Это мне известно. На самом деле я в курсе и того, что Джанис Рот недавно вышла замуж за парня по имени Говард Вюрц и они переехали в Техас, где его ждала работа в НАСА. Поиск информации по открытым источникам – лучший друг адвоката. – О, надо же? Вот это новость. Мы с ней дружим со школы права. – Она вышла замуж, – говорит женщина. – Да, за Говарда. – Вы с ним знакомы? – Нет, но мне известно, что она была от него без ума. А вы, случайно, не главный защитник, как она? – К несчастью, да. – Моя собеседница вздыхает. – А у вас частная практика? Поверьте, вы ничего не упускаете. – Нет, вы попадете на небо гораздо раньше меня. – Я смеюсь. – Слушайте, у меня совсем незначительный вопрос. Я новичок в криминальном праве в Вермонте и пока плохо ориентируюсь. Я новичок в криминальном праве. Точка. Но этого я ей не скажу. – Конечно, так в чем дело? – Мой клиент малолетний – ему восемнадцать, и он аутист. Он чего-то учудил в суде, когда решался вопрос о мере пресечения, и теперь его посадили до слушаний по дееспособности. Но он не может приспособиться к тюрьме. Все время пытается причинить вред себе. Есть какой-нибудь способ ускорить процесс, чтобы колеса юстиции крутились побыстрее? – В Вермонте с психиатрическим обслуживанием заключенных дела обстоят неважно. Раньше в качестве изолятора для экспертизы на дееспособность использовали государственную больницу, но финансирование прекратилось, поэтому теперь большинство пациентов отправляют в Спрингфилд, так как у них лучшая медицинская помощь, – говорит мне женщина. – У меня один раз был клиент, который ждал проверки на дееспособность, так ему нравилось обмазывать себя чем-нибудь с головы до ног: в первый вечер в тюрьме он сделал это с фунтовым куском масла за обедом, а перед встречей со мной обмазался дезодорантом. – Перед контактным визитом? – Да, бейлифам было все равно. Наверное, они думали, худшее, что он может сделать, – это обмазать меня чем-нибудь. Как бы там ни было, а тогда я подала ходатайство об освобождении под залог, – говорит адвокат. – Так вы снова попадетесь на глаза судье. Привлеките психиатра или психолога, чтобы тот подтвердил ваш рассказ. Но избегайте появления в суде вашего клиента, вам ни к чему повторение в зале суда представления, которое взбесит судью. Ваша главная задача – убедить его, что этот парень не опасен на воле, а если он будет носиться по залу суда как помешанный, это только испортит дело. «Ходатайство об освобождении под залог», – записываю я в лежащем на столе блокноте и говорю: – Спасибо. Это потрясающе. – Нет проблем. Эй, вам нужен электронный адрес Джанис? – Непременно, – лгу я. Женщина диктует его мне, а я притворяюсь, что записываю. Повесив трубку, я иду к холодильнику и достаю из него бутылку минералки; половину наливаю Тору, а оставшейся поднимаю тост. – За Джанис Говард! – провозглашаю я. – Мистер Бонд, – говорит на следующий день судья Каттингс, – разве мы не ждем оценки дееспособности по этому делу? – Ваша честь, – отвечаю я, – мне кажется, мы не можем ждать. В зале суда никого, кроме Эммы, доктора Мурано и прокурора – женщины по имени Хелен Шарп, у которой короткие рыжие волосы и заостренные, как у собаки, зубы, отчего она напоминает вампира или питбуля. Судья смотрит на нее: – Мисс Шарп, ваше мнение? – Я ничего не знаю о деле, судья, – говорит она. – Меня оповестили об этих слушаниях только сегодня утром. Подсудимого обвиняют в убийстве, вы назначили слушания по дееспособности, позиция штата: до тех пор он должен остаться в тюрьме. – Со всем к вам уважением, Ваша честь, – начинаю я, – но я полагаю, суд должен выслушать мать моего клиента и психиатра. Судья делает мне знак продолжать, я жестом подзываю Эмму выйти к месту, где дают показания свидетели. У нее под глазами темные круги, руки трясутся. Она убирает их с барьера и кладет на колени, чтобы судья не видел. – Пожалуйста, назовите свое