– Но он сказал… – Так он хотел показать, что злится на тебя за то, что ты нажаловался на него. – Но над учителями нельзя смеяться… – А ябедничать на своих товарищей тоже нельзя. Особенно если ты хочешь, чтобы они к тебе хорошо относились. Я вот о чем: миссис Уиклоу обязана хорошо к тебе относиться, это условие ее трудового договора. Но доверие своих одноклассников нужно заслужить. И ты его лишился. – Она подалась вперед. – Существуют разные правила, Джейкоб. Одни ясные и четкие: нельзя смеяться над учителями. А другие похожи на секреты. Предполагается, что ты должен их знать, даже если тебе никто о них не говорил. Вот этого я никогда не мог понять: эти неписаные правила. Другие люди улавливают их так, будто в них встроен какой-то социальный радар, который отсутствует в моей голове. – Ты смеялся, когда Сойер потешался над миссис Уиклоу? – Да. – Он думал, ты на его стороне, тебе нравится это представление. Теперь представь, что он почувствовал, когда ты нажаловался на него. Я смотрел на Джесс, выпучив глаза. Я не Сойер, и я выполнял правило, в то время как он сознательно нарушал его. – Не могу. Через несколько минут за мной приехала мама. – Добрый день, – сказал она, улыбаясь Джесс. – Как прошло занятие? Джесс посмотрела на меня, поймала мой взгляд. Потом повернулась к маме: – Сегодня Джейкоб устроил проблемы одному мальчику. Да, и еще он украл нож из столовой. Я почувствовал, как сердце у меня в груди превращается в камень, а во рту пересыхает, будто туда набили ваты. Я-то думал, эта девушка станет мне другом, будет хранить мои секреты. А она первым делом выложила моей матери все, что случилось сегодня! Ну и разозлился же я. Видеть ее больше не хотел. И в животе у меня словно бы лежала мягкая губка, такое возникло ощущение, будто я только что слез с карусели, потому что знал: по дороге домой мама захочет подробно во всем разобраться. Джесс прикоснулась к моей руке, чтобы привлечь к себе внимание, и сказала: – Вот как чувствовал себя Сойер. И я больше никогда не поступлю так с тобой. А ты? На следующий день, придя в школу, я стал поджидать Сойера у его шкафчика. – Что ты тут делаешь, урод? – спросил он. – Прости, – сказал я, причем совершенно искренне. Может быть, сыграло роль мое лицо, или тон голоса, или тот факт, что я сам его нашел, но Сойер постоял секунду у своего открытого шкафчика, а потом пожал плечами: – Да ладно. Я решил, что это его способ сказать спасибо. – Ты все еще хочешь убить меня? Он покачал головой и засмеялся: – Вряд ли. Говорю вам, Джесс Огилви была лучшим учителем из всех, какие у меня были. И она поняла бы, как никто другой, почему я сделал то, что сделал. Оливер Прошлая ночь была самым замечательным случаем в истории моей сексуальной жизни, если не считать времени, когда я был студентом-второкурсником и получил письмо, опубликованное в «Пентхаусе», – разница, само собой, в том, что то было вымыслом, а прошлая ночь была на самом деле. Я думал об этом. Ладно, я ни о чем другом не думал. Как только Эмма и я признались друг другу в своих самых страшных страхах, мы сравнялись. Уязвимость побивает возраст. Когда ты эмоционально обнажен, переход к физической обнаженности не так уж сложен. Утром я проснулся, а на моей руке лежали пряди ее распущенных волос, ее теплое тело прижималось к моему, и я решил, мне все равно, спала она со мной от отчаяния, раздражения или просто чтобы отвлечься, – уйти я ей не позволю. Прошлой ночью я составил карту каждого дюйма ее тела и хотел возвращаться на эту территорию, пока не изучу ее лучше всех, кто когда-нибудь занимался или еще займется этим. А значит, я должен добиться оправдания ее сына, потому что в противном случае она больше не захочет меня видеть. И вот я приехал сегодня утром в суд с намерением