– Это все? – Еще свет слишком яркий. И я не знаю, что вы скажете дальше. «И кто, черт возьми, в этом виноват?!» – думаю я. – Джейкоб, вы заявили суду, что хотите говорить. – Да. – Что вы хотите сказать присяжным? Джейкоб мнется. – Правду, – изрекает он. Джейкоб Кровь по всему полу, и она лежит в ней. Она не отвечает, хотя я зову ее по имени. Я понимаю, что нужно передвинуть ее, а потому поднимаю и несу в коридор, и когда я делаю это, еще больше крови течет у нее из носа и изо рта. Я стараюсь не думать о том, что прикасаюсь к ее телу, а она голая; это не как в кино, где девушка прекрасна, а парень подсвечен сзади; просто кожа прикасается к коже, и мне стыдно за нее, потому что она даже не знает, что на ней нет одежды. Я не хочу запачкать кровью полотенца, а потому вытираю ей лицо туалетной бумагой и спускаю ее в унитаз. На полу лежат трусы, лифчик, спортивные штаны и рубашка. Сперва я надеваю на нее лифчик. Я знаю, как это делается, потому что смотрю фильмы по телевизору и видел, как их снимают; нужно только повторить все в обратном порядке. С трусами мне не все понятно, потому что на них с одной стороны есть надпись, и я не знаю, она должна быть спереди или сзади, поэтому натягиваю их на нее как придется. Потом надеваю рубашку, штаны, носки и угги – это самое сложное, потому что она не может наступить в них ногой. Я закидываю ее себе на плечо – она тяжелее, чем я думал, – и пытаюсь снести вниз по лестнице. На площадке нужно повернуть, я спотыкаюсь, и мы оба падаем. Я приземляюсь поверх нее, а когда поднимаюсь, вижу выбитый зуб. Я знаю, ей от этого не хуже, но меня все равно начинает тошнить. Синяки и сломанный нос почему-то не произвели на меня такого тяжелого впечатления, как этот выпавший зуб. Я сажаю ее в кресло и говорю: «Подожди здесь», а потом смеюсь, ведь она не может меня услышать. Наверху я вытираю кровь туалетной бумагой, целым рулоном. Он весь липкий и влажный. В кладовке нахожу отбеливатель, выливаю его на пол и другим рулоном туалетной бумаги вытираю все насухо. Мне в голову приходит, что меня могут поймать, и тут я решаю не просто прибрать все, но создать сцену преступления, которая направит полицию на ложный след. Я собираю в рюкзак одежду, беру ее зубную щетку. Печатаю записку и сую в почтовый ящик. Надеваю ботинки, они мне велики, явно не ее размер, и топаю в них у дома, разрезаю сетку на окне, кладу кухонный нож в посудомоечную машину и включаю быстрый цикл. Я хочу, чтобы все было очевидно, так как Марк не слишком умен. Стираю следы с крыльца и заметаю их на подъездной дорожке. В доме надеваю рюкзак и проверяю, не забыл ли чего. Я знаю, что нужно оставить табуретки опрокинутыми и диски разбросанными на полу в гостиной, но я просто не могу. Поэтому я поднимаю табуретки, почту, расставляю диски так, как, по-моему, понравилось бы ей. Я пытаюсь нести ее в лес на руках, но она с каждым шагом становится все тяжелее, так что в результате через некоторое время я уже тащу ее по земле. Не хочу, чтобы она сидела где-нибудь на ветру, под дождем или снегом. Мне приглянулся кульверт, туда можно попасть прямо с шоссе, не проходя мимо дома. Думаю о ней, даже когда не нахожусь там; даже когда понимаю, что вся полиция ищет ее, меня отвлекают только мысли о том, как продвигается расследование и продвигается ли вообще. Вот почему, придя навестить ее, я приношу одеяло. Мне оно всегда нравилось, и я думаю, если бы она могла говорить, то похвалила бы меня и очень гордилась бы мной за то, что я завернул ее в него. «Молодец, Джейкоб, – сказала бы она. – Ты позаботился о ком-то для разнообразия». Мало же она меня знала, только об этом я и думал. Когда я замолкаю, в зале суда так тихо, что я слышу, как трещат и шипят радиаторы. Я смотрю на Оливера и на маму. Они должны радоваться, потому что теперь все стало ясно. Хотя мне не прочесть, что написано на их лицах или на лицах присяжных. Одна женщина плачет, и я не понимаю, ей грустно из-за Джесс или она счастлива, что наконец узнала, как все случилось. Теперь я спокоен. Если хотите знать, у меня в крови столько адреналина, что я, наверное, могу добежать до Беннингтона и обратно. Ведь я же только что объяснил, как обставил место преступления с трупом и успешно заставил полицию поверить, что это была попытка похищения. Я соединил все точки, которые штат выставил в качестве улик в этом процессе. Это лучшая серия «Борцов с преступностью» из всех, и я в ней звезда. – Мистер Бонд? – пытается вывести Оливера из ступора судья. Адвокат прочищает горло. Он кладет руку на барьер, ограждающий место свидетеля, и не смотрит на меня. – Хорошо, Джейкоб. Вы подробно рассказали