– Тогда играй. Элиза закусила губу, понимая, что по причине собственной вспыльчивости попала в ловушку и теперь уже нет возможности с достоинством отступить. – Чёрт, – подняв руки, Лиз в замешательстве взлохматила волосы, – и с чего обычно начинают обольщать? – Попробуй распустить пёрышки, – лёжа на боку, Марис наблюдал за нею без всякого интереса. – Видела, как это делают петухи? – У меня нет хвоста! – огрызнулась Элиза. – Очень жаль, – Марис закрыл глаза. Всем видом он говорил, что помогать ей не собирается. Глубоко внутри себя, где-то в области желудка, Лиз почувствовала тёплое мерцание огонька азарта. Если она сумеет растормошить его, доказать, что она способна на страсть – в объятиях более подходящего мужчины, Стронберг отпустит её к Андресу. Или… к чёрту сомнения, конечно, отпустит! Лиз несколько раз потянулась, разминая застывшие спину и плечи, присела на табурет перед зеркалом. И приступила к нехитрому, но действенному женскому ритуалу – расчёсыванию волос. Очень к месту была 6ы сейчас отдалённая музыка, и Лиз начала тихонько мурлыкать французскую балладу о несчастной любви, поклявшись как можно скорее выучить песенки рискованного содержания. Белые волосы искрящимся облаком окутали её плечи, спускаясь до самой талии. Нет, не напрасно она не решилась отрезать косы, подумала Лиз, с удовлетворением слыша участившееся дыхание Мариса. В левом зеркале было заметно, что Стронберг более не притворяется равнодушным, а хищно смотрит на её волосы. Руки Лиз коснулись шнуровки платья. Марис немного приподнялся на кровати, и тут Лиз резко встала, одновременно поворачиваясь к нему. Волосы описали полукруг и упали спереди на её плечи, платье удерживалось уже не шнуровкой, а только подъёмом груди. – Нравится курочка, петушок? – ласково пропела Элиза. Словно сжигаемая страстью, она провела ладонями по бёдрам, прижимая к ним тонкую шерстяную ткань, а потом потянула край юбки кверху. Лиз видела, что терпение Стронберга на исходе, и успела ловко отпрыгнуть долей секунды раньше, чем он набросился на неё. Но край платья всё же оказался в его руках, и Марис медленно надвигался на Лиз, подтягивая юбку к себе. Глаза его были так выразительны… Лиз на секунду захотелось скинуть всю одежду и оказаться в его объятиях. Принадлежать ему… Боже, о чём она только думает! Стронберг стоял уже близко. – Ты прекрасна, – глазами, взглядом он искушал и соблазнял Лиз, пока руки стягивали вниз развязанное платье. – Отдайся мне, и мы оба выиграем в нашем договоре. Упоминание о договоре стало его стратегической ошибкой. Вспомнив об Андресе Ресья, Лиз сразу пришла в себя. – Похоже, тебе понравилось моё представление, – сухо проговорила она. – Видишь, я-то способна испытывать страсть, да только ты – не тот, кто во мне её разбудит. Стронберг с безумным видом сжал руки на её плечах. – Со страстью или без страсти, но ты будешь моей. А потом можешь возвращаться к своему крестьянину униженной и опозоренной! Ты ещё пожалеешь, что с презрением отнеслась к моим ласкам… – он начал осыпать её губы грубыми поцелуями, не пытаясь щадить нежной кожи. Во рту Элиза почувствовала металлический привкус крови. – Животное, ты хуже своего омерзительного коня! – завопила, вырываясь, девушка. – Глупая маленькая сучка! – Марис ударил её по щеке. Голова Лиз мотнулась в сторону, и в комнате стало тихо. Девушка присела на корточки, собирая рассыпавшиеся заколки. Но в её позе не чувствовалось ожидания извинений. Похоже, такое обращение шведская крестьянка понимала. – Элиза… – Марис сделал движение в её сторону. Девушка не поднимала глаз, стоя на коленях. – Уходи, – очень тихо проговорила она. – Пожалуйста, уходи. Я не могу тебя видеть. – Тебе придётся, – так же тихо и напряжённо отозвался Марис, – ты сама понимаешь. Сегодня самый подходящий день, чтобы смириться со своей судьбой. – Чтобы сделать тебе приятное? – Мне приятно и твоё наивное сопротивление тоже. Но однажды я преодолею его… – Нет, – Лиз помотала головой. – Ради Андреса я смогу быть стойкой. Она не получила ответа на свои бунтарские слова, а подняв голову, обнаружила, что находится в комнате одна. Марис