Дорогой Шалтай, ПОМОГИТЕ! С любовью, Тетушка Эм. Три дня спустя жюри присяжных все еще совещается. У нас сложился особый порядок: утром Оливер привозит Тора на завтрак. Джейкоб отводит пса во двор и бросает ему мяч, пока Генри и Тэо медленно оживают за кофе. Генри учил Тэо С# программированию, чтобы тот мог сам создать компьютерную игру, что вызвало у парня бесконечный восторг. После обеда мы с Оливером играем в «Эрудит», и Джейкоб то и дело выкрикивает с дивана в гостиной, где смотрит «Борцов с преступностью», неизвестные, но подходящие слова: – Qua! ZA![37] Мы не включаем новости и не читаем газет, потому что в них говорят и пишут только о Джейкобе. Нам не позволено покидать дом по двум причинам: формально Джейкоб находится под арестом и нам нужно находиться в таком месте, откуда можно добраться до суда за двадцать минут, как только присяжные вернутся в зал из совещательной комнаты. Мне все еще странно встречать в своем доме Генри. Я думала, он уедет под каким-нибудь благовидным предлогом, мол, одна из его дочерей подхватила стрептококк или жена уехала к умирающей тетушке, но мой бывший настаивает, что останется здесь до оглашения вердикта. Наши разговоры состоят в основном из клише, но, по крайней мере, это разговоры. «Я наверстываю упущенное», – говорит он. Лучше поздно, чем никогда. Мы стали семьей. Нестандартной и собранной воедино чужой трагедией, но после долгих лет в роли матери-одиночки я беру все, что могу получить. Позже, когда мальчики готовятся ко сну, мы с Оливером ведем Тора на прогулку вокруг квартала, а потом наш адвокат отправляется обратно в свою квартирку над пиццерией. Мы разговариваем про лошадь, которая наступила себе на лодыжку и сломала ее. Про то, как я хотела стать писательницей. Про суд. Мы не говорим о нас. – Это хорошо или плохо, что присяжные не могут вынести вердикт? – Думаю, хорошо. Вероятно, это означает, что кого-то не могут уговорить. – Что будет дальше? – Если Джейкоба осудят, – рассуждает Оливер, пока Тор петляет перед нами по дорожке, – он отправится в тюрьму. Не знаю, будет ли это та, в которой он уже сидел. Если его признают невиновным по причине невменяемости, судья, вероятно, потребует провести еще одну психиатрическую экспертизу. – Но тогда он вернется домой? – Я не знаю, – говорит Оливер. – Мы попросим Аву Ньюком и доктора Мурано составить план амбулаторного лечения, но все будет зависеть от судьи Каттингса. Он может поставить во главу угла факт совершения Джейкобом убийства и невозможность это игнорировать и решит, что Джейкоба необходимо изолировать от общества… Оливер говорил мне это и прежде, но до меня как-то не доходило. – В психиатрической больнице штата, – завершаю его фразу я. Когда мы возвращаемся к дому, я останавливаюсь на подъездной дорожке, и Оливер тоже, руки у него засунуты в карманы куртки. – Я всю жизнь боролась за то, чтобы Джейкоб учился в обычной школе и к нему относились там как к нормальному ребенку, а теперь для него единственный шанс не попасть в тюрьму – это разыграть карту с синдромом Аспергера. – Честно говоря, я не знаю, чем все это закончится, – говорит Оливер. – Но лучше быть готовыми. – Я пока не сказала Джейкобу. Оливер смотрит на свои ботинки. – Может быть, следует это сделать. Как будто мы вызвали его, словно духа. Дверь открывается, и в проеме появляется силуэт Джейкоба в пижаме. – Я жду тебя, чтобы пожелать спокойной ночи, – говорит он мне. – Сейчас приду. Джейкоб нетерпеливо глядит на Оливера: – Ну? – Что – ну? – Может, вы уже поцелуете ее на прощание? Я удивленно разеваю рот. После моей ругани с Джейкобом мы с Оливером в его присутствии старательно держимся подальше друг от друга. Но сейчас Оливер говорит: – Меня не придется просить дважды, – и прижимает свои губы к моим. Когда Джейкоб был маленьким, я прокрадывалась после полуночи к нему в спальню, садилась в кресло-качалку рядом с кроватью и смотрела, как он спит. Во сне его образ был нарисован волшебной кистью. Глядя на спящего Джейкоба, я не могла сказать, что его рука, лежащая на одеяле, – та же, которая сегодня так сильно дрожала, когда какая-то девочка залезла в песочницу, где он счастливо играл один. Я не могу сказать, что эти закрытые глаза зажмурились, когда я попросила его посмотреть на меня. Невозможно было, видя его, такого спокойного и расслабленного во сне, думать, что это