Оливер трет между пальцами прядь моих волос и говорит: – Я думаю, вы прекрасны. Внутри и снаружи. – Потом наклоняется вперед совсем чуть-чуть, закрыв глаза, вдыхает запах и отпускает мои волосы. Они падают мне на щеку. Я ощущаю это всем нутром, будто меня ударили шокером. Не отшатываюсь. Не хочу. – Я… не знаю, что сказать, – произношу я запинаясь. Глаза Оливера загораются. – «Из всех забегаловок во всех городах мира она вошла в мою»[34], – цитирует он и тянется ко мне медленно, давая понять, что сейчас будет, и целует меня. Мне нужно быть с Джейкобом, по решению суда. Я уже нарушаю правила. Так какая разница – одним больше, одним меньше. Оливер нежно прикусывает зубами мою губу – на вкус он сладкий как сахар – и мурлычет мне в ухо: – Желейные бобы. Мой самый большой грех. После этого. Я закапываюсь пальцами в его волосы – густые, золотистые, непокорные. – Оливер… – выдыхаю я, и он запускает руку мне под майку. Его пальцы ложатся на мои ребра. – Я вполне уверена, что тебе нельзя спать со своими клиентками. – Ты не моя клиентка, а к Джейкобу меня влечет гораздо меньше, – отвечает он и стягивает с меня кардиган. Кожа у меня горит. Не помню, когда в последний раз кто-нибудь обращался со мной так, будто я бесценный музейный экспонат, который ему разрешили потрогать. Мы кое-как опускаемся на диван. Голова моя откидывается в сторону вместе с лучшими намерениями, когда губы Оливера смыкаются на моем соске. И вдруг я утыкаюсь взглядом в глаза Тора. – Собака… Оливер поднимает голову и восклицает: – Исусе! – встает, подхватывает Тора под мышку, как футбольный мяч. – Тебе не повезло, приятель. – Открывает кладовку, кидает на лежащую там подушку горсть собачьего корма в виде косточек, сажает на нее Тора и закрывает дверь. Когда он поворачивается ко мне, я втягиваю в себя воздух. Его футболка успела затеряться где-то между диванными подушками. Плечи у Оливера широкие и сильные, талия узкая, брюки сидят низко на бедрах. Он обладает той легкой безыскусной красотой юности, которая дается без усилий, и те, кому она дана, не понимают, как им повезло. Я же, с другой стороны, лежу на продавленном диване в тесной комнатенке со своими веснушками, морщинами и пятнадцатью фунтами лишнего веса, рядом с ревнивым псом, запертым в кладовку… – Не надо, – тихо произносит Оливер, когда я пытаюсь снова завернуться в кардиган. Он садится на край дивана рядом со мной. – Или мне придется убить Тора. – Оливер, ты можешь иметь любую девушку, какую захочешь. Любую девушку своего возраста. – Знаешь, что такое молодое вино? Виноградный сок. Есть вещи, которых стоит ждать. – Этот аргумент звучал бы более убедительно, если бы кое-кто не прикончил только что баклагу лимонада… Оливер снова целует меня. – Заткнись ты к черту, Эмма! – дружелюбно хамит он и кладет ладони на мои руки, лежащие на животе. – Так было всегда. – Слова звучат тихо и теряются где-то на его плече. – Это потому, что ты ждала меня, – говорит Оливер, снова распахивает мой кардиган и целует меня в ключицу. – Эмма, все в порядке? – спрашивает он во второй раз за эту ночь. Только теперь я отвечаю «да». Надо было мне избавиться от большой двуспальной кровати. Есть что-то жутко угнетающее в том, чтобы заправлять каждое утро только одну ее половину, так как вторая всегда остается нетронутой. Я никогда не переступала линию Мэйсона – Диксона[35] в своем браке и не спала на половине Генри. Оставляла ее для него или кого-нибудь другого, кто займет его место. Этим другим оказывался Тэо во время грозы, когда ему было страшно, или Джейкоб во время болезни, когда я хотела приглядывать за ним ночью. Но себе я говорила, что мне нравится иметь свободное пространство на всякий случай. Что я могу растянуться