ушёл. И неожиданно ей захотелось заплакать. Глава 22 Похоже, о любви люди начали думать почти сразу после зарождения человеческого рода. На самом деле в этом нет ничего удивительного, ведь без взаимного притяжения человечество так и закончилось 6ы на первом мужчине и первой женщине. Совокупление – естественный процесс, удивляло другое: зачем поэты всего мира так стремятся нагромоздить вокруг этого романтический ореол? Закрыв тонкий томик четырехстиший Омара Хайяма, два дня назад таинственно появившийся на её кровати, Лиз Линтрем задумалась. Всё это приятно и интересно, но неужели сотни лет назад живший поэт такие же чувства испытывал и к живым женщинам, а не только к эфемерным созданиям, сотворённым его воображением?.. – Masa'u Al-Khair, 'ibna. Элиза вскрикнула, заметив в шаге от себя опустившуюся в поклоне странную фигуру. И тут же устыдилась своей реакции – это был всего лишь старый Хусейн Лалие в своих пышных одёжках, которых на нём было надето, наверное, с десяток слоёв. К тому же, похоже, своим поклоном он выражал ей ничем не заслуженное почтение. Лиз начала выбираться из кресла, чтобы поклониться в ответ. – Добрый вечер, мсье Лалие, – пробормотала она. Коснувшись плеча девушки – Лиз показалось, будто её вдавило в кресло ураганным ветром, бьющим прямо в лицо, Хусейн попросил её не вставать. – Я, кажется, напугал вас, милое дитя. Так пусть моё поведение покажет всю глубину раскаяния, испытываемого мною… Лиз слегка наморщила лоб, не поспевая за цветистостью его оборотов. Настолько хорошо она французский не знала. А вот старик, похоже, владел языком в совершенстве. – Не то чтобы напугали… – Лиз в замешательстве потёрла пальцами лоб и призналась. – Да, немножко. Вы появились так неожиданно… Хусейн Лалие ласково улыбнулся ей, и Лиз пронзила странная мысль: а с чего она решила, что старик нелюдим и жесток? Помог же он ей сбежать неделю назад, хотя потом без всяких колебаний направил по её следам Мариса. Может, он просто легко поддаётся давлению? Тогда хорошо бы склонить его на свою сторону. И Элиза подарила Хусейну улыбку, которая помогала ей творить с мужчинами, словно с мягкой гончарной глиной, что угодно. – Вы тоже чувствуете себя одиноким в такие вечера, да, мсье Лалие? – жестом хозяйки Лиз указала на кресло напротив себя. – Прошу вас, присядьте, побеседуйте со мной. Время течёт так медленно… Хусейн Лалие сел, подобрав края всех своих одеяний, и стал похож на яркую летнюю бабочку в сердцевине цветка. – Медленно для одного, но оно незаметно, если влюблённые сидят рука об руку и смотрят в глаза… – Опять о том же! – Лиз в раздражении вскочила, но араб невозмутимо смотрел на неё снизу вверх своими тёмными глазами. – Да вы поймите, мсье Лалие, ваш Омар вовсе не собирается сидеть, держа меня за ручку! Он… – Откуда ты знаешь настоящие желания Омара, дитя? – Как это откуда? – Лиз с досадой глянула на Лалие. – Драгоценный алмаз вашей души не упускает ни одного случая рассказать мне об этих желаниях! Хусейн скупо улыбнулся. – О, ibna, то, что у мужа на устах и что у него на сердце, порой различается, как небо и земля… – Не думаю, что Омар Лалие настолько сложно устроен! – сердито отрезала Лиз. Улыбка на смуглом лице Хусейна тут же увяла. – Ты говоришь о моём сыне, женщина! – подчёркнуто спокойным тоном произнёс он. Даже взбалмошная рыжеволосая Низель отчётливо видела сопровождающий этот тон знак "Опасность". Но возлюбленная Омара перещеголяла и её. – Я буду говорить то, что думаю, даже о вашем ненаглядном пророке Мухаммеде, а не только о ничтожном Омаре Лалие, этом поддельном арабе… – И добьёшься этим того, что – в лучшем случае – муж скажет тебе "талак". Разведётся, – пояснил Хусейн на непонимающий взгляд северянки. – Или отведёт к кади. Кади – это судья. Если он постановит забить тебя камнями в назидание всем болтливым и непокорным жёнам, то камни возьмёт всё поселение и… – Не надо, – хриплым голосом остановила его Лиз. – Я знаю, что такое быть забитой почти до смерти камнями… – Правда? – немного удивился Хусейн Лалие. Незаметно он оглядел девушку с головы до ног, пытаясь понять – она ли сама была