тот же самый мальчик, который не мог расставить слова в нужном порядке и попросить в столовой яблочный сок вместо молока. Во сне доска была вытерта начисто и Джейкоб мог быть любым ребенком. Любым обычным ребенком. А вот в часы бодрствования он был экстраординарным. И это самое лучшее определение для него – за пределами нормы. В какой-то момент в английском языке это слово приобрело позитивные коннотации. Почему того же не произошло с синдромом Аспергера? Вы можете сказать, я была другой. Я добровольно обменяла свое будущее на будущее Джейкоба, отдала грядущую славу и деньги, которые могла бы получить, ради того, чтобы добиться лучшей жизни для него. Все отношения с людьми были пущены побоку, за исключением тех, которые я строила с Джейкобом. Я сделала выбор, какого не сделала бы другая женщина. И стала, с одной стороны, отважной, борющейся за сына матерью, а с другой – ограничила себя. И все же, если я вхожу в комнату, полную людей, они не отделяются от меня мистическим образом, как будто я окружена невидимым магнитным полем, вызывающим поляризационную реакцию между моим телом и их телами. Люди не обращаются к своим приятелям со словами: «Господи, спаси меня, она идет сюда». Люди не выкатывают глаза у меня за спиной, когда я говорю. Джейкоб может вести себя странно, но он никогда не был жестоким. Ему просто не хватало для этого ощущения собственного «я». Теперь я снова опускаюсь в то кресло, в котором сидела ночами много лет назад, и смотрю, как спит Джейкоб. Он уже не ребенок. Лицо совсем взрослое; сильные руки, рельефные плечи. Я протягиваю руку и убираю волосы, упавшие ему на лоб. Джейкоб шевелится во сне. Не знаю, как бы я жила без него, и не хочу знать. Если бы он не был аутистом, я не могла бы любить его больше, чем люблю. И даже если его осудят, моя любовь к нему не уменьшится. Я склоняюсь над ним, как в детстве, и целую в лоб. Это давний, проверенный временем материнский способ определить, нет ли у сына температуры, дать благословение, пожелать спокойной ночи. Почему у меня такое чувство, будто я с ним прощаюсь? Тэо Сегодня мне исполняется шестнадцать, но я ничего особенного не жду. Мы все еще в ожидании, хотя прошло шесть дней, когда жюри присяжных вынесет вердикт. Я гадаю, вспомнит ли вообще про меня мама, а потому замираю в онемении, когда она кричит: «Завтрак!» Я вхожу на кухню, волосы у меня еще влажные после душа, а на столе стоит шоколадный торт с одной свечкой. Учтите, что сегодня – Коричневый Четверг и торт, несомненно, безглютеновый, но нищим выбирать не приходится. – С Днем рождения, Тэо, – говорит мама и начинает петь. Отец, брат и Оливер подхватывают. У меня на лице широченная улыбка. Насколько я помню, папа ни разу не был на моих днях рождения, если не считать минуты, когда я родился в больнице, но тогда вечеринки не было, насколько я понимаю. «Стоило оно того? – Тихий голосок внутри меня вьется, как дымок от затушенной свечки. – Стоило ли все это возможности собрать воедино семью вроде тех, за которыми ты шпионил?» Мама кладет руки мне на плечи и говорит: – Загадай желание, Тэо. Год назад я действительно хотел бы этого, вот того, что сейчас получил, чего на самом деле хотел, с тортом или без. Но в ее голосе проскальзывает какая-то стальная нота – намек на то, что есть только один правильный ответ, одно сердечное желание у всех нас. Исполнение которого, так уж случилось, зависит от двенадцати присяжных. Я закрываю глаза и задуваю свечу, все аплодируют. Мама начинает резать торт и первый кусок отдает мне. – Спасибо, – говорю я. – Надеюсь, тебе понравится, – отвечает мама. – И надеюсь, тебе понравится это. Она вручает мне конверт. Внутри открытка, на ней от руки написано: Твой долг уплачен. Я вспоминаю свое сумасшедшее бегство в Калифорнию для встречи с отцом – сколько же стоили эти билеты? – и на мгновение теряю дар речи. – Но, – добавляет мама, – если ты выкинешь что-нибудь подобное еще раз, я убью тебя. Я смеюсь, она обнимает меня сзади и целует в макушку. – Эй, вот еще кое-что. – Отец протягивает мне конверт; внутри – безвкусная открытка «Моему сыну» и сорок баксов. – Начинай копить на более быстрый роутер, – говорит он. – Я в полном восторге! Потом Оливер протягивает мне что-то завернутое в бумажные полотенца. – У меня был выбор между этим и коробкой от пиццы, – объясняет он. Я встряхиваю подарок: