– У меня есть скейтборд. Она изгибает брови: – Тэо, ты не можешь везти продукты на скейтборде. – Почему нет? Я возьму зеленые сумки, повешу их на руки и не буду покупать ничего тяжелого. Долго уговаривать маму не приходится, но потом мы сталкиваемся с очередной морокой: у нее в кошельке только десять баксов, а мне не изобразить из себя Эмму Хант, когда я протяну кассиру ее кредитку. – Эй, Джейкоб, – говорю я. – Нам нужно взять у тебя в долг немного денег. Он не отрывается от учебника истории: – Я что, похож на банк? – Ты шутишь? Мой брат, я клянусь, не потратил ни одного доллара из подаренных ему на дни рождения, Рождество – и дальше перечислите сами. Я только один раз видел, как он тратит деньги – на пачку жвачки за тридцать пять центов. – Не надо, – тихо говорит мама. – Давай не будем его расстраивать. – И достает из кошелька другую карту. – Остановись у банка в торговом центре и сними немного наличных. Мой ПИН – четыре-пять-пять-ноль. – Правда? – говорю я, широко улыбаясь. – Ты даешь мне свой ПИН? – Да, и не заставляй меня жалеть об этом. Взяв карту, я иду из кухни: – Значит, на компьютере у тебя тот же пароль? – Соевое молоко, – говорит мама, – безглютеновый хлеб, ветчина без соли. И все остальное, что тебе захочется. Я принимаю оперативное решение – не брать скейтборд – и иду в банк пешком. До него всего пара миль по пути к центру города. Я пригибаю голову и говорю себе, что это из-за ветра, но на самом деле мне не хочется случайно наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Прохожу мимо лыжников на поле для гольфа и двух бегунов трусцой. Оказавшись у банка, понимаю, что он уже не работает, а как попасть в маленький закуток с банкоматами, я не знаю. Вместо этого я обхожу здание и останавливаюсь у автомата, который выдает деньги водителям «с колес». Встаю в очередь за «хондой». «Введите сумму» – появляется надпись на экране. Я набираю 200 долларов, а потом, помявшись, отменяю операцию и вместо снятия денег смотрю баланс карты. Неужели у нас на сберегательном счете всего 3356 долларов? Я пытаюсь вспомнить, есть ли у мамы карты других банков или только этого? Есть ли у нас в доме сейф, где она хранит деньги? Я знаю, что отель «Таунсенд» нанимает пятнадцатилетних помощниками официантов в ресторан. И вполне уверен, что если найду кого-нибудь, кто будет подвозить меня в Бёрлингтон, то смогу работать в «Макдоналдсе». Очевидно, если кому-то и нужна работа, так это мне, раз уж мама сейчас не может выходить из дому, а Джейкоб доказал свою патологическую неспособность удержаться на работе. Он пытался трижды. В первый раз работал в зоомагазине, когда был одержим собаками. Его выгнали после того, как он сказал своей начальнице, что глупо держать тяжелые мешки с собачьим кормом в глубине магазина. Вторая работа заключалась в том, чтобы складывать в пакеты оплаченные покупателями продукты в кооперативном магазине: кассиры говорили ему «ставь своих уток в ряд», когда товары ехали по ленте, и злились, потому что он не слушал их, когда на самом деле Джейкоб, вероятно, просто не понимал, чего они от него хотят. Третьей его работой была продажа летом закусок у городского пруда. Полагаю, все шло хорошо первые час-полтора, но, когда настало время ланча и шестеро детей одновременно кричали ему, что хотят «снежный рожок», хот-дог и начос, он просто снял с себя передник и ушел. Сзади подъезжает машина, и я чувствую себя болваном. Возвращаюсь к автомату, нажимаю кнопку «Снять» и ввожу на клавиатуре 200 баксов. Машинка разевает пасть, выдает деньги, я сую их в карман. И тут слышу свое имя: – Тэо? Тэо Хант, это ты? Чувствую себя преступником, как будто меня застали за каким-то постыдным делом. Но ведь нет ничего незаконного в том, чтобы снимать деньги из банкомата для автомобилистов, подойдя к нему пешком? Дверца стоящей позади меня машины открывается, изнутри вылезает мой учитель биологии мистер Дженнисон. – Как твои дела? – спрашивает он. Помню, как однажды, когда мама разозлилась на Джейкоба за то, что он отказывался беседовать с гостями на свадьбе какой-то дальней родственницы, он сказал ей, что поинтересовался бы, как дела у тети Мэри, если бы его на самом деле занимал этот вопрос, но это не так, а притворство с его стороны было бы ложью. Временами мир, в котором живет Джейкоб, кажется мне гораздо более осмысленным, чем тот, где обитают все остальные люди. Зачем спрашивать, как дела, если ответ нам вообще неинтересен? Мистер Дженнисон задал этот вопрос, потому что беспокоится обо мне или ему просто