Я слышу за спиной шепот. Краем глаза вижу дюжину записок, сложенных одна на другую на моей стороне стола защиты. Джейкоб раскачивается на стуле взад-вперед, губы его плотно сжаты. Через минуту он начинает строчить записки и Эмме тоже. – Никто не утверждает, что смерть Джесс Огилви – это не трагедия и наши симпатии не должны быть на стороне ее семьи. Но я не хочу усиливать эту трагедию созданием второй жертвы. Я киваю и сажусь за стол. Записки краткие и злые: НЕТ. ВЫ ДОЛЖНЫ СКАЗАТЬ ИМ. Я ПОСТУПИЛ ПРАВИЛЬНО. Я наклоняюсь к своему клиенту и говорю: – Доверься мне. Тэо Вчера я сидел в заднем ряду, зажатый между женщиной, вязавшей чепчик для младенца, и мужчиной в твидовом пиджаке, который во время дачи показаний свидетелями непрерывно строчил эсэмэски на телефоне. Мои соседи не знали, кто я такой, и мне это нравилось. После первого сенсорного перерыва Джейкоба, когда я подошел к маленькой, отгороженной шторами комнатке и бейлиф позволил мне проскользнуть внутрь, моя идентичность перестала быть секретом. Вяжущая женщина, я заметил, пересела в другой конец зала, как будто у меня какое-то ужасное заразное заболевание, а не просто та же фамилия, что у обвиняемого. А вот мужчина в твидовом костюме продолжал свою переписку. Он задавал мне вопросы: «Джейкоб когда-нибудь проявлял склонность к насилию? Ему нравилась Джесс Огилви? Она отказала ему?» Я быстро сообразил, что он какой-то репортер, и после этого я уже не садился на свое место, а стоял сзади около одного из бейлифов. Сегодня я сижу рядом с отцом, которого совсем не знаю. Когда Оливер начинает говорить, отец наклоняется ко мне: – Что тебе известно об этом парне? – Ему нравятся долгие прогулки по пляжу, и он Скорпион, – отвечаю я. Вот что я знаю на самом деле: сегодня Оливер гладил по руке мою маму. Не так, будто говорил: «О, вы вот-вот упадете, с вами все в порядке?», а так, будто мурлыкал при этом: «Моя сладкая детка». Что, черт возьми, все это значит? Он должен спасать моего брата, а не волочиться за мамой. Знаю, мне нужно радоваться, что отец здесь, но я не радуюсь. А вместо этого сижу и думаю: почему мы зрители на судебном процессе по делу об убийстве, а не сидим в первом ряду на игре «Сокс»? Я недоумеваю: когда научился завязывать галстук, как завязал сегодня Джейкобу, учитывая, что у меня нет отца, который мог бы показать мне, как это делается? Я размышляю: почему общая ДНК не вызывает автоматически ощущения, что у тебя с этим человеком есть что-то общее? Как только Оливер завершает свою речь, я поворачиваюсь к отцу: – Я не умею ловить рыбу. То есть я не знаю, как насадить червяка на крючок, как забрасывать удочку, ничего такого. Отец молча смотрит на меня, слегка хмурясь. – Было бы здорово, если бы мы порыбачили, – продолжаю я. – Знаешь, например, в том пруду позади школы. Конечно, это чистая глупость. Мне было шесть месяцев, когда отец ушел от нас. Я едва научился сидеть, что уж там говорить про удочки. Отец опускает голову и отвечает: – Меня тошнит в лодках. Даже на плавучем причале. Всегда так было. После этого мы больше не разговариваем. Однажды я ходил к доктору Мун. Мама решила, это хорошая идея – поговорить с психиатром о чувствах, которые я могу испытывать, учитывая тот факт, что мой брат засасывал в себя все время и всю энергию в нашем доме, как огромный кармический пылесос. Не могу сказать, что хорошо запомнил эту тетку, за исключением того, что она пахла благовониями и разрешила мне снять обувь, так как самой ей лучше думалось босиком и, может быть, мне тоже будет. С другой стороны, я до сих пор помню, о чем мы говорили. Она сказала: иногда это трудно – быть младшим братом, когда тебе приходится делать то, чем обычно занимался бы старший. Она сказала: иногда это может раздражать и даже злить Джейкоба и от этого он может вести себя совсем по-детски. Тут я бы сравнил ее с психологическим