Я отдаю ключи дежурному и подхожу к рамке металлодетектора. – А вы не пойдете? Оливер качает головой: – Я подожду здесь. Появляется второй охранник, ведет меня по коридору. Вместо того чтобы завернуть в комнату, где стоят столы и стулья, он отводит меня за угол, в маленький закуток. Сперва я думаю, что это кладовка, но потом понимаю: нет, это кабинка для посещений. Табурет придвинут к окну, сквозь которое видна точно такая же каморка. На стене висит трубка переговорного устройства. – Думаю, это какая-то ошибка, – говорю я. – Никаких ошибок, – отвечает мне охранник. – Для находящихся в заключении под защитой возможны только бесконтактные посещения. Он оставляет меня в крошечной комнатушке. Оливер знал, что я увижу Джейкоба только через стекло? И не сказал, чтобы не расстраивать меня, или у него не было этой информации? И что значит «заключение под защитой»? Дверь в комнатке за стеклом открывается, и вдруг появляется Джейкоб. Охранник указывает ему на телефон на стене, но Джейкоб увидел меня сквозь стекло. Он прижимает к нему ладони. На рубашке у него кровь, и в волосах тоже. На лбу – ряд фиолетовых синяков. Костяшки пальцев ободраны, он стучит рукой по бедру как сумасшедший и пружинит на пальцах ног. – О, малыш, – тихо говорю я и указываю на трубку, которую держу в руке, а потом на то место, где у него должна быть такая же. Джейкоб не берет ее. Он бьет ладонями по разделяющему нас пластику. – Возьми телефон! – кричу я, хотя он меня не услышит. – Возьми его, Джейкоб! Вместо этого он закрывает глаза, потянувшись вперед, прижимается щекой к окну и расставляет руки в стороны как можно шире. И я понимаю, что Джейкоб пытается обнять меня. Тогда я кладу трубку и делаю шаг к окну. Повторяю его позу, так что мы становимся зеркальными отражениями друг друга, разделенными пластиковой стеной. Может быть, для Джейкоба это всегда так: он пытается войти в контакт с людьми и ему это не удается. Может быть, мембрана между человеком с синдромом Аспергера и остальным миром – это не невидимая прослойка из электронов, а прозрачная перегородка, которая позволяет испытать лишь иллюзию чувства вместо настоящего ощущения. Джейкоб отступает от окна и садится на табурет. Я беру трубку телефона, надеясь, что он последует моему примеру, но Джейкоб избегает контакта глазами. Наконец он берет трубку, и я вижу мгновенную радость, которая в детстве распространялась по его лицу, когда он обнаруживал что-нибудь страшное, но интересное и приходил поделиться со мной. Джейкоб вертит в руках трубку телефона, потом подносит ее к уху: – Я видел это в «Борцах с преступностью». В той серии, где подозреваемый оказался каннибалом. – Привет, малыш, – говорю я и заставляю себя улыбнуться. Сидя на табурете, Джейкоб раскачивается. Пальцы свободной руки дергаются, будто он играет на невидимом пианино. – Кто тебя ударил? Джейкоб осторожно прикасается ко лбу: – Мамочка? Мы можем пойти домой? Я точно знаю, когда в последний раз Джейкоб называл меня так. Это случилось после выпускного в средней школе, когда ему было четырнадцать. Он получил аттестат и, подбежав ко мне показать его, сказал: «Мамочка». Остальные дети, услышав его, захохотали. «Джейкоб, – дразнили они, – твоя мамочка пришла забрать тебя домой». Слишком поздно он сообразил, что, когда тебе четырнадцать, чтобы выглядеть круто перед своими приятелями, нужно подавлять искренние чувства. – Скоро, – говорю я, но получается не утверждение, а вопрос. Джейкоб не плачет, не кричит. Он просто роняет трубку и опускает голову. Я автоматически тянусь к нему, но моя рука натыкается на плексиглас. Голова Джейкоба чуть приподнимается и снова падает. Лоб ударяется о металлическую полку. Он бьется об нее снова. – Джейкоб! Не надо! Но он, конечно, не слышит меня. Трубка болтается на металлической пуповине. Джейкоб