– Она права, советник. Если мисс Шарп намерена скомкать кипу бумаги и ваш клиент каждый раз будет срываться, это ваши проблемы. – Хорошо, судья, – говорит Хелен. – Я больше не буду этого делать. Отныне и впредь – только сложенная бумага. – Она наклоняется, подбирает с пола комок, который вывел из равновесия Джейкоба, и кидает в мусорную корзину рядом со столом стенографистки. Я бросаю взгляд на свои наручные часы – у меня осталось четыре минуты и пятнадцать секунд на то, чтобы вернуть Джейкоба в состояние созерцания и усадить рядом с собой за стол защиты. Я быстро шагаю по проходу и исчезаю за шторами сенсорной комнаты. Джейкоб лежит под одеялом, Эмма сидит согнувшись над вибрирующей подушкой. – О чем еще вы мне не сказали? – строго спрашиваю я. – Что еще выводит его из себя? Канцелярские скрепки? Когда часы показывают без четверти двенадцать? Ради Христа, Эмма, у меня есть всего одна попытка, чтобы убедить присяжных, что Джейкоб не убил Джесс Огилви в приступе ярости. Как я могу сделать это, если он не в состоянии и десяти минут выдержать, не потеряв контроля над собой? Я кричу так громко, что, вероятно, эти дурацкие шторы не заглушают моего голоса, и телекамеры, наверное, улавливают его своими микрофонами. Но потом Эмма поднимает ко мне лицо, и я вижу, какие красные у нее глаза. – Я попытаюсь успокоить его. – О черт! – говорю я, и весь мой запал мигом разряжается. – Вы плачете? Она качает головой: – Нет. Я в порядке. – Да, а я Кларенс Томас. – Сую руку в карман, вытаскиваю оттуда салфетку из кафе и вкладываю Эмме в руку. – Не нужно обманывать меня. Мы с вами заодно. Она отворачивается, прочищает нос, потом складывает – складывает, а не мнет – салфетку и кладет ее в карман своего желтого платья. Я приподнимаю одеяло с головы Джейкоба и говорю: – Пора идти. Сперва он не двигается, потом откатывается от меня и бормочет: – Мама, расправь ее. Я поворачиваюсь к Эмме, та откашливается и говорит: – Джейкоб хочет, чтобы сперва Хелен Шарп расправила смятый листок. – Он уже в мусорной корзине. – Ты обещала, – говорит Джейкоб Эмме; его голос повышается. – Господи! – бурчу я себе под нос. – Отлично. Иду по проходу вдоль зала суда, роюсь в мусорной корзине у ног стенографистки. Она смотрит на меня как на полоумного, и это не лишено оснований. – Что вы делаете? – Не спрашивайте. Листок лежит под оберткой от леденца и экземпляром «Бостон глоуб». Я сую его в карман пиджака и возвращаюсь в сенсорную комнату, где достаю и старательно, как только могу, разглаживаю на глазах у Джейкоба. – На большее я не способен, – говорю ему. – Ну… а ты можешь лучше? Джейкоб таращится на листок: – Вы меня поразили с первых слов. Джейкоб Марка Магуайра я возненавидел еще до того, как впервые увидел. Джесс изменилась – вместо того чтобы фокусироваться только на мне во время наших занятий, она отвечала на звонки по мобильному или строчила ответные эсэмэски и всегда при этом улыбалась. Я решил, что причина ее рассеянности во мне. В конце концов, все другие люди уставали от общения со мной достаточно быстро, то же должно было случиться и с Джесс, хотя этого я боялся больше всего. Однажды она сказала, что хочет открыть мне секрет. – Кажется, я влюбилась, – продолжила Джесс, и – клянусь! – мое сердце на минуту перестало биться. – Я тоже! – выпалил я. АНАЛИЗ ПРОБЛЕМЫ 1. Позвольте мне остановиться на минутку и поговорить о желтобрюхих полевках. Они являются всего лишь крошечной частью царства животных, практикующих моногамию. Две мыши проводят вместе двадцать четыре часа и после этого остаются парой на всю жизнь. Горные полевки – близкие родственницы желтобрюхих, делящие с ними 99 процентов генетического кода, – не имеют интереса ни к чему, кроме однократного секса. Как такое возможно? Когда желтобрюхие полевки вступают в половые отношения, их мозг заполняют гормоны окситоцин и вазопрессин. Если эти гормоны блокированы, желтобрюхие полевки ведут себя примерно так же, как горные потаскухи. Еще интереснее то, что, если желтобрюхим полевкам сделать