подвергнута этому наказанию или кто-то другой на её глазах. Если северянка лично прошла через кару, на которую обрекают гулящих женщин, она никак не подходит в жёны его сыну. А если нет? В любом случае это оставило в её душе глубокие шрамы. Следует разузнать поподробнее. Сознание плавало словно в тумане, и перед внутренним взором снова вставала ужасная картина трёхлетней давности: Линета, привязанная к стволу дерева. Толпа обезумевших женщин с выставленными вперёд когтями, готовыми разорвать её на куски. Перекошенные лица, беззвучно раскрывающиеся рты, пена, стекающая на подбородки. Камни, множество разных камней, летящих в потерявшую сознание жертву – Лиз могла различить траекторию полёта каждого камешка, но не могла остановить их. Кровь, стекающая по лицу сестры и по её ногам – из тела Линеты выходил ребёнок Раймонда Стронберга. Ценой этой потери жизнь Линеты была спасена, и она даже не потеряла зрения, хотя долго не могла потом открывать опухшие глаза. А четырнадцатилетняя Элиза Линтрем навсегда запомнила слово "потаскуха", каким обзывали женщины лена её старшую сестру. Сама ещё ребёнок, она не смогла защитить Линету; а та сокрушалась лишь об одном – о гибели дитя от любимого мужчины. Раймонд Стронберг – сокровище Линеты, её Бог… Девушка задрожала всем телом и начала стонать. Хусейн Лалие, вспорхнув с дивана, взял её за руку. – Ты чувствуешь боль и горечь, дитя. Доверься мне, ibna, и я умерю твои печали. – Правда? – северянка затравленно посмотрела на него. А потом перехватила руку Хусейна обеими руками. – Вы можете это, мсье Лалие, верно? Конечно, можете! Все знают, что великие волшебники живут во дворцах на Востоке. Они могут приказывать ветрам, и в небе над их дворцами всегда с одной стороны светит солнце, а с другой – месяц со звёздами… Губы Хусейна Лалие, прикрытые усами и бородой, странно задрожали, а тяжёлые веки почти полностью скрыли глаза. Но голос оставался таким же ласковым: – Ты готова довериться мне, дитя? Элиза судорожно закивала – говорить она не могла. Старый араб соединил перед собой ладони, полностью спрятав руки в рукавах, пробормотал какое-то заклинание над образованным пальцами шаром, а после опять разделил его пополам. В пустых до того ладонях сиял необыкновенной красоты голубой камень. Девушка хрипло ахнула – такого зрелища она не видела никогда. – Слеза Фрейи… – Да, – согласился араб, мысленно перебрав пантеон древних скандинавских богов. – Когда богиня любви плакала, на землю падали прекрасные драгоценные камни аметисты. Вглядись в него, ibna, и ты увидишь в его сиянии своё будущее… Лиз потянулась всем телом к камню, голубое пламя внутри которого завораживало её. Руками она не осмелилась бы коснуться дара богини Фрейи, но камень был так прекрасен, он манил и обещал невероятной силы наслаждение. Лалие раскачивал его вправо и влево перед её глазами, видя, что девушка уже не сможет выйти из состояния транса. Голос араба изменился, стал более низким и певучим: – Глаза твои так устали, Феризат, веки так тяжелы… сон – вот что излечивает любое горе… спи, Феризат, усни, я буду охранять твой сон и повелевать им… Спи, но слух твой пусть останется так же остр. Слушай меня, Феризат, слушай… Голова северянки с закрытыми глазами коснулась спинки кресла, и Хусейн Лалие убрал аметист в складки бурнуса. Никакой магической силы, по правде говоря, кристалл не имел, он служил только способом концентрации внимания; и в этом качестве его время от времени использовали уже четыре поколения его, Лалие, предков. А он передаст камень Омару, когда мальчик достаточно повзрослеет, чтобы мудро распоряжаться им. – Ты спишь, Феризат? Ответь мне. Губы девушки неуверенно шевельнулись. Вторая попытка была успешнее. – Да, господин, – монотонно проговорила она. – Я освобождаю твой дух, Феризат. Пусть он летит вперёд и увидит будущее. Тебе, Феризат, суждено стать наречённой супругой Омара Лалие? Хусейн шёл на риск, задавая вопросы, ведомые лишь умеющему прочесть Книгу Судеб. Но ему необходимо было знать волю Аллаха, чтобы случайно не пойти поперёк неё. Хусейн Лалие был верующим человеком до кончиков ногтей.