имя и адрес, – прошу я. – Эмма Хант… дом сто тридцать два по Бёрдсей-лейн, Таунсенд. – Джейкоб Хант, обвиняемый по этому делу, ваш сын? – Да. – Вы можете сказать нам, сколько Джейкобу лет? Эмма откашливается. – Ему исполнилось восемнадцать в декабре. – Где он живет? – Со мной, в Таунсенде. – Он посещает школу? – спрашиваю я. – Он ходит в Таунсендскую региональную старшую школу; он в последнем классе. Я смотрю прямо на нее: – Мисс Хант, есть ли у Джейкоба какое-либо особое заболевание, которое заставляет вас беспокоиться о его благополучии, пока он в тюрьме? – Да. Джейкобу поставлен диагноз «синдром Аспергера». Это высокофункциональный аутизм. – Как влияет синдром Аспергера на поведение Джейкоба? Эмма на мгновение замолкает, опускает взгляд. – Когда он решает сделать что-нибудь, ему нужно сделать это немедленно. Если это невозможно, он начинает сильно нервничать. Он почти не выражает эмоций, счастлив он или печален, не участвует в разговорах сверстников. Понимает все слова очень, очень буквально: если вы скажете ему, например, чтобы он ел с закрытым ртом, он ответит, что это невозможно. У него проблемы с гиперчувствительностью: яркий свет, громкие звуки и прикосновения, даже легкие, могут вывести его из равновесия. Он не любит быть в центре внимания. Ему нужно знать, когда именно что-то произойдет, и, если распорядок дня нарушается, он становится очень нервным и начинает еще сильнее отличаться от окружающих: хлопает себя руками по бедрам, разговаривает сам с собой, без конца повторяет фразы из фильмов. Когда ситуация становится для него невыносимой, он прячется куда-нибудь – в шкаф или под кровать и перестает разговаривать. – Хорошо, – говорит судья Каттингс. – Значит, ваш сын неуравновешен, все понимает буквально, хочет поступать так, как ему нравится, и жить по своему распорядку. Это очень похоже на поведение подростков. Эмма качает головой: – Я плохо объясняю. Это больше, чем просто понимание всего буквально или желание следовать определенному распорядку. Обычный подросток сам решает ни с кем не общаться… для Джейкоба это не вопрос выбора. – Какие изменения вы заметили в сыне с момента заключения его в тюрьму? – спрашиваю я. Глаза Эммы наполняются слезами. – Это не Джейкоб, – отвечает она. – Он намеренно вредит себе. Он почти ничего не говорит. У него снова проявляется самостимуляция – он хлопает руками, пружинит на пальцах ног, ходит кругами. Я пятнадцать лет потратила на то, чтобы сделать Джейкоба частью этого мира, не позволить ему замкнуться в себе… и один день в тюрьме все повернул вспять. – Она смотрит на судью. – Я просто хочу, чтобы мой сын вернулся, прежде чем до него будет уже не достучаться. – Благодарю вас, – говорю я. – Это все. Встает Хелен Шарп. Она ростом не меньше шести футов. Неужели я это только сейчас заметил? – Ваш сын… его когда-нибудь раньше сажали под арест? – Нет! – восклицает Эмма. – Его когда-нибудь задерживала полиция? – Нет. – Были ли случаи в прошлом, когда вы отмечали регресс в поведении сына? – Да. Когда планы меняются в последнюю минуту. Или когда он расстроен и не может выразить свои чувства словами. – Тогда нет ли вероятности, что его нынешнее поведение не имеет отношения к заключению в тюрьму, а вызвано чувством вины за совершение ужасного преступления? Эмма густо краснеет: – Он никогда не сделал бы того, в чем его обвинили. – Может быть, мэм, но в данный момент вашего сына держат под стражей за преднамеренное убийство. Вы ведь понимаете это? – Да, – сухо отвечает Эмма. – И ваш сын помещен в заключение под защитой, так что его благополучию и безопасности ничто не угрожает… – Если его безопасность – не проблема, стали бы его помещать в камеру с мягкими стенами и полом? – возражает Эмма. Мне хочется подскочить к ней и хлопнуть ладонью в ладонь. – Вопросов больше нет, – говорит прокурор. Я снова поднимаюсь: – Защита вызывает доктора Мун Мурано.