нам о том, что делали после смерти Джесс. Но вы ничего не сказали о том, как она умерла. – Тут особенно нечего говорить, – отвечаю я. И вдруг понимаю, где видел такое же выражение на лицах, как у всех людей, сидящих в зале суда. Такое же было у Мими Шек и Марка Магуайра и вообще у каждого, кто считал, что не имеет абсолютно ничего общего со мной. У меня появляется это жгучее ощущение в животе; оно возникает всегда, когда я слишком поздно понимаю, что, вероятно, сделал что-то совсем не то. И тут Оливер протягивает мне спасительную нить: – Джейкоб, вы сожалеете, что убили Джесс? Я широко улыбаюсь и говорю: – Нет. Именно это я все время и хотел вам сказать. Оливер Вот в чем кроется сладкая горечь всей этой ситуации: допрашивая свидетелей, я не мог бы выставить Джейкоба более невменяемым, чем сделал он сам, давая показания. Но в то же время он оставил о себе впечатление как о безжалостном убийце. Джейкоб снова сидит за столом защиты и держит руку матери. Эмма побелела как полотно, и я не могу винить ее. После рассказа Джейкоба – детального описания того, как он убрал то, что натворил, – я оказался в таком же состоянии. – Дамы и господа, – начинаю я, – тут было представлено много свидетельств того, как умерла Джесс Огилви. Мы не оспариваем эти свидетельства. Но если вы внимательно слушали участников процесса, то знаете, что эту книгу нельзя судить по обложке. Джейкоб – молодой человек с синдромом Аспергера, неврологическим нарушением, которое не позволяет ему сопереживать другим людям так, как сопереживаем мы с вами. Когда он рассказывал о том, что сделал с телом Джесс в ее доме, он не видел своей причастности к ужасному убийству. Вместо этого, как вы слышали, он гордится тем, что устроил законченную сцену преступления, достойную включения в специальный журнал или использования в качестве сюжета для сериала «Борцы с преступностью». Я не собираюсь просить, чтобы вы простили ему смерть Джесс Огилви. Мы скорбим вместе с ее родителями об этой утрате и не стремимся никоим образом преуменьшить трагедию. Тем не менее я хочу просить вас учесть сведения, которые вы получили о Джейкобе и его заболевании, чтобы при ответе на вопросы: «Отвечал ли он за свои поступки в момент смерти Джесс?», «Был ли способен отличить правильное от неправильного так, как отличаете вы?» – у вас не осталось другого выбора, кроме как сказать «нет». Я подхожу к присяжным. – Синдром Аспергера – это крепкий орешек, его нелегко расколоть. Вы многое узнали за последние несколько дней… и могу поспорить, вы думали: «Ну и что?» Чувствовать себя некомфортно в незнакомой ситуации, стремиться жить по расписанию, делать каждый день одно и то же, с трудом заводить друзей – мы все время от времени сталкиваемся с теми же трудностями. Но ни одна из них не лишила нас способности здраво рассуждать, и никого из нас не судят за убийство. Вы, вероятно, думали, что Джейкоб не вписывается в ваши представления о человеке с диагностируемым психическим заболеванием. Он умен, он не выглядит сумасшедшим в общепринятом смысле слова. Так что же даст вам уверенность, что синдром Аспергера – это настоящее психическое расстройство, а не очередной новомодный ярлык для проблемного ребенка? Как вы можете быть уверены, что синдром Аспергера объясняет поведение Джейкоба в момент совершения преступления, а не является предлогом для уклонения от наказания? Я улыбаюсь. – Что ж, вот вам пример из практики судьи Верховного суда Стюарта Поттера. В пятидесятые и шестидесятые годы прошлого века суд разбирал серию дел об оскорблении нравственности. Так как непристойное поведение не находится под защитой Первой поправки к Конституции США, судьи были вынуждены решать, подпадает ли серия порнографических фильмов под юридическое определение непристойности, и им пришлось просмотреть их. Каждую неделю по вторникам, которые получили название Непристойных, устраивался просмотр, и судьи выносили решения. Легендой в сфере юриспруденции Стюарт стал во время процесса Джакобеллис против Огайо, когда сказал, что жесткой порнографии трудно дать определение, но – я цитирую – «Я узнаю ее, когда вижу». Поворачиваясь к Джейкобу, я повторяю: – Я узнаю ее, когда вижу. Вы не только слушали экспертов, видели медицинские карты и отчеты криминалистов, вы также наблюдали за Джейкобом и слушали его. На основе одного этого вам должно быть ясно, что он не просто ребенок с некоторыми особенностями. Он – ребенок, у которого есть трудности в общении и мысли часто путаются. Он говорит монотонным голосом и не выражает эмоций, даже когда это кажется обязательным. И тем не менее у него хватило храбрости появиться перед