– Мэтсон. Это один из сотрудников отдела, спрашивает, сколько меня еще ждать. – Должен бежать. – Я беру пакет из магазина. Джейкоб опускает голову: – Мне, естественно, было бы интересно узнать результаты анализов. – Естественно, – отзываюсь я, хотя не собираюсь делиться с ним. – Что сегодня в «Борцах с преступностью»? – Шестьдесят седьмая серия. Там изуродованную женщину находят в тележке для продуктов позади оптового магазина. – Я ее помню. Присмотрись к… – …управляющему, – завершает фразу Джейкоб. – Я ее тоже уже видел. Он провожает меня к двери, его мать идет следом. – Спасибо, Джейкоб. И… Эмма… – Я жду, пока она поднимет взгляд. – Говорите им это по утрам, когда будите. Я подъезжаю к жилищу Джесс Огилви. Двое криминалистов, которые обследуют дом, стоят снаружи на холоде и рассматривают прорезанную антимоскитную сетку на окне. – Есть отпечатки? – спрашиваю я; дыхание вылетает из моего рта туманным облачком. Но ответ мне уже известен. Как и Джейкобу в подобной ситуации. Шансы на то, что отпечатки сохранятся при такой низкой температуре воздуха, крайне малы. – Нет, – отвечает мне Марси, один из экспертов, секс-бомба со сногсшибательной фигурой и уровнем интеллекта на 155 баллов, к тому же она легко может вышибить мне зубы. – Но мы нашли окно, которое вскрыли, чтобы сломать замок, и отвертку в кустах. – Мило. Значит, вопрос в том, был ли замок сломан до того? Или сетку испортили, чтобы мы так подумали? Бэзил, второй криминалист, качает головой: – Ничто внутри не указывает на взлом и проникновение в дом. – Да, но это не обязательно правда. Я только что разговаривал со свидетелем, который утверждает обратное и который… гм… прибрался в доме. Марси переглядывается с Бэзилом: – Значит, он подозреваемый, а не свидетель. – Нет. Это парнишка-аутист. Длинная история. – Я смотрю на край москитной сетки. – Что за нож использовали? – Возможно, один из кухонных. Мы забрали их, чтобы в лаборатории проверили, нет ли на лезвиях следов металла. – Внутри нашли какие-нибудь отпечатки? – Да, в ванной и у компьютера плюс несколько неполных на кухне. Но отпечатки Марка Магуайра не будут тревожным сигналом, он жил здесь с Джесс. – Мы также обнаружили частичный след ботинка, – продолжает Бэзил. – Погода паршивая для отпечатков на подоконнике, но для уличных – отличная. Под навесом водосточного желоба я вижу красное пятно от воскового спрея, который используют для слепков. Бэзилу повезло, что он нашел прикрытый кусок земли: со вторника все припорошило снегом. На пятке в центре видна звезда, окруженная румбами, как на компасе. Бэзил ее сфотографирует, и мы по базе данных определим, что это за обувь. Шум подъезжающей машины акцентирован хлопком дверцы. Затем слышатся шаги, сопровождаемые скрипом снега. – Если это журналисты, – говорю я Марси, – стреляй первая. Но это не пресса. А Марк Магуайр. Вид у него такой, будто он не спал с момента нашей последней встречи. – А-а, явились, самое время заняться поисками моей девушки! – кричит он, и даже с расстояния в несколько футов меня обдает запахом перегара. – Мистер Магуайр, – начинаю я, медленно приближаясь к нему, – вы, случайно, не знаете, эта москитная сетка всегда была прорезана? Я внимательно наблюдаю за его реакцией. Но на самом деле, сколько бы свидетельств против Марка Магуайра я ни собрал, у меня все равно нет оснований для его ареста, пока не обнаружено тело. Он с прищуром глядит на окно, но солнце бьет ему в глаза, да еще и отражается от искрящегося снега. Когда Марк подходит ближе, Бэзил за его спиной брызгает жидким воском на оставленный им отпечаток ботинка. Даже отсюда мне видно звезду и румбы компаса. – Мистер Магуайр, – говорю я, – нам понадобятся ваши ботинки. Джейкоб Впервые я увидел мертвеца на похоронах деда. Это было после церковной службы, где священник читал вслух отрывки из Библии, хотя мой дедушка не ходил в церковь и не считал себя религиозным. Какие-то незнакомые люди вставали и говорили о моем деде, называли его Джозефом и рассказывали о неизвестных мне периодах его жизни: о службе в армии во время корейской войны, о детстве на Нижнем Ист-Сайде, о том, как он ухаживал за бабушкой, когда был смотрителем кабинки для поцелуев на карнавале в старшей школе. Слова вились вокруг меня назойливыми осами, и я не мог отогнать их, пока не увижу дедушку, которого знал и помнил, вместо этого самозванца, которого они обсуждали. Мама не столько плакала, сколько источала слезы; только так я могу описать то, что из глаз у нее лилось и лилось, как будто это нормальное состояние, а видеть ее лицо сухим странно. Прошу заметить, я не всегда понимаю язык тела. Это нормально для человека с синдромом Аспергера. Бесполезно ожидать от меня, что я взгляну на какую-нибудь девушку и сразу