– А что будет потом? – Потому я и приехал. – Генри делает шаг ко мне. – Если… если случится худшее и Джейкоб не вернется домой… ну, я знаю, он сможет положиться на тебя, но я подумал, тебе самой тоже нужно будет на кого-нибудь опереться. Мне в голову приходит сотня возражений, главное из которых: почему я должна ему верить, когда он уже однажды бросил меня? Но вместо этого я качаю головой: – Джейкоб вернется домой. – Эмма, ты должна… Я поднимаю вверх раскрытую ладонь, желая этим остановить его на полуслове: – Позавтракай сам. Мне нужно одеться. Оставляю Генри на кухне, а сама поднимаюсь в спальню. Сквозь стенку слышу, как Тэо поет в душе. Сажусь на постель и зажимаю руки между коленями. Когда мальчики были маленькие, мы завели домашние правила. Я написала их на зеркале в ванной, пока дети брызгались в воде, чтобы в следующий раз, когда тут будет полно пара, слова магическим образом появились вновь: команды малышу, едва начавшему ходить, и его брату-аутисту, понимающему все до боли буквально, правила, которые нельзя нарушать: 1. Убирать за собой. 2. Говорить правду. 3. Чистить зубы дважды в день. 4. Не опаздывать в школу. 5. Заботиться о брате; он у тебя один. Однажды вечером Джейкоб спросил меня, должна ли я тоже выполнять правила, и я ответила «да». «Но ведь у тебя нет брата», – заметил он. «Тогда я буду заботиться о вас», – сказала я. Тем не менее я этого не сделала. Сегодня Оливер будет выступать в суде, и, может быть, завтра и послезавтра он попытается завершить то, что я безуспешно пыталась сделать в течение восемнадцати лет: объяснит незнакомым людям, что такое быть моим сыном. Вызовет в них сочувствие к ребенку, который сам его не испытывает. Когда Тэо заканчивает мыться, я захожу в ванную. Воздух жаркий и полный пара; зеркало запотело. Я не вижу слез на своем лице, и это к лучшему. Потому что я знаю своего сына и всем нутром чувствую, что он не убийца, однако шансы на то, что присяжные увидят и поймут это так же четко, как я, минимальны. И не важно, что я говорю Генри или себе; если уж на то пошло, Джейкоб домой не вернется, это мне ясно. Джейкоб Тэо еще одевается, когда я стучусь к нему и просовываю голову в дверь. – Чё те надо, чувак? – говорит он, прикрываясь полотенцем. Я отворачиваюсь и не смотрю на него, пока он не говорит, что теперь можно, тогда я вхожу: – Мне нужна помощь с галстуком. Я очень горжусь тем, что сегодня оделся без всяких проблем. Меня немного напугали пуговицы на рубашке – они были горячие как угли, но я надел вниз футболку, и теперь мне не так больно. Тэо стоит передо мной в джинсах и толстовке. Хотелось бы мне тоже одеться так в суд. Он поправляет мне воротник и начинает переплетать концы галстука, чтобы превратить его в галстук, а не просто в узел, как дважды выходило у меня. Галстук похож на длинный узкий вязаный шарф. Мне он нравится гораздо больше, чем тот полосатый, который вчера надел на меня Оливер. – Ну вот. Готово, – говорит Тэо и потом вдруг опускает плечи. – Что ты думаешь про папу? – Я не думаю про папу. – О том, что он здесь. – По-моему, это хорошо. Вообще-то, я не думаю ни что это хорошо, ни что плохо. Кажется, это просто не имеет значения, но, наверное, присутствие на суде близкого родственника вызовет у нормальных людей позитивное отношение, к тому же он пролетел на самолете три тысячи миль, надо отдать ему должное за это. – Я думал, мама просто будет рвать и метать. Не знаю, что он имеет в виду, но киваю и улыбаюсь ему. Вы удивитесь, как помогает такая реакция вести разговор, в котором вам ничегошеньки не понятно. – Ты помнишь его? – Он звонил в мой день рождения, а это было всего три с половиной месяца назад… – Нет, – перебивает меня Тэо. – Я имею в виду, помнишь ли ты его из детства? Когда он жил с