хоть вдоль, хоть поперек кровати, если мне так вздумается, а сама всегда спала, сжавшись в комок на своей половине, как неразвернувшийся побег папоротника. Вот почему, наверное, так приятно, когда розовые пальцы утра прикасаются к простыне, которой где-то посреди ночи накрыл нас Оливер, и я понимаю, что он прильнул ко мне запятой: колени подоткнуты под мои, а рука лежит у меня на талии. Я шевелюсь, но Оливер, вместо того чтобы отпустить, прижимает меня к себе крепче. – Сколько времени? – бормочет он. – Полшестого. – Я поворачиваюсь к нему лицом; на щеках и подбородке у него щетина. – Оливер, послушай. Он приоткрывает глаза: – Нет. – Нет, ты не хочешь слушать? Или нет, ты не Оливер? – Я не собираюсь слушать. Это не была ошибка, и это не был просто один раз, типа какого черта мы это сделали. И если ты продолжишь спорить со мной по этому поводу, я заставлю тебя прочитать, что написано мелким шрифтом в подписанном тобой соглашении, а там ясно сказано, что сексуальные услуги адвоката включены в стоимость. – Я хотела сказать, что пора просыпаться и завтракать, – сухо говорю я. Оливер моргает: – Ох! – Сегодня четверг. Коричневый день. Безглютеновые бейгели? – Я предпочитаю все, что угодно, – отвечает он и краснеет. – Но думаю, прошлой ночью я дал это понять предельно ясно. Проснувшись утром, я привыкла секунд тридцать лежать в постели, наслаждаясь моментом, когда то, что мне снилось, все еще кажется возможным. Но потом я вспоминаю, что нужно вставать и готовить соответствующий цветовому коду завтрак, и начинаю гадать, проживем ли мы этот день без внезапного изменения в расписании, какого-нибудь скандала или проблемы в общении, которая спровоцирует нервный срыв. Я отводила себе тридцать секунд для будущего, которое предвкушала, а не которого боялась. Я обвиваю руками шею Оливера и целую его. Даже зная, что через четыре с половиной часа судебный процесс возобновится, что нужно спешить домой, пока Джейкоб не заметил моего исчезновения, что я поступила так, как не нужно было поступать… я нашла способ растянуть эти тридцать секунд блаженства в один длинный и прекрасный момент. Слова в кроссворде: место, где обретают надежду. Радость. Он. Да. Если такое случается… то, вероятно, возможно все. Оливер кладет руки мне на плечи и мягко выпихивает из постели: – Ты не представляешь, как меня убивает, что нужно сказать «нет», но я должен написать вступительное слово, а мать моего клиента, она невероятно требовательная. – Без шуток, – говорю я. Оливер садится, достает из-под подушки мою майку от пижамы, помогает мне надеть ее через голову. – В обратную сторону это совсем не так весело, – шутливо замечает он. Мы оба одеваемся, Оливер выпускает Тора из заточения и прицепляет поводок к его ошейнику, предлагая проводить меня полдороги до дому. В это время на улице мы одни. – Чувствую себя идиоткой, – говорю я, глядя на свои домашние тапочки и штаны от пижамы. – Ты похожа на студентку колледжа. Я выкатываю глаза: – Ты такой врун. – На мою профессию намекаешь? – А есть разница? Я останавливаюсь и смотрю на Оливера: – Только давай… не при Джейкобе. Он не делает вид, что не понимает. Продолжает идти, тянет за собой Тора на поводке и отвечает: – Хорошо. У скейт-парка мы расстаемся. Я быстро иду по улице, пригнув голову от ветра и от глаз проезжающих мимо водителей. На губах у меня то и дело появляется улыбка, всплывает на поверхность пузырьками газировки откуда-то из глубины моего существа. Чем ближе к дому, тем более неуместной она ощущается. Как будто я жульничаю, как будто имею наглость быть кем-то другим, помимо матери. К четверти седьмого я с облегчением сворачиваю на нашу улицу. Джейкоб просыпается в 6:30, как по часам; и сегодня будет так же.