Оливер Мы с Хелен стоим перед судьей Каттингсом, как нашкодившие дети. – Я не хочу больше видеть ничего подобного, мистер Бонд, – заявляет он. – Делайте что хотите, хоть лекарствами его накачайте. Но либо вы держите своего клиента под контролем оставшуюся часть процесса, либо я прикажу надеть на него наручники. – Ваша честь, – говорит Хелен, – как штат может провести справедливый судебный процесс, если каждые пятнадцать минут в зале разыгрываются цирковые репризы? – Вы понимаете, что она права, советник, – поддерживает прокурора судья. – Я попрошу о досрочном завершении процесса, – говорю я. – Вы не можете, так как проблемы создает ваш клиент. – Верно, – бормочу я. – Если один из вас хочет подать какое-либо прошение, подумайте хорошенько, прежде чем делать это. Мистер Бонд, вы скажете мне, какое предупреждение сделали своему клиенту, прежде чем мы начнем. Я быстро выхожу из кабинета судьи, пока Хелен не отпустила какую-нибудь шпильку, что разозлит меня еще сильнее. И тут, когда мне уже кажется, что хуже быть не может, я застаю детектива Мэтсона беседующим с моим клиентом. – Я просто составил ему компанию до вашего прихода, – объясняет он. – Да, не сомневаюсь. Мэтсон не обращает на меня внимания и обращается к Джейкобу: – Ну, удачи тебе. Я жду, пока не стихнут его шаги. – Что это все значит, черт возьми?! – Ничего. Мы говорили про разные уголовные дела. – Отлично. В последний раз все так здорово кончилось, когда вы с ним сели побеседовать. – Я скрещиваю руки на груди. – Слушай, Джейкоб, тебе нужно собраться. Если ты не будешь вести себя нормально, то отправишься в тюрьму. Точка. – Если я не буду вести себя нормально? – говорит он. – Schwing! – Ты еще молод, чтобы помнить «Мир Уэйна». И все равно не я тут обвиняемый. Я совершенно серьезен, Джейкоб. Если ты опять выкинешь что-нибудь вроде этого, прокурор отправит тебя за решетку или объявит о досрочном завершении процесса, а это значит, что потом все повторится заново. – Вы обещали, что мы будем заканчивать в четыре часа. – Ты прав. Но в зале суда судья – бог, и богу захотелось, чтобы мы задержались. Так что мне все равно, даже если бы мы сидели тут до четырех утра или судья Каттингс объявил, что сейчас мы все встанем и разыграем веселую сценку. Ты прилипнешь задницей к стулу рядом со мной и не произнесешь больше ни слова. – Вы объясните присяжным, почему я это сделал? – спрашивает Джейкоб. – А почему ты это сделал? Лучше бы я не спрашивал. Но в данный момент я уже не думаю о лжесвидетельстве. Мне нужно, чтобы мы с Джейкобом были заодно отныне и навсегда. – Потому что я не мог бросить ее, – говорит он таким тоном, как будто это совершенно очевидно. У меня отпадает челюсть. Я не успеваю задать еще хоть один вопрос (Она отвергла тебя? Ты пытался ее поцеловать, а она слишком сильно упиралась? Ты прижал ее к себе не в меру крепко и случайно задушил?), так как к камере подходит бейлиф. – Вас ждут. Я делаю жест бейлифу, чтобы он открыл камеру. Мы заходим в зал суда последними, нет только присяжных и судьи. Эмма сразу впивается взглядом в сына: – Все в порядке? Но я не успеваю ничего ей ответить, потому что входят присяжные и судья. – Советники, – говорит он, усаживаясь в кресло. – Подойдите. – (Мы с Хелен приближаемся к нему.) – Мистер Бонд, вы поговорили со своим клиентом? – Да, Ваша честь, и больше нарушений порядка не будет. – Едва могу сдержать свою радость, – произносит судья Каттингс. – Тогда вы можете продолжать. Притом что мне теперь известно, защита со ссылкой на невменяемость выглядит еще более оправданной и сильной. Надеюсь, присяжные поймут это послание, выраженное громко и четко. – Защита отдыхает, – объявляю я. – Что? – взрывается Джейкоб. – Нет, ничего подобного! Я закрываю глаза и начинаю считать до десяти, потому что нехорошо убивать своего клиента на глазах у всего жюри присяжных, а потом над моим плечом проплывает бумажный самолетик. Это одна из записок Джейкоба. Разворачиваю ее. Я ХОЧУ ГОВОРИТЬ. – Ни в коем случае, – повернувшись к нему, заявляю я. – Какие-то проблемы, мистер Бонд? – спрашивает судья. – Нет, Ваша честь, – отвечаю я. – Да, – одновременно со мной произносит Джейкоб. Привставая со стула, я говорю судье: – Нам нужен сенсорный перерыв. – Заседание продлилось всего десять секунд! – возражает Хелен. – Вы завершили, мистер Бонд? – спрашивает судья. – Или есть еще что-то? – Есть, – встревает Джейкоб. – Теперь моя очередь говорить. И если я хочу дать показания, вы должны мне позволить. – Ты не будешь давать показания, – твердо заявляет Эмма. – Вы, мисс Хант, не имеете права слова! Я один здесь понимаю, что мы находимся на заседании суда? – ревет судья Каттингс. – Мистер Бонд, представьте своего последнего свидетеля. – Мне бы хотелось взять небольшой перерыв… – Не сомневаюсь в этом. Мне хотелось бы находиться в Невисе, а не здесь, но ни один из нас не получит желаемого, – резко заявляет судья. Качая головой, я подвожу Джейкоба к месту свидетеля. Я так зол, что плохо соображаю. Джейкоб скажет присяжным правду, как сказал мне, и выроет себе могилу. Если не сутью своих слов, то тем, как это будет сделано: не важно, что было произнесено до сих пор, не важно, какие показания дали свидетели, присяжные запомнят неуклюжего мальчика, который говорит торопливо, ерзает на стуле, не выказывает сообразных ситуации эмоций и не смотрит в глаза, то есть демонстрирует все обычные проявления чувства вины. Не имеет значения, что скажет Джейкоб, его манера вести себя укажет на него как на виновного, он еще и слова не успеет произнести. Я открываю для него воротца, чтобы он вошел за барьер, отделяющий место свидетеля, и тихо говорю: – Это твои похороны. – Нет, – отвечает Джейкоб. – Это суд надо мной. Могу точно определить момент, когда он понимает, что погорячился. Его приводят к присяге, и он тяжело сглатывает. Глаза у него широко раскрыты и скачут по всему залу. – Скажите мне, что происходит, когда вы нервничаете, Джейкоб, – говорю я. Он облизывает губы. – Я хожу на цыпочках или пружиню на подушечках стоп. Иногда хлопаю руками, говорю слишком быстро или смеюсь, хотя смеяться не над чем. – Вы сейчас нервничаете? – Да. – Почему? Губы Джейкоба растягиваются в улыбке. – Потому что на меня все смотрят.