укол вышеназванных гормонов, а потом не дать совокупляться, они все равно остаются по-рабски привязанными к своим предполагаемым партнерам. Другими словами, желтобрюхих полевок можно заставить влюбиться. Обратный вариант невозможен. Уколы гормонов не приводят к тому, что горные полевки сохнут от любви. У них просто нет нужных рецепторов в мозгу. Тем не менее, когда они спариваются, в их мозг поступает дофамин, гормональный эквивалент счастья у человека. Горным полевкам просто не хватает двух других гормонов, которые помогают связать возникновение любовного экстаза с конкретной особью. Конечно, если вы генетически модифицируете мышей, удалите гены, реагирующие на окситоцин или вазопрессин, они не смогут узнавать мышей, с которыми уже встречались. Я желтобрюхая полевка, заключенная в теле горной. Если я думаю, что влюбился, то потому, что рассмотрел этот вопрос аналитически. (Учащенное сердцебиение? Да. Уменьшение стресса в ее присутствии? Да.) Сдается мне, это самое верное объяснение моих чувств, хотя я не могу по-настоящему определить разницу между романтическим интересом к кому-то и чувствами к близкому другу. Или в случае со мной – к моему единственному другу. Вот почему, когда Джесс сообщила мне, что влюблена, я ответил ей тем же. Глаза у нее расширились, и улыбка тоже. – О боже мой, Джейкоб! – воскликнула она. – Нам нужно устроить двойное свидание! Тут я понял, что мы говорим о разных вещах. – Я знаю, тебе нравится, когда мы проводим занятия вдвоем, но для тебя очень полезно встречаться с новыми людьми. Марк и правда очень хочет познакомиться с тобой. Он подрабатывает инструктором по лыжам на горном курорте Стоу и мог бы разок позаниматься с тобой бесплатно. – Не думаю, что у меня получится кататься на лыжах. Один из основных симптомов синдрома Аспергера – неуклюжесть; мы с трудом можем одновременно идти и жевать жвачку. Я вечно путаюсь в собственных ногах или спотыкаюсь о поребрики, так что легко могу свалиться с подъемника или скатиться снежным комом с горы. – Я буду рядом и помогу тебе, – пообещала Джесс. И вот в следующее воскресенье Джесс отвезла меня в Стоу и снабдила взятыми напрокат лыжами, ботинками, шлемом. Мы кое-как вышли наружу и ждали рядом со знаком лыжной школы, пока черный вихрь не слетел со склона и не обдал нас целым цунами снежной пыли. – Привет, детка, – сказал Марк, снимая шлем, чтобы схватить и поцеловать Джесс. С первого взгляда я понял, что Марк Магуайр обладает всем тем, чего нет у меня: 1. Координацией. 2. Привлекательной внешностью (для девушек, разумеется). 3. Популярностью. 4. Мускулатурой. 5. Уверенностью. Но при этом у меня было то, чего не хватало Марку: 1. Ум. Он сунулся мне в лицо и проорал: – Привет, чувак, это клево – познакомиться с тобой! Я проорал в ответ: – Я не глухой! Марк улыбнулся Джесс. У него были прекрасные белые зубы. – Ты права. Он забавный. Джесс сказала ему, что я забавный? Она имела в виду, что я смешу ее хорошими шутками или что я сам смешон? В тот момент я возненавидел Марка всем нутром, потому что он заставил меня усомниться в Джесс, а до того я был твердо убежден, что мы с ней друзья. – Так что, попробуем скатиться с детского склона? – спросил Марк и протянул мне палку, чтобы дотащить до тросового подъемника. – Вот так, – сказал он, показывая, как нужно взяться за движущуюся веревку, и я подумал, что все понял правильно, но перепутал правую руку с левой и в результате отлетел спиной назад и упал на стоявшего позади меня маленького ребенка. Парню, следившему за подъемником, пришлось выключить его и ждать, пока Марк поднимет меня на ноги. – Ты в порядке, Джейк? – спросила меня Джесс, но Марк отогнал ее и сказал: – Он просто молодец. Расслабься, Джейк. Я все время занимаюсь с отстающими в развитии детьми. – Джейкоб – аутист, – поправила его Джесс, а я резко повернулся, забыв про лыжи на ногах, снова упал и прокричал: – Я не отстаю в развитии! Правда, это утверждение прозвучало неубедительно из уст человека, который запутался в собственных ногах.