продолжает биться головой о полку под окном. Я открываю дверь кабинки. Снаружи стоит охранник, который привел меня сюда. – Помогите! – кричу я. Он глядит поверх моего плеча: что там делает Джейкоб? После чего бежит по коридору, намереваясь вмешаться. Я вижу через окно кабинки, как он и другой охранник хватают Джейкоба за руки и оттаскивают его от окна. Джейкоб кривит рот, но я не могу понять, кричит он или плачет. Руки ему заломили за спину, чтобы надеть наручники; один из охранников толкает его в спину. Это мой сын, и с ним обращаются как с преступником. Охранник возвращается ко мне, чтобы отвести к выходу из тюрьмы. – С ним все будет в порядке, – говорит он мне. – Медсестра дала ему успокоительное. Когда Джейкоб был младше и больше склонен к нервным срывам, врач прописал ему оланзапин, антипсихотическое средство. Оно избавило его от вспышек раздражения, а также лишило личности, точка. Я заставала сына сидящим на полу в спальне, один ботинок надет, второй валяется рядом, безучастный взгляд устремлен в стену. Когда у него начались приступы судорог, мы перестали давать ему это лекарство и больше не экспериментировали ни с чем подобным. Я представляю, как Джейкоб лежит на полу в камере, зрачки расширены, взгляд блуждает, он то отключается, то приходит в сознание. Как только я оказываюсь у выхода, Оливер подходит ко мне с широкой улыбкой на лице и спрашивает: – Как все прошло? Я открываю рот и разражаюсь слезами. Борюсь за индивидуальную программу обучения для Джейкоба, валю его на пол, когда он устраивает истерики в публичных местах. Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы делать необходимое, так как можно, конечно, умчаться поездом на небеса, но, когда ваш улет закончится, вы оказываетесь по щиколотку в той же ситуации. Я всегда была сильной, чтобы Джейкоб мог давать слабину. – Эмма… – произносит Оливер. Наверное, ему так же неловко, что я разревелась перед ним, как мне самой. Но к моему изумлению, он вдруг обнимает меня и гладит по волосам. Еще удивительнее то, что я целое мгновение позволяю ему это делать. Вот чего нельзя объяснить матери, у которой нет ребенка-аутиста: конечно, я люблю своего сына. Конечно, мне жизнь без него не мила. Но это не означает, что я не измотана каждую минуту каждого дня. Что я не беспокоюсь о его будущем и о том, что у меня самой его нет. Что иногда я невольно ловлю себя на мысли: какой была бы моя жизнь, если бы Джейкоб не страдал синдромом Аспергера? Что, как Атлант, я временами думаю: вот бы хоть раз кто-нибудь другой вместо меня взвалил на свои плечи ношу мира моей семьи. На пять секунд Оливер становится этим человеком. – Простите, – говорю я, отстраняясь от него. – Я вам всю рубашку замочила. – Да, шерстяная фланель очень нежная. Я добавлю счет за химчистку к своему гонорару. Оливер подходит к посту дежурного, забирает мои ключи и права, после чего выводит меня наружу. – Ну что там случилось? – спрашивает Оливер. – Джейкоб поранил себя. Он, наверное, бился головой обо что-то: у него весь лоб в синяках, и пластырь, и кровь на волосах. Он снова начал делать это в кабинке для посещений, и ему дали успокоительное. Пищевые добавки ему не передадут, и я не знаю, что он ест и ест ли вообще, и… – Я замолкаю, встретившись взглядом с Оливером. – У вас ведь нет детей? Он краснеет: – У меня? Дети? Я… гм… нет. – Однажды я видела, как мой сын ускользает от меня, Оливер. Я слишком много сил потратила на то, чтобы вернуть его, и не могу снова допустить этого. Если Джейкоб дееспособен для участия в судебном процессе, то после двух недель в тюрьме перестанет быть таковым. Прошу вас, – молю я, – вы можете как-нибудь вытащить его оттуда? Оливер смотрит на меня. На холоде его дыхание застывает между нами. – Нет, – отвечает он. – Но я думаю, вы можете. Джейкоб 1 1 2 3 5 8 13