вами и попытаться защитить себя против одного из самых серьезных обвинений, с какими может столкнуться молодой человек. Его слова и то, как они были сказаны, – это могло вас расстроить. Даже шокировать. Но все потому, что человек с синдромом Аспергера, такой как Джейкоб, – это не типичный свидетель. Я не хотел, чтобы мой клиент давал показания. Буду честен с вами. Я считал, он с этим не справится. Давая показания на процессе, нужно отрепетировать, что вы говорите и как, чтобы выиграть дело. Вы должны подать себя с лучшей стороны и понравиться присяжным. А я знал, что Джейкоб этого не сможет – и не станет – делать. Черт, я с трудом заставил его надеть галстук… Определенно, я не мог выжать из него внешние проявления раскаяния, даже грусти. Не мог дать указания, что ему следует, а чего не следует говорить вам. Для Джейкоба это была бы ложь. А он всегда следует правилу – говорить правду. Я смотрю на присяжных. – Перед вами ребенок, который не вписывается в систему, потому что физически и психологически не способен на это. Он не знает, как завоевать вашу симпатию. Не знает, что повысит, а что уменьшит его шансы на оправдание. Он просто хотел рассказать вам свою историю и сделал это. И теперь вы понимаете, что Джейкоб не преступник, который ищет лазейку в законе. Это синдром Аспергера, который может повлиять, влиял и продолжает влиять на его суждения в каждый конкретный момент. Потому что любой другой обвиняемый – обычный обвиняемый – не стал бы говорить вам того, что сказал Джейкоб. Мы с вами знаем, дамы и господа, что юридическая система в Америке работает очень хорошо, если вы общаетесь с ней определенным образом, так, как Джейкоб не умеет. И тем не менее каждый в этой стране имеет право на справедливый суд – даже люди, которые обладают манерами, малоподходящими для выступлений в суде. – Я делаю глубокий вдох. – Может быть, для вынесения справедливого решения в случае с Джейкобом нам просто нужны люди, которые готовы слушать чуть более внимательно. Как только я занимаю свое место, встает Хелен: – В детстве я, помню, спрашивала свою мать, почему на рулоне вместо «Бумага для вытирания попы» написано «Туалетная бумага». И знаете, что она мне ответила? Можешь называть ее как хочешь, но никакими словами не описать, что это такое на самом деле. Тут разбирается дело не о молодом человеке, которому трудно поддерживать разговор, заводить друзей или есть что-то, кроме синего желе по средам… «По пятницам», – мысленно поправляю я. Джейкоб тянется за карандашом и начинает писать записку, но я выхватываю у него из руки карандаш и кладу его себе в карман. – Это дело о юноше, который совершил хладнокровное убийство, а затем, используя свой высокий интеллект и восторг перед сценами преступлений, попытался замести следы. Я не оспариваю наличие у Джейкоба синдрома Аспергера. И не жду, что кто-то из вас тоже поставит его под сомнение. Но это не снимает с него ответственности за жестокое убийство. Вы слышали криминалистов, которые пришли в дом и обнаружили следы крови Джесс на полу в ванной. Вы слышали, как сам Джейкоб говорил, что смыл ее отбеливателем и спустил туалетную бумагу в унитаз. Почему? Не потому, что есть правило, куда нужно кидать использованную туалетную бумагу… нет, он хотел скрыть, что заметал следы убийства. Он сказал вам, дамы и господа, как обставил сцену преступления и как тщательно все продумал. Он намеренно пытался направить полицию по ложному следу, создать впечатление, что Джесс была похищена. Он разрезал сетку на окне и использовал ботинки Марка Магуайра, чтобы оставить следы и переложить ответственность за преступление на другого человека. Он протащил тело Джесс на расстояние, равное длине трех футбольных полей и оставил его в кульверте, чтобы полиции было труднее его найти. А когда устал от своей игры в «Борцов с преступностью», взял телефон Джесс и набрал девять-один-один. Зачем? Не потому, что ему легче взаимодействовать с мертвым телом, чем с живым, просто все это было частью извращенного плана Джейкоба Ханта по лишению жизни Джесс Огилви ради эгоистичного желания поиграть в детектива. Хелен смотрит на присяжных. – Мистер Бонд может называть это, как ему нравится, но слова не изменят сути: молодой человек совершил жестокое убийство и в течение нескольких дней активно скрывал это, продуманными действиями направляя полицию по ложному следу. Так, дамы и господа, действует расчетливый убийца, а не ребенок с синдромом Аспергера. Эмма Из архива Тетушки Эм Дорогая Тетушка Эм, что делать, когда все признаки указывают: знакомый тебе мир вот-вот рухнет? Искренне ваш, Шалтай-Болтай, которого столкнули.