– Затем патологоанатом вскрывает тело, делая разрез в форме буквы «Y», и отделяет кожу. Он распилит ребра, сделает кружок, чтобы его можно было поднять, как крышку с банки, и начнет вынимать изнутри органы, один за другим… взвешивать их… отрезать кусочки для исследования под микроскопом. – «Однажды пришел переписчик и пытался опросить меня. Я съел его печень с фасолью и хорошим кьянти»[19]. – Потом медэксперт берет пилу, срезает верхушку черепа и вскрывает его с помощью стамески. Залезает внутрь и вынимает мозг. Джейкоб, тебе знаком звук, который раздается, когда мозг извлекают из черепа? – Я изображаю его, как будто ломают сургучную печать. – Потом его взвешивают, да? – спрашивает Джейкоб. – Средний человеческий мозг весит три фунта, но самый большой из описанных весил пять фунтов одну и одну десятую унции. – Все это только что было описано, – говорю я, подаваясь вперед. – И все это когда-то было твоей подругой Джесс. Что ты думаешь об этом? Джейкоб оседает на стуле: – Я не хочу думать об этом. – А я хочу рассказать тебе кое о чем, что обнаружилось во время вскрытия тела Джесс. Может быть, ты объяснишь мне, как такое могло случиться. Джейкоб заметно оживляется, он готов сыграть в эту игру. – На теле были синяки, которые свидетельствуют, что кто-то схватил ее за руки и потом душил, взяв за горло. – Ну… – задумывается Джейкоб, – там были синяки, оставшиеся от пальцев рук или от всей руки? – Скажи мне, Джейкоб, ведь это ты схватил Джесс за руки, да? Его лицо, когда он понимает, что попал в ловушку, сильно напоминает лицо его матери. Джейкоб обхватывает руками подлокотники кресла и качает головой: – Нет. – А как насчет удушения? Ты ведь не собираешься лгать мне об этом, а? Он закрывает глаза и морщится, как от боли: – Нет… – Так зачем ты душил ее? – Ни за чем! – Вы подрались? Она сказала тебе какую-нибудь гадость? Джейкоб придвигается к краю кресла и начинает раскачиваться. Он не смотрит мне в глаза, как бы я ни повышал голос. Лучше бы я записывал этот разговор на видео. Если поведение этого парня не подтверждение вины, тогда я, честно говоря, не знаю, что может им быть. – У меня не было причин душить Джесс, – говорит Джейкоб. Я не обращаю на него внимания. – Ты душил ее, пока она не перестала дышать? – Нет… – Ты ударил ее по лицу? – Что? Нет! – Тогда почему у нее выбит зуб? Джейкоб смотрит на меня и застает врасплох. Взгляд его такой прямой, открытый и в нем такая боль, что я вынужден отвернуться, как делает обычно он сам. – Это была случайность, – тихо признается Джейкоб, и только тут я понимаю, что задержал дыхание и не смел выдохнуть. Оливер Этим утром я научил Тора держать канцелярскую скрепку на носу. – Хорошо, – говорю я, – давай теперь повернемся. Мне представляется это так: если я научу его держать на носу скрепку и делать еще что-нибудь, например переворачиваться или лаять под музыку, нас возьмут в университетскую команду. Только я снова положил ему на нос скрепку, как в кабинет врывается какая-то полоумная женщина. – Мне нужен адвокат! – задыхаясь, выпаливает она. Ей, наверное, лет около сорока или немного за сорок: около рта видны морщины и в темных волосах – немного проседи, но глаза у нее молодые. Они как карамель или ириски, и какого черта я смотрю на потенциального клиента и перебираю в голове добавки к мороженому?! – Проходите сюда! – Я встаю и предлагаю ей стул. – Садитесь и расскажите, в чем ваша проблема. – Но у меня нет на это времени. Вы должны пойти со мной прямо сейчас. – Но я… – Моего сына допрашивают в полицейском участке, и вы должны это остановить. Я нанимаю вас от его имени. – Звучит устрашающе, – говорю я, и Тор роняет скрепку. Я поднимаю ее с пола, чтобы пес не проглотил в мое отсутствие, и хватаю пальто. Знаю, с моей стороны это чистая корысть, но я надеюсь, что она приведет меня к припаркованному у пиццерии «БМВ». Вместо этого женщина сворачивает вправо к видавшей виды «вольво», которая отмотала, наверное, не меньше трехсот тысяч миль. Может, стоило попросить аванс наличными? Я забираюсь на пассажирское сиденье и протягиваю своей нанимательнице руку: – Я Оливер Бонд. Женщина не пожимает ее. А вставляет ключ в замок зажигания и отъезжает от тротуара с такой безудержной лихостью, что у меня отпадает челюсть. – Эмма Хант, – говорит она. Сворачивает за угол, и задние колеса взвизгивают. – Вы… гм… не могли бы рассказать мне немного о том, что происходит… – Я ахаю, а она пролетает перекресток на красный свет. – Вы смотрите новости, мистер Бонд? – Оливер, прошу вас. – Я подтягиваю ремень безопасности. До полицейского участка всего миля или две, но я хочу быть живым, когда мы туда приедем. – Вы следили за историей про студентку Вермонтского университета, которая пропала? – Тело которой сегодня нашли? Машина, скрипя шинами, останавливается у полицейского участка. – Думаю, мой сын в ответе за это, – говорит она. Алана Дершовица, знаменитого адвоката-еврея, однажды спросили, взялся бы он защищать Адольфа Гитлера? – А как же, – ответил Дершовиц, – и выиграл бы. Когда я заснул на лекции по гражданскому судопроизводству, профессор, который говорил монотонно и делал юриспруденцию немного менее увлекательной, чем наблюдение за тем, как сохнет краска, вылил мне на голову бутылку воды. – Мистер Бонд, вы нанесли мне удар как студент, на которого не следовало тратить допуски к занятиям, – заявил он. Я сел, отплевываясь и обтекая. – Тогда, при всем к вам уважении, сэр, вас следовало бы ударить еще сильнее, – сказал я и удостоился стоячей овации от своих однокурсников. Люблю рассказывать такие истории пресловутому суду присяжных в качестве примера того, что никогда в жизни не уклонялся от вызова и не собираюсь начинать. – Пойдемте. – Эмма Хант выключает мотор. Я кладу ладонь на ее руку: – Скажите мне для начала, как зовут вашего сына? – Джейкоб. – Сколько ему лет?