— Она такая крошечная. Филос смотрит на ребенка так, словно не может поверить своим глазам. Он держит дочку с такой нежностью, что сердце Амары, уже обескровленное многочисленными потрясениями, снова начинает ныть. — Ты не просила ничего передать Руфусу насчет того, в каком состоянии ты сама. Мне пришлось спрашивать у Валентины, в порядке ли ты, и она пообещала мне, что с тобой все будет хорошо. Она поклялась мне в этом. Ты хорошо себя чувствуешь? — Да, только очень устала. — Теперь ты можешь поспать. Я присмотрю за ней, а ты отдыхай. Филос наклоняется, чтобы поцеловать Руфину, и восторженно смотрит на нее: — Она само совершенство. — Британника считает, что она похожа на лягушку. Филос смеется: — Может быть, немного. На лягушку-совершенство. — Лягалась она уж точно как лягушка, когда вылезала из меня. Амара опускается пониже, теперь она лежит, а не сидит в кровати. Филос что-то тихо напевает дочке, и она смотрит на них обоих; теперь, когда он здесь, ее разбитое тело наконец расслабляется. Амара закрывает глаза, сказав себе, что всего на минуту, и проваливается в глубокий сон. Глава 43 Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия и все — у страха[20]. Сенека. Нравственные письма к Луцилию, письмо XLVII Первая ночь после родов становится последней, когда Амаре удается проспать напролет до утра. Чудовищный ритм ночей с ребенком доводит ее до такого изнеможения, которого она и вообразить себе не могла. Крики Руфины будят их каждый час, и на третью ночь, когда Филос в очередной раз передает ей ребенка, чтобы покормить, Амара всхлипывает и пытается с головой спрятаться под одеялом. Филос тоже измотан донельзя, он уже не легко спрыгивает с кровати, а с трудом, пошатываясь, одевается на рассвете, чтобы кое-как выйти из дому и усердно работать до самой ночи, когда пытка возобновится. Дни после рождения ребенка, которые, будь Амара замужем или богата, были бы посвящены празднованиям и семейным визитам, на деле проходят в странном состоянии уединения. Британника помогает ей, даже учится мыть и пеленать Руфину, так что Амаре остается только кормить ребенка и спать. Юлия также немного скрашивает одиночество Амары. Ее арендодательница приходит каждое утро и приносит Амаре в подарок игрушки или что-нибудь вкусное, а спустя некоторое время настаивает, чтобы Амара присоединилась к ней во время прогулок в саду. Они сидят рядом, укутавшись в одеяла, Руфина мирно спит на руках у матери; глядя на нее, и не скажешь, что этот ребенок нещадно свирепствует ночами. — Ты должна решить, кого пригласишь на церемонию наречения, — говорит Юлия, потянувшись к кубку со сладким вином на столе перед ней. — Я не уверена, что с моей стороны будет правильно эту церемонию проводить. — Глупости! — Для пущей выразительности Юлия взмахивает рукой с кубком, и темная жидкость выплескивается через край. — Если ты беспокоишься из-за того, что твои комнаты слишком маленькие, я буду счастлива провести ее у себя. Юлия слишком деликатна, чтобы упомянуть, что Амару может смущать также цена. — Ты очень добра, но ты уже столько для меня сделала. — Амара, тебе придется научиться быть более похожей на мою мать. Никогда не отказывайся от подарка. Привести внебрачного ребенка в этот мир и так непросто, не хватало еще думать о гордости. Руфина громко и довольно посапывает на руках у Амары. Юлия смотрит на нее с необычной для нее нежностью во взгляде, пока Амара качает ребенка. — Твоя мать, какой она была? — Ах. — Юлия окидывает взглядом сад так, словно видит там нечто, скрытое от чужих глаз, и, хоть она по-прежнему улыбается, теперь на ее лицо ложится тень мечтательной грусти. — Человека лучше нее ты себе и не представишь — как и человека хуже. Но справедливости ради надо сказать, что она научила меня всему, что я знаю, и не проходит ни дня, чтобы я не благодарила ее. — Твой отец всегда поддерживал ее? — Да. Хоть она так никогда и не смогла оправиться от боли, когда он отказался от ее услуг конкубины и отпустил. Мне тогда было лет десять. До этого она была его любимицей, а вся ее жизнь крутилась вокруг его счастья. Он подарил ей этот дом. Я помню, как он был здесь, в саду. Когда он приходил, то раскрывал объятия и ждал, что мы прибежим к нему и будем благоговейно ловить каждое слово. Юлия смеется, увидев