ГЛАВА XXIX О необыкновенном приключении с очарованной лодкой Шаг за шагом, чрез два дня после выхода из лесу, Дон-Кихот и Санчо достигли побережья Эбро. Вид этой реки доставил большое удовольствие Дон-Кихоту. Он созерцал, он любовался красотой ее берегов, чистотой ее вод, спокойствием ее течения, обилием ее хрустальной влаги, и этот очаровательный вид пробудил в его памяти тысячи любовных мыслей. Прежде всего, он вспомнил то, что видел в пещере Монтезиноса: потому что хотя обезьяна Петра и сказала ему, что факты были там наполовину истинны, на половину ложны, но он более уверен был в их истинности, нежели ложности, в противоположность Санчо, который признал их сплошь ложными. Подвигаясь таким образом, он внезапно заметил небольшую лодку без весел и снастей, привязанную у берега к древесному стволу.[193] Дон-Кихот посмотрел во все стороны и не увидал ни одной живой души. Недолго думая, он соскочил с Россананта, потом отдал приказ Санчо сойти с осла и хорошенько привязать обоих животных вместе к подножию тополя или ивы, находившейся тут же. Санчо спросил у него, что за причина такого внезапного движения и почему надлежало привязать животных. – Узнай, о Санчо! – ответил Дон-Кихот, – что эта лодка прямо бесспорно зовет меня и приглашает войти в нее, чтобы этим путем прийти на помощь какому-то рыцарю или другой знатной особе, которая находится в большом затруднении. Таков, действительно, обычай в рыцарских книгах и у чародеев, являющихся и беседующих в этих историях, как только рыцарь подвергается какой-либо опасности, от которой может его освободить лишь рука другого рыцаря, хотя бы они находились друг от друга в двух или трех тысячах миль или даже больше, чародея берут предполагаемого спасителя, увлекают его в облака или посылают ему лодку, чтобы он в нее сел, и во мгновение ока они переносят его по воздуху или по морю куда хотят или где нуждаются в его помощи. Без сомнения, о Санчо, эта лодка поставлена здесь с такою же целью; это так же верно, как то, что теперь день, и прежде, нежели ночь наступила, привяжи Россинанта и осла, а там – с Божьей помощью, потому что я сяду в лодку, хотя бы босоногие монахи просили меня не делать этого. – Так как дело обстоит таким образом, – отвечал Санчо, – и так как ваша милость во что бы то мы стало хотите сделать то, что я должен был бы назвать безумием, то мне остается только повиноваться и опустить голову, согласно изречению: «Делай, что велит тебе твой господин, и садись за стол около него». Во всяком случае, я для очистки своей совести я все-таки скажу вашей милости, что мне кажется, что лодка эта принадлежит не чародеям, а какому-нибудь рыбаку с этого берега, где ловятся лучшие во всем свете железницы». Санчо говорил это, привязывая животных и оставляя их на произвол чародеев к большому своему душевному прискорбию. Дон-Кихот сказал ему: «Не огорчайся судьбой этих животных. Тот, кто отправит нас на дальнюю дистанцию, позаботятся и об их пропитании». – Я не понимаю слова дистанция, – сказал Санчо, – я в жизнь свою не слыхал его. – Дистанция, – отвечал Дон-Кихот, – значит расстояние. Я не удивляюсь, что ты этого слова не знаешь, потому что ты не обязан знать по-латыни, как знают будто бы другие, в сущности, тоже не знающие этот язык. – Вот животные и привязаны, – сказал Санчо. – Что теперь делать? – Что теперь делать? Осенить себя крестом и сняться с якоря; я хочу сказать, сесть в лодку и отрезать канат, которым лодка привязана. Он тотчас вскочил в нее, сопровождаемый Санчо, отрезал веревку, и лодка мало-помалу стала отдаляться от берега. Увидав себя окруженным водою, Санчо задрожал, считая себя погибшим, но ничто не причиняло ему такого огорчения, как рев осла и старания Россинанта освободиться от привязи. Он сказал своему господину: «Осел стонет, тронутый нашим отсутствием, а Россинант хочет возвратить себе свободу, чтобы последовать за нами. О, возлюбленные друзья, оставайтесь в мире, и да возвратит нас к вам, успокоившись, то безумие, которое удаляет нас теперь от вас». Высказав это, он принялся плакать так горько, что Дон-Кихот нетерпеливо сказал ему: – Чего ты боишься, трусливое создание? Чего ты плачешь, сердце из сладкого теста? Кто тебя преследует, кто тебя гонит, мужество казарменной крысы? Что недостает тебе, нуждающийся среди изобилия? Уж не приходится ли тебе проходить босиком по Скалистым горам? Разве не сидишь ты на доске, как великий герцог, следуя по спокойному течению этой очаровательной реки, из которой мы вступим в безбрежное море? Но мы уже должны быть в нем, проехали мы уже семьсот или восемьсот миль. Ах! Если бы у меня была здесь астролябия для определения высоты полюса, я бы тебе сказал, сколько миль мы проехали. Но в сущности, если я не ошибаюсь, мы уже прошли или сейчас пройдем равноденственную линию, отделяющую и отрезающую на две равные половины расстояние между обоими противоположными полюсами. – А когда мы дойдем до этой линии, о которой ваша милость говорите, – спросил Санчо, – какое расстояние мы проедем? – Большое, – отвечал Дон-Кихот, – потому что из трехсот шестидесяти градусов, на которые, по исчислению Птоломея, величайшего из известных космографов, делятся земной и водяной шар, мы проедем ровно половину, если дойдем до линии, о которой я говорю. Ты должен знать, Санчо, что испанцы и все едущие из Кадикса в восточную Индию одним из признаков, указывающих на то, что они прошли равноденственную линию, считают то обстоятельство, что вши умирают на всех людях, находящихся на судне, и что ни одной из них нельзя найти на корабле ни на вес золота. Поэтому, Санчо, проведи рукой по одной из своих ляжек: если ты встретишь какое-либо живое существо, мы освободимся от вашего сомнения; если же нет, мы стало быть прошли линию. – Я не верю во все это, – отвечал Санчо, – но все-таки сделаю, что ваша милость приказываете, хотя я не понимаю необходимости этих опытов, потому что вижу собственными глазами, что мы не прошли и пяти саженей по реке и даже и на две сажени не отъехали ниже этих бедных животных. Вон и Россинант и осел находятся там же, где мы их оставили, а если мое измерение верно, то мы подвигаемся не быстрее муравья. – Сделай, Санчо, – сказал Дон-Кихот, – сделай ту проверку, о которой я говорю, и не смущайся ничем другим. Ты не имеешь понятия о том, что такое колурия, меридианы, параллели, зодиаки, эклиптики, полюсы, солнцестояние, равноденствие, планеты, знаки, градусы и все измерения, из которых составляется сфера небесная и сфера земная. Если бы ты знал все это или часть этого, ты бы ясно увидал, сколько параллелей мы пересекли, сколько знаков зодиака мы пробежали, сколько созвездий мы оставили позади себя. Но, я повторяю, пощупай себя, поищи повсюду, потому что я думаю, что ты теперь чище и опрятнее листа белой бумаги. Санчо ощупал себя, осторожно просунул руку в складки на левой коленке, затем поднял голову, посмотрел на своего господина и сказал: – Или опыт этот неверен или мы еще не доехали до места, о котором говорит ваша милость, ни даже на много миль оттуда. – Как? – спросил Дон-Кихот, – неужели ты нашел одну? – И даже много, – отвечал Санчо, – потом потряс своими пальцами и вымыл всю руку в реке, по которой спокойно скользила лодка в самой средине течения, не руководимая никаким тайным духом, никаким невидимым чародеем, а всего только течением, которое было в это время тихо и спокойно. Тут они заметили большую мельницу, поставленную посреди реки, и Дон-Кихот, едва лишь увидавши ее, вскричал громким голоском: – Смотри, друг Санчо, вот как совершается открытие города, замка или крепости, где должен находиться какой-либо угнетенный рыцарь, какая-либо похищенная королева, инфанта или принцесса, на помощь которых я сюда приведен. – Какого черта город, крепость или замок, говорите вы, господин? – отвечал Санчо. – Разве вы не видите, что это водяная мельница, построенная на реке, мельница для размола хлеба? – Молчи, Санчо, – воскликнул Дон-Кихот. – Хотя это имеет вид мельницы, но это не то. Разве я не говорил тебе уже, что волшебники искажают внешность вещей и заставляют их выходить из естественного своего состояния? Я не хочу этим сказать, чтобы они действительно превращали одно существо в другое, но что они заставляют их казаться чем-либо другим, как доказывает опыт с превращением Дульцинеи, единственного прибежища моих надежд. Пока они так говорили, лодка, достигнув средины течения реки, стала подвигаться с меньшей медленностью, нежели раньше. Мельники, увидевшие приближение этой лодки, подвергавшейся опасности быть втянутой под мельничные колеса, выбежали в большом числе с шестами, чтобы остановить ее, а так как и лица и одежда их покрыты были мукой, то они могли легко сойти за привидения. Они кричали изо всех своих сил: – Черти, куда вылезете? В своем ли вы уме? Уж не хотите ли вы потонуть и быть изорванными в куски этими колесами? – Не говорил ли я тебе, Санчо, – воскликнул Дон-Кихот, – что мы прибыли туда, где я должен показать, до какой степени может доходить моя храбрость? посмотри, сколько изменников и разбойников выходят меня встречать, сколько чудовищ приближается ко мне; сколько привидений выходят, чтобы напугать нас своим отвратительным видом. Ну, вы меня узнаете, отменные злодеи. Он поднялся в лодке на ноги и принялся изо всей силы своих легких угрожать мельникам. «Сволочь низкорожденная и еще ниже образованная, – кричал он им, – возвратите свободу и волю лицу, которое вы держите в плену в вашей крепости, все равно высокого или низкого оно происхождения, все равно, какого оно звания. Я Дон-Кихот Ламанчский, называемый рыцарем Львов. Мне, по высшему повелению небес, суждено положить конец этому приключению». С последним словом он взял в руки меч и принялся размахивать им в воздухе против мельников, которые, услышав, но, не поняв странной его речи, протянули свои шесты еще дальше, чтобы удержать лодку, подплывавшую к шлюзному желобу. Санчо стал на колени, набожно молясь небесам, чтобы они избавили его от столь видимой опасности, что и было достигнуто ловкостью и проворством мельников, остановивших лодку, уперши в нее свои шесты. Но им, однако, не удалось сделать так, чтобы лодка не опрокинулась, и Дон-Кихот с Санчо не упали в воду среди реки. Хорошо еще, что Дон-Кихот умел плавать как утка, хотя тяжесть вооружения и заставила его два раза опускаться на дно; но если бы мельники не бросились в воду, чтобы вытащить обоих, кого за голову, кого за ноги, был бы им тут конец. Когда их доставили на сушу, более мокрыми, нежели умирающими от жажды, Санчо кинулся на оба колена и, сложив руки и подняв глаза к небу, стал просить Бога в длинной и набожной молитве об избавлении его впредь от безрассудств и предприятий его господина. В это время прибыли рыбаки, владельцы лодки, которую мельничные колеса разбили в дребезги. Увидав ее изломанной, они кинулись на Санчо, чтобы раздеть его, и потребовали, чтобы Дон-Кихот вознаградил их за убытки. С великим хладнокровием и словно с ним ничего не случилось, Дон-Кихот отвечал мельникам и рыбакам, что заплатит весьма охотно при условии, однако, чтобы они возвратили полную свободу особе или особам, которые стенают в этом замке. – О каких особах и о каком замке говоришь ты, безмозглый? – спросил один из мельников. – Уж не хочешь ли ты увести людей, которые размалывают хлеб на этой мельнице? – Довольно, – сказал про себя Дон-Кихот. – Стараться принудить эту сволочь к доброму делу просьбами – значит проповедовать в пустыне. В этом деле кроме того должно быть столкнулись два могущественных волшебника, один из которых мешает тому, что другой затевает. Один из них послал мне лодку, другой заставил меня нырнуть в воду. Да вмешается в это дело Господь, потому что свет состоит только из махинаций, одна другой противостоящих я больше ничего не могу сделать. Потом, возвысив голос и смотря на мельницу, он продолжал так: Друзья, кто бы вы ни были, заключенные в этой темнице! Простите меня! Мое и ваше несчастия не допускают, чтобы я извлек вас из этого томительного положения. Без сомнения, другому рыцарю суждено совершить этот подвиг. После этого он вступил в переговоры с рыбаками и заплатил им за лодку пятьдесят реалов, которые Санчо и выдал весьма неохотно. – Еще два подобных прыжка, как нынешний, – сказал он, – и мы выбросим в воду все свое состояние. Рыбаки и мельники, полные удивления, смотрели на эти две фигуры, столь необычные. Они не могли понять, что означали вопросы Дон-Кихота и речи, с которыми он к ним обращался. Сочтя их обоих сумасшедшими, они их отпустили и сами удалялись, одни на мельницу, другие в свои хижины. А Дон-Кихот с Санчо возвратились к своим животным и остались такими же глупцами, как и были, и… вот конец приключения с очарованной лодкой. ГЛАВА XXX Что произошло у Дон-Кихота с прекрасной охотницей Рыцарь и оруженосец подошли со своим животным печальные, с опущенными носами и в дурном настроении духа, особенно Санчо, для которого отдавать деньги было все равно, что отдавать свою душу, потому что ему казалось, что, вынимая их из кошелька, он вынимает зеницу своего ока. Не сказав друг другу вы слова, они сели оба верхом и удалились от пресловутой реки, Дон-Кихот погруженный в мысли о своей любви, а Санчо – в мысли о приобретении состояния, которое казалось ему более отдаленным, нежели прежде. Поэтому он искал случая, не вступая в расчеты и не прощаясь со своим господином, в один прекрасный день удрать и возвратиться домой. Но судьба устроила дело совсем обратно тому, чего он опасался. Случилось так, что на другой день, при заходе солнца и при выезде из леса, Дон-Кихот бросил взор на зеленый луг. На противоположном конце которого он увидал людей и, подъехав к ним совсем близко, он узнал, что это компания охотников высокого полета.