нужно заполнить чем-то пустое пространство между нами? – У меня все хорошо, – говорю я, потому что старые привычки отмирают очень не скоро. Будь я Джейкобом, ответил бы прямо: «Я не сплю по ночам. И иногда, когда бегу слишком быстро, задыхаюсь». Но в реальности тот, кто спрашивает, как у вас дела, вовсе не хочет услышать правду. Ему нужен формальный, ожидаемый ответ, чтобы спокойно пойти дальше. – Тебя подвезти? На улице холодно. Есть учителя, которые мне по-настоящему нравились, и другие, которые мне совсем не по душе, но мистер Дженнисон не попадает ни в ту, ни в другую категорию. Он весь какой-то неопределенный – от редеющих волос до уроков, которые он ведет; он из тех учителей, имени которых ты, вероятно, не вспомнишь к моменту поступления в колледж. Я вполне уверен, что до недавнего времени то же самое он мог сказать обо мне: я был средним учеником в его классе, который не преуспевал и не проваливался с достаточно громким треском, чтобы произвести впечатление. Разумеется, до того момента, как случилось Всё Это. Теперь меня разбирают по косточкам: «О да, моя тетя была учительницей у Тэо в третьем классе». Или: «Я однажды сидела позади него на школьном собрании». Я тот парнишка, чьим именем будут перекидываться в компаниях за коктейлем еще много лет: «Это тот убийца, школьник-аутист? Я учился в одном классе с его братом в старшей школе в Таунсенде». – Моя мама припарковалась тут неподалеку, – бормочу я, запоздало соображая, что если бы наша машина действительно была в городе, то она, скорее всего, проезжала бы сейчас мимо банкомата. – Но все равно спасибо, – говорю я и ухожу так быстро, что едва не забываю взять чек. Всю дорогу до магазина я бегу трусцой, словно опасаюсь, как бы мистер Дженнисон не сел мне на хвост в своей машине и не назвал меня лжецом прямо в лицо. Только один раз мне приходит в голову мысль взять эти двести долларов, прыгнуть в автобус и сбежать навсегда. Я представляю, как сижу на заднем сиденье рядом с симпатичной девушкой, которая делится со мной смесью из орешков, или со старушкой, которая вяжет чепчик новорожденному внуку и спрашивает меня, куда я еду. Я отвечаю, что хочу навестить старшего брата в колледже. Поскольку мы с ним очень близки и я скучаю по нему. Представляю, как здорово было бы, если бы этот пустячный разговор не был ложью. В тот вечер, когда я готовлюсь ко сну, обнаруживается пропажа моей зубной щетки. Разозлившись – поверьте, это происходит не в первый раз, – я иду по коридору в комнату брата. Джейкоб поставил запись Эбботта и Костелло «Кто на первом?» на старом видеомагнитофоне. – Какого черта ты сделал с моей зубной щеткой на этот раз? – спрашиваю я. – Не трогал я твою дурацкую зубную щетку. Но я ему не верю. Бросаю взгляд на старый аквариум, который Джейкоб использует как дымовую камеру, но его нет на месте – забрали как улику. Голоса Эбботта и Костелло едва слышны, я едва разбираю слова. – Ты хоть слышишь их? – спрашиваю я брата. – Звук достаточно громкий. Помню, однажды на Рождество мама подарила Джейкобу часы. Ей пришлось вернуть их в магазин, потому что тиканье сводило его с ума. – Я не сумасшедший, – заявляет Джейкоб, и на секунду я изумляюсь: неужели думал вслух? – Я никогда такого не говорил! – Говорил, – возражает Джейкоб. Вероятно, он прав. У него память как капкан. – Учитывая, сколько всякого барахла ты стащил из моей комнаты для своей дымовой камеры и сцен преступлений, думаю, мы квиты. Как зовут того парня на первой базе? Да нет. На второй. Я не спрашиваю, кто на второй. Кто на первой. Я не знаю. Он на третьей, мы не о нем говорим. Ладно, я знаю, некоторые считают эту репризу смешной, но я никогда не был в их числе. Может быть, Джейкобу она так нравится, потому что наполнена для него смыслом, ведь слова в ней понимаются буквально. – Может, ее выбросили, – говорит Джейкоб, и сперва я думаю, что это фраза Костелло, но потом понимаю: речь идет о моей зубной щетке. – Ты сделал это? – спрашиваю я. Джейкоб таращится на меня. Я всегда от этого вздрагиваю, потому что он обычно не смотрит мне в глаза. – А ты? – повторяет он. Вдруг я теряю нить разговора. О чем мы? Точно не о гигиене полости рта. Не успеваю я ответить, как мама просовывает голову в дверь. – Это чье? – спрашивает она, показывая мою зубную щетку. – Лежала в моей ванной. Я беру ее. На видео Эбботт и Костелло продолжают свой спор под раскаты закадрового смеха. Ну вот, первая вещь, которую ты правильно сказал. Я вообще не знаю, о чем говорю! – Я же тебе сказал, – говорит Джейкоб.