выражение лица Амары: — Не то чтобы мы уж сильно притворялись. Я правда любила своего отца. А как единственный выживший ребенок я могла насладиться привилегиями, о которых большинство внебрачных детей и мечтать не могут. — А твоя мама любила его? — Да, к несчастью. Он купил ее, когда она была еще очень молода, а затем освободил и сделал конкубиной. Он всегда был очень щедр, но при этом в самом деле не заслуживал того раболепного поклонения, которое расточала ему моя мать. Ни один мужчина его не заслуживает. Ошибка, которая впоследствии ей вышла боком и которую ее дочь никогда не повторит. Юлия снова отпивает из кубка: — Ошибка, которую, возможно, ты не совершила, пока была с Руфусом. — Когда-то я думала, что люблю его. — До тех пор, пока не узнала о контракте? Амара кивает, не желая распространяться о том, как в самом деле умерли ее чувства. — Должна признать, это удивило даже такого прожженного циника, как я. Но теперь, когда он женат, тебе ничего не угрожает. Он не может забрать у тебя свободу. А ты в конце концов найдешь нового патрона, может быть, даже очень скоро. От многозначительного взгляда Юлии Амаре становится не по себе. Она не намерена бросать Филоса, но не может сказать об этом вслух, тем более что Юлии ничего не известно об их отношениях. — Ну конечно, мужчины просто валом повалят к дверям покинутой конкубины с маленькой дочкой на руках. Юлия смеется: — Иногда ты такая наивная. Ты не думала, что доказательство твоей плодовитости только поднимает твою ценность? И вряд ли тебя можно назвать покинутой, дорогая. При всех его недостатках, Руфус все-таки не отказывался от тебя. У тебя есть поддержка адмирала. И мне приятно думать, что моя дружба тоже чего-нибудь да стоит. — Она стоит очень многого. По правде говоря, я не знаю, что бы я делала без твоей поддержки. — Надеюсь, она не заставляет тебя изливать ей душу? — раздается за спиной Амары резкий голос Ливии; Амара оборачивается, в то время как Ливия лениво подходит к ней и наклоняется, чтобы посмотреть на Руфину. — Здравствуй, лягушечка, — говорит Ливия, ласково улыбаясь, отчего у нее на щеках появляются ямочки. Она садится рядом с Юлией и облокачивается на нее, а та кладет руку ей на колено. — Надеюсь, ты не против, что я попросила твоего эконома разобраться с одним моим контрактом сегодня утром. Такой расторопный мальчик, право. И глаза такие милые. — Если только ты ему заплатила, — отвечает Юлия вместо Амары. — Разумеется, я заплатила! Ливия принимает оскорбленный вид и угощается вином из кубка Юлии. — Он сказал мне, что, когда выборы закончатся, он будет ухаживать за ребенком. По этим словам Амара понимает, что Ливия наверняка устроила Филосу допрос с пристрастием, потому что сам он никогда не распространяется о таких подробностях их жизни. — Да, это так. Когда-то он помогал обучать Руфуса. — Правда? Никогда бы не подумала, что ему уже столько лет. Он ужасно хорошенький. — Надеюсь, ты не флиртовала с бедным мальчиком. Юлия смотрит на Ливию, вскинув брови. Они обмениваются пристальным взглядом, в котором угадывается мрачное веселье. Ливия улыбается: — Ты знаешь, что я никогда этого не делаю. Ливия кладет свою руку поверх руки Юлии. Этот жест кажется настолько интимным, что Амара опускает взгляд на Руфину и поправляет ей пеленку, делая вид, что ничего не видела. В тот вечер, когда Амара рассказывает Филосу о предложении Юлии провести церемонию наречения у себя, он на удивление легко соглашается. Они сидят рядом на кровати, Филос одной рукой обнимает Амару за плечи; длинные, трепещущие тени пляшут по стенам комнаты в свете масляной лампы. Фрески в этой комнате самые дешевые: черно-белые геометрические узоры, так что сразу и не поймешь, где тень, а где краска. Руфина прижимается к груди Амары и жадно сосет молоко, отчего Амаре и легче, и в то же время неприятно. — Любое подтверждение того, что она рождена свободной, будет только во благо. Филос ласково поглаживает ножки дочери, поджатые под пеленку. — Никогда не думал, что мой ребенок будет носить лунулу. — Это слово он произносит с почтением. Оно означает ожерелье, которое подтверждает свободный статус Руфины, что радикально отличает ее от отца и даже матери, которая несет на себе след былого рабства. — Но мне неловко, что Юлия будет все оплачивать.