нами? Вообще-то, я помню. Помню, как лежал в кровати между ним и мамой и держал руку у него на щеке, когда он спал. Она была шершавая от растущей щетины, и эта шершавость занимала меня, плюс мне нравился звук, когда папа чесал подбородок. Я помню его портфель. Внутри лежали разноцветные гибкие диски, которые я любил раскладывать по спектру, и скрепки в маленькой коробочке, я выстраивал из них длинную дорожку в кабинете, пока папа работал. Правда, иногда, когда он занимался программированием и застревал на чем-то или радовался, он кричал, и я от этого тоже начинал кричать, тогда отец звал маму, чтобы она забрала меня и он мог закончить работу. – Однажды он взял меня с собой собирать яблоки, – говорю я. – Он посадил меня к себе на плечи и показал, как сборщики высыпают яблоки из корзин, не ударяя их. Какое-то время я хранил список разных сведений о яблоках и выучил их, потому что помнил: отец недолго интересовался помологией, результатом чего стал наш поход в яблоневый сад. Я знаю, к примеру, что: 1. Самые крупные производители яблок в мире – это Китай, США, Турция, Польша и Италия. 2. Для изготовления галлона сидра нужно порядка тридцати шести яблок. 3. Самый распространенный в США сорт яблок – «ред делишес». 4. На вызревание одного яблока необходима энергия, вырабатываемая пятьюдесятью листьями. 5. Самое крупное из всех собранных когда-либо яблок весило три фунта. 6. Яблоки не тонут в воде, потому что на четверть объема состоят из воздуха. 7. Яблони родственны розам. 8. Археологи обнаружили, что люди употребляли яблоки в пищу за 6500 лет до нашей эры. – Круто, – говорит Тэо. – Я вообще ничего о нем не помню. Я знаю почему: Тэо было всего несколько месяцев, когда отец ушел. Сам тот день не сохранился у меня в памяти, зато в ней осталось многое из того, что привело к нему. Мама и папа часто ругались прямо у меня на глазах. Я был там, но меня не было – в те дни я часто оказывался полностью заворожен рябью на экране телевизора или рычажком тостера. Родители думали, что я ничего не замечаю, но так не бывает. Я слышал, видел, улавливал запахи и ощущал тогда все одновременно, вот почему изо всех сил старался фокусироваться на каком-то одном из раздражителей. Для меня это всегда было как своеобразное кино: представьте себе камеру, которая может запечатлеть весь мир сразу – каждый вид, каждый звук. Эффект впечатляющий, но не имеет особого смысла, если вам хочется услышать разговор двух человек или увидеть летящий к вам мяч, когда вы стоите с битой в руке. Но изменить мозг, с которым родился, я не мог и вместо этого научился сужать мир своеобразными шорами, пока в поле моего внимания не оставалось только то, что я хотел видеть. Таков аутизм для тех, кто никогда не был там сам. В любом случае по той же причине, пусть мои родители считали, что я увлечен чем-то другим, их перепалки я помню дословно: – Ты помнишь меня, Эмма? Я тоже живу здесь… – Ради бога, Генри, ты и правда злишься, что я трачу время на твоего сына?! И: – Мне все равно, как мы будем за это платить. Я не собираюсь отказываться от лечения для Джейкоба только потому… – Потому что – что? Скажи это… По-твоему, я зарабатываю мало денег. – Это не я сказала. И: – Я хочу возвращаться со своей гребаной работы в свой хренов дом и не заставать десять долбаных незнакомых теток на полу в своей гостиной. Разве я прошу слишком о многом? – Эти незнакомые тетки могут вернуть к нам Джейкоба… – Очнись, Эмма. Он такой, какой есть. И внутри его не заключено никакое чудо, которое вот-вот выйдет наружу. И: – Ты всю неделю работал допоздна. – А для чего мне приходить домой? И: – Как это – ты беременна? Мы же решили, что больше детей не будет. У нас уже и так проблем хватает… – Я, вообще-то, не сама забеременела, если ты не в курсе.