссадин. Амара знает, что так должен поступать всякий раб: издавна повелось, что рабы жертвуют своим удобством ради господ. Вот только во взгляде Филоса читается скорее дружеское чувство. — Тебя не задели? — спрашивает он. Филос опустил руку, но они по-прежнему стоят очень близко друг к другу. Амара невольно хватает его за руку, наполовину скрытую складками ее плаща. — Нет, — отвечает она, — не задели. Спасибо. Филос так крепко пожимает руку Амары в ответ, что на мгновение ей кажется, будто он ее уже не отпустит. Его большой палец скользит по ее запястью достаточно медленно, чтобы стало понятно: это не случайность. Затем Филос выпускает руку Амары и отстраняется. Они молча продолжают свой путь, не глядя друг на друга. Филос держал ладонь Амары всего пару секунд — торговец едва успел промчаться, — но ей кажется, будто время замерло. — Так странно было смотреть на невольничий рынок с другой стороны. — Сердце Амары бьется так сильно, что она даже не задумывается о том, что говорит, или о том, почему ей вдруг понадобилось поделиться сокровенным. — Феликс купил меня не здесь, в Поццуоли, и этот рынок в гавани снится мне до сих пор. Мне снится, как поступают люди, когда считают тебя пустым местом. Когда они знают, что ты ничто. — Судьба избавила меня от этого испытания, — отвечает Филос. — Меня продали лишь однажды, да и то частным образом. — Это очень жестоко. А теперь я и сама поступила так с другими людьми. Филос первый смотрит на Амару. — Мы просто делаем все возможное, чтобы выжить. Ни ты, ни Друзилла не станете мучить рабынь. Не будь тебя, их купил бы кто-нибудь еще. — Я пытаюсь себя в этом убедить. — И это правильно. Только дураки считают, что жизнь — это пьеса, в которой есть надежда остаться верным добродетели. Филос улыбается, будто его слова — это не более чем шутка, но и он, и Амара знают, о ком идет речь: о любителе театра Руфусе. Амара улыбается в ответ, но не решается отдать должное остроте в адрес патрона. — Полагаю, я не прошу от Фебы или Лаисы того, через что прошла сама. Да и Эгнаций меня никогда не обижал. Он, можно сказать, дружил со мной и Дидоной. — Каково тебе будет увидеться с ним вновь? Амара вспоминает их последнюю встречу с Эгнацием, его густо накрашенное лицо, растянутое улыбкой, его нежные прикосновения к волосам Дидоны, в которые он вставлял розы. Дидона всегда нравилась ему больше других. Эти воспоминания навевают на Амару легкую грусть. — Не знаю, — отвечает она. Двери, ведущие в дом Корнелия, вдвое превосходят рост Амары и кажутся гораздо выше остальных дверей на улице. На темный тротуар выбивается луч света. Филос с Амарой идут мимо главного входа. Амара ведет своего спутника к небольшой двери в проулке — через нее можно попасть в дом, не привлекая лишнего внимания. Привратник в измазанном жиром фартуке впускает Амару и Филоса в слабо освещенную комнату, а сам уходит за Эгнацием. Амара наблюдает за Филосом, который с любопытством разглядывает фрески на стенах: нимфы убегают от кентавров. В доме Корнелия сложно найти хоть одну утонченную деталь. — Дорогая! В дверном проеме возникает Эгнаций, вольноотпущенник Корнелия. Руки его театрально раскинуты: он явно ожидает объятий. Амара, подбежав к нему, целует его в обе щеки. — А это кто такой? — Эгнаций, поджав губы, осматривает Филоса с головы до ног, будто приценивается. Амаре становится не по себе, она боится, что Филос обидится, но его это, напротив, забавляет. — Эконом, — отвечает Филос. — Я здесь, чтобы составить договор. — Слишком хорош собой для эконома, — подмигнув, шепчет Амаре Эгнаций. Амара с досадой понимает, что остроумные ответы не идут ей в голову, а щеки между тем краснеют всё сильнее. Эгнация это смешит. — Ну, голубки, давайте выпьем вина и поговорим о пирах. И о договорах, — добавляет он и, вскинув одну бровь, бросает взгляд на Филоса. Амара и Филос вслед за Эгнацием проходят в едва ли более просторную комнату — вероятно, она принадлежит самому Эгнацию — с двумя диванами и столиком, на котором уже выставлен кувшин вина. Темно-красные стены украшены сценами из легенд о Геракле. В каждом углу зажжены железные светильники, в небольшой жаровне тоже полыхает огонь. Амара не единожды бывала в доме Корнелия, но всякий раз ее приглашали выступать. Вряд ли хозяин дома знает о ее сегодняшнем визите. Звать на пиры женщин и музыкантов не его забота. — Садитесь, милые, садитесь, — тараторит Эгнаций, размахивая руками. Амара и Филос не могут сидеть рядом и поэтому с неловким видом устраиваются на разных концах одного дивана. Эгнаций со вздохом откидывается на втором ложе. — Как мне жаль, — говорит он, — как мне жаль твою подругу, как мне жаль мою милую ласточку. Какая утрата! Амара понимает, что речь идет о Дидоне. — Спасибо, — отвечает она. — Какой у нее был голос! Ты ее когда-нибудь слышал? — спрашивает Эгнаций Филоса, но тот качает головой. — Просто изумительный голос. — На мгновение лицо Эгнация принимает выражение искренней грусти. — Да обретет ее душа покой, — с этими словами он тянется за вином. — Я рад, что хотя бы ты, милая, сбежала от этого вашего жуткого хозяина. — Ты до сих пор ведешь дела с Феликсом? — Он может многое предложить, — пожимает плечами Эгнаций. — С сутенерами нужно держать ухо востро. Не самый приятный народец, — улыбается он Амаре. — К присутствующим это, конечно, не относится. — Я писала тебе, что, к сожалению, больше не выступаю для широкой публики. — Амара наклоняется вперед, чтобы принять протянутый Эгнацием бокал. Она замечает, что Филос жестом отказывается от напитка. — Моего патрона расстроила бы даже сама мысль об этом. — Само собой! — кивает Эгнаций. — Твой патрон — Руфус-младший? Или адмирал Плиний? По твоему новому имени непросто догадаться, кому ты принадлежишь. — Отхлебнув вина, он снисходительно кивает Филосу. — Но ты, конечно, согласишься, что нет ничего плохого в том, чтобы у девушки было два прекрасных патрона. Никто из нас не молодеет. — Мой патрон — Руфус, — отвечает Амара, пропустив двусмысленный намек Эгнация мимо ушей. — Но и перед адмиралом я в огромном долгу. — Что же ты можешь предложить мне? — Осушив бокал, Эгнаций разглядывает капли, перекатывающиеся по донышку. Вино поблескивает в свете жаровни. — Корнелий, к несчастью, не желает видеть юношей. Хотя я частенько ему их предлагаю. — У меня есть очень талантливая певица, невероятная красавица, — говорит Амара. — И две чудесные флейтистки. Певица к тому же искусно ублажает мужчин, выполняя любые прихоти. — Где ты их купила? — Певица — моя вольноотпущенная, — отвечает Амара. — Мы раньше… — она осекается. Ей нечего стесняться Эгнация. — Мы раньше работали вместе. В борделе. А флейтисток я купила вместе с Друзиллой по ее совету. — Звучит прекрасно! Я бы с радостью заказал их на ужин ради пробы. И мы можем выделить им время на Флоралиях. Уверен, ты помнишь, как они проходят у нас.