– Вы говорили, что одна из особенностей, характерных для Джейкоба в связи с наличием у него синдрома Аспергера, – это то, что он чувствует себя неуютно с незнакомыми людьми и в незнакомых обстоятельствах. Верно? – Да. – И что иногда он замыкается в себе? – Да, – говорит моя мать. – Что ему трудно выражать свои чувства словами? – Да. Это серия, где ребенок падает в колодец, Рианну опускают туда ради спасения малыша, она светит фонариком и обнаруживает человеческий скелет, жемчуг и бриллианты. Оказывается, это кости богатой наследницы, которая исчезла в шестидесятые, и в конце вы узнаете, что она на самом деле он… – Вы согласитесь, мисс Хант, что ваш младший сын Тэо тоже ведет себя так время от времени? Вообще, каждый подросток на планете склонен к такому поведению. – Я бы не стала… – Тэо это тоже делает невменяемым? Уже 16:32, уже 16:32, уже 16:32. – Можем мы уйти? – говорю я, но слова растекаются, как патока, и звучат как-то неправильно, и все двигаются медленно и говорят невнятно, как пьяные, когда я встаю, чтобы привлечь к себе внимание. – Мистер Бонд, следите за своим клиентом, – слышу я. Оливер хватает меня за руку и сбивает с ног. Губы прокурора растягиваются, обнажая зубы, но это не улыбка. – Мисс Хант, вы позвонили в полицию, когда увидели одеяло Джейкоба в новостном сюжете. Это правда? – Да, – шепотом отвечает моя мать. – Вы сделали это, потому что были убеждены: ваш сын убил Джесс Огилви, да? Мама качает головой (16:34) и молчит. – Мисс Хант, вы решили, что ваш сын совершил убийство, это правда? – произносит прокурор голосом, стучащим, как молоток. Мисс Хант (16:35) ответьте (нет) на вопрос. Вдруг зал замирает, будто воздух между взмахами птичьих крыльев, и у меня в голове заново прокручиваются фразы: Следите за своим клиентом. Ты выглядишь как сумасшедший. Самое трудное – это услышать правду. Я смотрю на маму, прямо ей в глаза, и чувствую, как ногти скребут по стеклянной школьной доске моего мозга и желудка. Вижу камеры ее сердца, и кровяные клетки крови, и извилистые ветры мыслей. «О, Джейкоб, – слышу я повторение ее слов. – Что ты сделал?» Я знаю, что она скажет, за минуту до того, как это произойдет, и не могу позволить ей сделать это. Потом вспоминаю слова прокурора. Единственный человек, которому известно, что чувствовал Джейкоб, – это сам Джейкоб. – Стойте! – кричу я во все горло. – Судья, – говорит Оливер, – думаю, нам нужно закончить эту сессию… Я снова поднимаюсь на ноги: – Стойте! Мама выходит из-за барьера, отделяющего место свидетеля: – Джейкоб, все в порядке… – Ваша честь, свидетельница не ответила на вопрос… Я закрываю руками уши, потому что они все так громко говорят и слова отскакивают от стен и пола, я забираюсь на стул, потом на стол и прыгаю прямо в центр пустого пространства перед судьей, где мама уже тянет ко мне руки. Но я не успеваю прикоснуться к ней, как оказываюсь лежащим на полу, и колено бейлифа упирается мне в спину, а судья и присяжные всполошились, но вдруг все стихает, успокаивается, больше на меня никто не давит, и раздается знакомый голос. – С тобой все в порядке, приятель, – говорит детектив Мэтсон, протягивает руку и помогает мне встать. Однажды на ярмарке мы с Тэо вошли в зеркальный лабиринт. Мы разделились, или, может быть, Тэо ушел вперед, но я оказался один и шел, тыча в стены, заглядывая за углы, которых на самом деле не было, и наконец сел на пол и закрыл глаза. Так мне хочется поступить и сейчас, потому что все пялятся на меня. И, как тогда, я не вижу никакого выхода. – Все в порядке, – повторяет детектив Мэтсон и выводит меня из зала. Рич В большинстве случаев, если обычный городской коп вторгается на территорию шерифа, начинается состязание в крутизне: им не больше хочется слушать мои указания, как делать свое дело, чем мне – смотреть, как они топчутся на месте преступления, где я работаю. Но когда Джейкоб слетает с катушек в зале суда, они, вероятно, вызвали бы на помощь Национальную гвардию, если бы она была доступна, но я перескакиваю барьер и хватаю Джейкоба. Все расступаются, доверяя мне действовать, как будто я и правда знаю, что делаю. Джейкоб кивает, словно ведет разговор сам с собою, и одна его рука выполняет какие-то странные движения у ноги, но, по крайней мере, он больше не кричит. Я отвожу Джейкоба в камеру. Он отворачивается от меня, прижимаясь плечами к решетке. – Ты в порядке? – спрашиваю я, но он не отвечает. Я прислоняюсь к решетке снаружи. Так что мы стоим почти спиной к спине. – Один парень как-то совершил самоубийство в КПЗ в Суонтоне, – спокойно говорю я, будто мы ведем совершенно обычный разговор. – Полицейские оформили его и оставили отоспаться, так как он был изрядно пьян. Парень стоял, как ты, только руки скрестил на груди. На нем была фланелевая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Камеры безопасности постоянно следили за ним. Ты, наверное, не догадаешься, как он это сделал. Сперва Джейкоб не отвечает, потом слегка поворачивает голову: – Он скрутил петлю, завязав рукава рубашки на шее. На камерах было видно, что он стоит у решетки, а на самом деле он уже повесился. Я издаю смешок, больше похожий на лай: – Черт бы тебя побрал, приятель! Ты и правда здорово соображаешь. Джейкоб разворачивается ко мне лицом: – Мне нельзя с вами разговаривать. – Наверное, нет. – Я пристально смотрю на него. – Почему ты оставил одеяло? Ты же не мог не понимать, к чему это приведет. Он отвечает не сразу: – Конечно, я оставил его. Как иначе можно было бы догадаться, что все это устроил именно я? Вы до сих пор никуда не пристроили чайный пакетик. Я мигом соображаю, что он говорит об улике из дома Джесс Огилви. – Он был в раковине. С кружки мы не сняли никаких отпечатков. – У Джесс была аллергия на манго, – говорит Джейкоб. – А я ненавижу его вкус. Все было продумано до мелочей. Он не забыл уничтожить эту улику, а оставил ее намеренно, для проверки. Я смотрю на Джейкоба, размышляя, что он пытается сообщить мне. – Но, кроме этого, – с улыбкой произносит он, – в остальном вы разобрались.