прогнозом погоды: она могла с достаточной долей вероятности предсказать, что произойдет, но была совершенно не способна подготовить меня к грядущей буре. На месте свидетеля доктор Мун выглядит не так, как в своем кабинете. Например, она одета в деловой костюм, а ее непослушные длинные волосы приручены и свернуты в узел. Да, и на ногах у нее туфли. – Сперва Джейкобу поставили диагноз «общее расстройство аутистического спектра». Затем мы изменили диагноз на «общее нарушение развития». И только в шестом классе мы уточнили его и исправили на «синдром Аспергера», основываясь на том, что он был не способен интерпретировать социальные ключи и общаться со сверстниками, несмотря на высокий уровень интеллекта и развитую речь. Для детей возраста Джейкоба, такова обычная последовательность диагнозов. Это не означает, что синдром Аспергера был у него не всегда – он был, – просто мы не владели правильным языком, чтобы обозначить его. – Вы можете дать определение синдрома Аспергера для людей, которые с ним не знакомы, доктор? – спрашивает Оливер. – Это нарушение развития, которое влияет на то, как мозг обрабатывает информацию. Считается, что оно выпадает на верхнюю часть аутистического спектра. Люди с синдромом Аспергера зачастую очень умны и компетентны – этим они отличаются от глубоких аутистов, которые вообще не способны к общению, – но у них наличествуют серьезные нарушения способности к социальному взаимодействию. – То есть человек с синдромом Аспергера может быть умен? – Человек с синдромом Аспергера может иметь интеллект гения. Но когда дело доходит до умения вести легкую беседу, он окажется совершенно к этому не способен. Его нужно обучать социальному взаимодействию, как иностранному языку, так же как меня или вас нужно учить языку фарси. – Адвокатам бывает трудно заводить друзей, – говорит Оливер, чем вызывает смешки среди присяжных. – Значит ли это, что у нас всех синдром Аспергера? – Нет, – отвечает доктор Мун. – Человек с синдромом Аспергера отчаянно стремится быть частью общества, но он просто не понимает особенностей социального поведения, которые остальные люди улавливают интуитивно. Он не сможет прочесть значение жестов или выражения лица человека, с которым разговаривает, и оценить его настроение. Он не понимает смысла таких невербальных ключей, как, например, зевание собеседника, когда оно обозначает скуку. Он не способен понять чувства и мысли другого человека; эмпатия такого рода несвойственна ему. Он воистину является центром собственной вселенной и реагирует на события, исходя из этого основного принципа. Например, у меня был пациент, который поймал свою сестру на краже в магазине и выдал ее хозяевам не потому, что считал своей моральной обязанностью сообщить о преступлении сестры, а потому, что не хотел прослыть парнем, сестра которого привлекалась к суду. Все поступки ребенок с синдромом Аспергера совершает, исходя из того, как это отразится на нем, а не на ком-то другом. – Есть еще какие-нибудь отличительные признаки у этого расстройства? – Да. У человека с синдромом Аспергера могут быть трудности с определением приоритетов при выполнении правил и заданий. Он склонен фокусироваться на деталях вместо общей картины и часто месяцами или даже годами до одержимости увлечен какой-нибудь одной темой и может говорить о ней часами, даже если она очень сложная. По этой причине такое расстройство иногда называют синдромом маленького профессора. Дети с синдромом Аспергера говорят так по-взрослому, что часто лучше ладят с друзьями своих родителей, чем со своими сверстниками. – Джейкоб тоже был так сильно сфокусирован на какой-то одной теме? – О да. Он сменил несколько за годы жизни: собаки, динозавры и самая последняя – криминалистика. – Что еще мы можем заметить в человеке с синдромом Аспергера? – Он рабски придерживается правил и распорядков. Он болезненно