осуществить для Джейкоба лучшую защиту в истории штата Вермонт. Я был собран, целеустремлен и решителен, пока не увидел, как Эмма вылезает из машины другого мужчины. Своего бывшего. Он имеет право находиться здесь, полагаю, он отец Джейкоба, но Эмма заставила меня поверить, что этот человек на общей фотографии больше не появится. Мне не нравится, как Генри поддерживает ее под локоток, пока мы поднимаемся по ступеням в здание суда. Неприятно, что он крупнее меня. Мне не по себе оттого, что, когда я прикоснулся к руке Эммы у входа в зал, Тэо заметил это, и брови у него подскочили до самой линии волос. Пришлось мигом изобразить, что это было случайно. Мне совсем не нравится тот факт, что я полностью занят Эммой, когда должен сосредоточиться целиком на ее сыне. Пока в зал заходят присяжные, я сажусь рядом с Джейкобом. У него такой вид, будто он выхлебал шестьдесят чашек кофе. Он подскакивает на стуле, словно не замечает, что находится за столом защиты. Эмма поместилась справа от него, и – клянусь! – я чувствую жар ее кожи, хотя нас разделяет Джейкоб. – Мне это не нравится, – бормочет он. «Тебе и мне, нам обоим, приятель», – думаю я. – Что именно? – Ее волосы. – Чьи волосы? – Ее, – говорит Джейкоб и указывает на Хелен Шарп, отворачиваясь от нее. Сегодня волосы у прокурора распущены и болтаются у лица. Они рыжие, длиной до плеч. Новая прическа делает ее с виду почти сострадательной, но я на это не рассчитываю. – Ну что ж, – замечаю я, – могло быть и хуже. – Как? – Они могли быть длиннее. Это заставляет меня вспомнить Эмму прошлой ночью – как распущенные волосы струились по ее спине. Из-за Джейкоба я никогда не видел их такими. – Дурной знак, – говорит Джейкоб; пальцы его приплясывают на бедре. – Кажется, их тут немало. – Я поворачиваюсь к Эмме. – Что здесь делает Генри? Она качает головой. – Объявился у нас дома сегодня утром, когда я была на пробежке, – с напором в голосе произносит Эмма, не встречаясь со мной взглядом. Разговор окончен. – Обязательно скажите правду, – вдруг заявляет Джейкоб, и мы с Эммой оба резко поворачиваем голову к нему. Неужели его интуиция сильнее, чем мы предполагали? – Всем встать, – произносит бейлиф, и судья входит в зал из своего кабинета. – Если защита хочет произнести вступительное слово, – говорит судья Каттингс, – можете начинать. Я бы предпочел сделать это вчера, перед Хелен, чтобы все время, пока присяжные наблюдали за реакциями Джейкоба во время выступления прокурора, они понимали, что его неуместные выходки связаны с синдромом Аспергера, а не с тем, что он убийца-социопат. Однако судья не дал мне такой возможности, и вот теперь я должен произвести на них вдвое более глубокое впечатление. – Правду, – снова шепчет Джейкоб. – Вы скажете им, что произошло, да? Он говорит о присяжных, понимаю я, об убийстве Джесс. И столько всего вложено в этот вопрос, что я не знаю, как отвечать Джейкобу, чтобы не соврать. Я молчу, а потом набираю в грудь воздуха и тихо шепчу: – «Привет. Меня зовут Иниго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти»[36]. Я знаю, что Джейкоб улыбается, когда я встаю и обращаюсь к присяжным: – Во время судебного процесса адвокаты просят присяжных видеть все в оттенках серого. Вы должны рассматривать проблему с двух сторон, не делая поспешных выводов, выслушав все показания и доводы, и только после этого принять решение. Судья наказал вам поступать так и повторит свою просьбу в конце процесса. – Я подхожу к присяжным. – Но Джейкоб Хант не знает, как это делать. Он не видит оттенков серого. Для него мир белый или черный. Например, если вы попросите Джейкоба разбить палатку, он сломает ее. Диагноз «синдром Аспергера» подразумевает, что Джейкоб не понимает метафор. Для него мир буквален. – Я оглядываюсь на Джейкоба; тот смотрит в стол. – Вы, наверное, заметили, что вчера во время заседания Джейкоб не смотрел в глаза свидетелям. Не выказывал эмоций, когда обвинитель описывала ужасные сцены убийства. Или что он не мог долго выслушивать показания и нуждался в перерывах, для чего уходил в особую комнату. На самом деле во время этого судебного разбирательства может возникнуть немало моментов, когда вам покажется, что Джейкоб ведет себя грубо, по-детски или даже делает нечто такое, что указывает на него как на виновного. Но, дамы и господа, Джейкоб не может иначе. Все эти модели поведения – отличительные признаки синдрома Аспергера, неврологического расстройства аутистического спектра, которое диагностировано у Джейкоба. Люди с синдромом Аспергера могут обладать обычным или даже исключительно высоким уровнем интеллекта, но при этом они демонстрируют серьезную ограниченность в социальных и коммуникативных навыках. Они могут быть одержимы распорядками и правилами или зациклены на какой-то одной теме. Они не способны читать выражения лиц или язык тел. Они сверхчувствительны к свету, текстурам, запахам и звукам. От матери Джейкоба и от врачей вы услышите о его проблемах и о том, как упорно они старались помочь ему преодолеть их. Вы узнаете и о весьма развитом у Джейкоба конкретном чувстве того, что правильно и что неправильно. В его мире правила не просто важны – они непреложны. И тем не менее глубинные основания этих правил ему непонятны. Он не сможет объяснить вам, как его поведение влияет на другого человека, потому что для него невозможно метафорически примерить на себя чужую кожу. Он дословно процитирует вам каждую фразу из сорок четвертой серии «Борцов с преступностью», но ему не справиться с объяснением того, чем была расстроена мать в седьмой сцене или как подействовала на родителей утрата ребенка. Если вы спросите об этом Джейкоба, он не сможет ничего сказать. Не потому, что не хочет, и не потому, что он социопат, просто его мозг не функционирует таким образом. Я обхожу сзади стол защиты и легко опускаю руку на плечо Джейкоба. Как я и предполагал, он тут же весь съеживается, и от внимательных взглядов присяжных это, конечно, не укрылось. – Если вы проведете с Джейкобом какое-то время, – продолжаю я, – то, вероятно, решите, что он… какой-то не такой. Есть в нем что-то особенное, чего вам никак не ухватить. Он может казаться странным, чудаковатым… но вы, скорее всего, не примете его за сумасшедшего. В конце концов, он способен поддерживать нормальный разговор; о некоторых предметах он знает столько, сколько мне никогда не узнать; он не слышит чужих голосов в голове и не сжигает на костре маленьких зверюшек. Однако юридическое определение невменяемости, дамы и господа, сильно отличается от того, что мы привыкли представлять себе, когда слышим слово «невменяемость». В этом определении сказано, что в момент совершения определенного действия обвиняемый, вследствие психического заболевания или дефекта, был не в состоянии оценивать противозаконность своего поступка. Это означает, что человека с неврологическим расстройством, таким как синдром Аспергера, который совершил преступление, человека вроде Джейкоба, нельзя считать ответственным за его поступки так же, как отвечали бы за них вы или я. И показания свидетелей со стороны защиты покажут вам: синдром Аспергера сделал невозможным для Джейкоба понимание того, что его действия могут причинить вред кому-то другому. Вы услышите, как синдром Аспергера приводит человека вроде Джейкоба к идиосинкразическому интересу, который захватывает его целиком и превращается в одержимость. И вы поймете, дамы и господа, что синдром Аспергера нарушил способность Джейкоба к пониманию того, что он поступил с Джесс Огилви неправильно.