пойму ее настроение по напряженности улыбки или по тому, как она ссутулилась и обхватила себя руками; так же как бесполезно ждать от глухого, что он услышит ваш голос. А значит, меня нельзя винить за просьбу открыть дедушкин гроб; я не понимал, что это расстроит маму еще сильнее. Мне просто хотелось увидеть, действительно ли лежащее внутри тело – это мой дедушка, или, может быть, там лежит человек, о котором говорили пришедшие на похороны люди, или вообще что-то совершенно другое. Я скептически отношусь к рассказам о свете, туннелях и посмертной жизни, и просьба открыть гроб казалась мне самым логичным способом проверить свои теории. Вот что я узнал: мертвецы – это не ангелы и не призраки. Смерть – это состояние физического распада, изменение во всех атомах углерода, которые составляют временное телесное пристанище человека и возвращаются в свое элементарное состояние. Не знаю, почему это так страшит людей, ведь это самый естественный цикл превращений в мире. Тело в гробу выглядело как мой дедушка. Однако, когда я прикоснулся к его щеке, иссеченной морщинами, кожа на ощупь не казалась человеческой. Она была холодная и немного твердая, как пудинг, который слишком долго продержали в холодильнике и который затвердел снаружи. Я могу не понимать эмоций, но чувство вины за это непонимание мне знакомо. Поэтому, подойдя наконец к маме через несколько часов после ее слезного бегства от созерцания меня, тычущего в щеку Того-Что-Было-Моим-Дедушкой, я попытался объяснить, почему она не должна плакать. – Он не дедушка. Я проверил. Примечательно, что ей вовсе не стало лучше. – Это не делает его утрату менее тяжелой для меня, – сказала мама. Чистая логика предполагает, что если находящееся в гробу не есть по существу человек, которого вы знали, то вы не можете переживать его утрату. Потому что это не утрата, а подмена. Мама покачала головой: – Знаешь, чего мне будет не хватать, Джейкоб? Я больше никогда не услышу его голоса и не смогу с ним поговорить. Это была не совсем правда. Голос дедушки увековечен на наших семейных видео, и мне нравилось смотреть их, когда было не уснуть по ночам. И маме тяжело было смириться вовсе не с тем, что она не сможет поговорить с дедом, ее огорчала невозможность услышать его ответ. Она вздохнула: – Когда-нибудь ты поймешь. Я надеюсь. Теперь я понял и с радостью сказал бы ей об этом. Когда кто-то умирает, это ощущается как дыра в десне от выпавшего зуба. Вы можете жевать, есть, у вас осталось много зубов, но язык то и дело натыкается на это пустое место, где все нервы еще немного обнажены. Я направляюсь на встречу с Джесс. Я опаздываю. Уже три часа ночи, то есть понедельник, а не воскресенье. Но другого времени у меня нет, так как мама следит за мной. И хотя она будет недовольна, что я нарушил домашнее правило, формально я ничего не нарушал. Это не тайный уход на место преступления. Место преступления находится в трехстах ярдах от того, куда я иду. В рюкзаке у меня полно всяких нужных вещей; шины велосипеда шуршат по асфальту, я быстро кручу педали. На этот раз мне легче не идти пешком, раз не нужно поддерживать что-то еще, кроме собственного веса. Прямо за двором дома, куда переехала Джесс, расположен чахлый, неухоженный лесок. И прямо за шоссе 115. Оно проходит через мост над кульвертом – огромной трубой, по которой во время весеннего таяния снега из леса стекает вода. Я заметил его в прошлый вторник, когда ехал на автобусе к новому жилищу Джесс. В голове у меня полно карт и схем: от социальных, состоящих из блоков (человек хмурится → человек пытается перебивать → человек делает шаг назад = человек хочет прекратить разговор, очень сильно), до сеток относительности, своего рода межперсональной версии Google Earth. (Один ученик говорит мне: «Ты играешь в бейсбол? На какой позиции? Левого крайнего?» – и весь класс смеется. Этот школьник – один из 6,792 миллиона людей на планете. Эта планета – одна из девяти в Солнечной системе, Солнце которой – лишь одно из двух триллионов звезд галактики Млечный Путь. Учитывая все это, комментировать ситуацию нет смысла.) Но мой ум также действует географически и топографически, так что в любой момент времени я могу определить свое местоположение (эта душевая кабинка находится на верхнем этаже дома номер 132 по Бёрдсей-лейн в Таунсенде, штат Вермонт, США, Северная Америка, Западное полушарие, планета Земля). И вот, когда я добрался до дома Джесс в прошлый вторник, то прекрасно понимал, как он расположен относительно всех остальных мест, в которых я бывал. Джесс там же, где я оставил ее пять дней назад, – сидит, прислонившись спиной к влажной каменной стене. Я прислоняю велосипед к краю кульверта и сажусь на корточки, освещая фонариком ее лицо. Джесс мертва.