честен. Ему неприятно вступать в зрительный контакт. Он может быть гиперчувствителен к свету, звукам, прикосновениям или вкусам. К примеру, прямо сейчас Джейкоб, вероятно, изо всех сил старается блокировать гудение люминесцентных ламп в этом зале, которое мы с вами едва ли замечаем. Ребенок с синдромом Аспергера выглядит невероятно сообразительным, пусть и слегка неловким, но в любой момент, если нарушается привычный ход вещей, у него может произойти нервный срыв, который будет продолжаться от десяти минут до нескольких часов. – Как вспышка гнева у малыша? – Именно. Только это гораздо сильнее выматывает, когда ребенку восемнадцать лет и он весит сто восемьдесят фунтов. Я чувствую, что отец смотрит на меня, поэтому поворачиваю голову к нему. – Это часто случается? – шепчет он. – Такие вспышки гнева? – К ним привыкаешь, – говорю я, хотя не уверен в правдивости своих слов. На самом деле ураган тебе не остановить, но ты можешь научиться не стоять у него на пути. – В настоящее время лечения от аутизма не существует, – продолжает психиатр. – Его нельзя перерасти, это состояние остается у человека навсегда. – Доктор Мурано, какие из описанных вами сейчас симптомов проявлялись у Джейкоба в течение жизни? – Все, – отвечает она. – Даже теперь, в восемнадцать лет? – Джейкоб стал гораздо лучше справляться с ударами, которыми являются для него изменения планов. Хотя это все равно его расстраивает, но у него есть особые приемы, которые он применяет. Вместо того чтобы кричать, как он делал в четыре года, он начинает повторять песню или строчки из фильмов. – Доктор, судья позволил Джейкобу брать в случае необходимости сенсорные перерывы. Вы можете объяснить, что это такое? – Для Джейкоба это способ укрыться от ситуации, когда все его органы чувств подвергаются чрезмерному давлению и это выводит его из равновесия. Когда он чувствует, что теряет контроль над собой, ему нужно уйти в какое-нибудь более тихое и спокойное место. В школе есть особая комната, где он может привести себя в норму, и в суде ему тоже отведено подобное помещение. Внутри находятся разные приспособления, с помощью которых Джейкоб может успокоиться, – от утяжеленных одеял и веревочных качелей до светильников из оптического волокна. – Вы сказали, ребенок с синдромом Аспергера любит жить по правилам. Для Джейкоба это утверждение тоже верно? – Да. Например, Джейкоб знает, что урок в школе начинается в восемь часов двенадцать минут, и никогда не опаздывает. Но однажды мама сказала ему, что он может прийти в школу попозже, так как ему нужно быть на приеме у зубного врача. У Джейкоба случился нервный срыв, он пробил кулаком стену в своей спальне, и его было никак не успокоить, чтобы отвести к дантисту. По мнению Джейкоба, его попросили нарушить правило. – Он пробил кулаком стену? Дети с синдромом Аспергера имеют склонность к проявлениям насилия? – спрашивает Оливер. – Это миф. На самом деле ребенок с синдромом Аспергера скорее будет вести себя хорошо, чем нейротипичный, так как он знает, что это правило. Тем не менее у ребенка с синдромом Аспергера очень низкий порог реакции «бей или беги». Если он чувствует себя загнанным в угол в любом смысле – вербально, физически или эмоционально, то может либо броситься наутек, либо ударить не раздумывая. – Вы когда-нибудь видели, чтобы Джейкоб поступал так? – Да, – отвечает доктор Мун. – В прошлом году в школе его оставили после уроков за то, что он грубо обругал учителя. Очевидно, одна девушка обманула его и заставила вести себя неприлично, сказав, что будет с ним дружить, если он сделает это. Позже он отплатил ей – толкнул – и был оставлен в школе после занятий. – Что привело к такой бурной реакции Джейкоба? – Унижение, я полагаю. – Вы обсуждали с ним это происшествие? – спрашивает Оливер. – Обсуждала. – Вы объяснили ему, что такая реакция с применением силы неприемлема?