[194] Он подвинулся еще ближе и увидал в их числе изящную даму, верхом на дамской лошади или иноходце совершеннейшей белизны, в зеленой сбруе и под седлом, оправленным в серебро. Дама сама также была одета в зеленое с таким вкусом и с такою роскошью, что казалась воплощенным изяществом. В левой руке она держала сокола, что показало Дон-Кихоту, что она знатная дама и что она должна быть госпожой всех этих охотников, что и было в действительности. Поэтому он сказал Санчо: «Побеги, сын мой Санчо, побеги и скажи этой даме с иноходцем и соколом, что я, рыцарь Львов, лобызаю руки ее великой красоты, и если ее светлость дозволит, то я явлюсь лично для лобызаний и для служения ей во всем, что позволят совершить мои силы, во всем, что светлость ее мне предпишет. И будь осторожен, Санчо, в том, что будешь говорить: не вздумай вшить в свое посольство, по-своему обыкновению, какой-либо поговорки». – Нашли вы шваля! – отвечал Санчо. – И к чему этот совет? Словно я первый раз в жизни отправляюсь с посольствами к высоким и могущественным дамам? – Кроме посольства в донье Дульцинее Тобозской, – отвечал Дон-Кихот, – я не знаю никаких других, с которыми ты отправлялся, по крайней мере, с тех пор, как ты находишься у меня на службе. – Это так, – отвечал Санчо, – но наш пострел везде поспел, и было бы корыто, а черти найдутся. Потому что я знаю всего понемногу и немного годен на все. – Я это знаю, Санчо, – сказал Дон-Кихот. – Отправляйся же в добрый час, и Господь с тобою». Санчо понесся как стрела, погнав осла в галоп, и тотчас подъехал к прекрасной охотнице. Он сошел со своего седла, стад пред нею на оба колена и сказал ей: – Прекрасная и благородная дама, этот рыцарь, который там виднеется и которого зовут рыцарем львов, есть мой господин, а я его оруженосец, и зовут меня дома Санчо Панса. Названный рыцарь львов, которого еще недавно называли рыцарем Печального Образа, посылает меня спросить у вашего величия, не соблаговолите ли и не разрешите ли ему для вашего удовольствия и с доброго вашего согласия явиться и привести в действие его желание, которое в том только и состоит, как он сам говорит и как я думаю, чтобы послужить вашему высокому соколинству и вашей несравненной красоте. Дав ему это позволение, ваша барская милость совершите дело, которое обратится вам на пользу, а господину моему доставит большую милость и большое удовлетворение. – Подлинно, добрый оруженосец, – отвечала дама, – вы выполнили свое посольство со всеми формальностями, которых подобные поручения требуют. Подымитесь с земли, потому что несправедливо, чтобы оруженосец столь великого рыцаря, как рыцарь Печального Образа, о котором мы много слышали, оставался на коленях. Подымитесь, друг, и скажите вашему господину, что ему будут очень рады и что мы, мой супруг, герцог, и я, предлагаем к его услугам наш увеселительный замок, который находится здесь по близости. Санчо поднялся не менее пораженный очаровательностью прекрасной дамы, нежели ее чрезвычайной обходительностью, а, главным образом, тем, что она сказала, что знает о его господине, рыцаре Печального Образа, которого она же назвала рыцарем Львов без сомнения потому, что он совсем недавно назвал себя так. – Скажите мне, брат оруженосец, – спросила его герцогиня (которой титул только и был известен и которой имя так и останется скрытым,[195] скажите мне, не об этом ли рыцаре – вашем господине и распространена печатная книга? Не он ли называется хитроумным гидальго Дон-Кихотом Ламанчским, и дама его сердца – не известная ли Дульцинея Тобозская? – Он самый, сударыня, – отвечал Санчо, – и этот его оруженосец, который играет роль или должен играть роль в этой его истории и которого зовут Санчо Панса, это я, к вашим услугам, если меня не обменили в колыбели, то есть, я хочу сказать, если меня не обменили в типографии. – Все это меня очень радует, – сказала герцогиня. – Ступайте, брат Панса, скажите вашему господину, что он будет желанным гостем в моих владениях, и ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, нежели его присутствие. С таким приятным ответом Санчо возвратился полный радости к своему господину и передал ему все, что сказала важная дама, которой он превозносил до небес, со своими мужицкими выражениями, и удивительную красоту, и грацию, и обходительность. Дон-Кихот весело вспрыгнул в седло, хорошенько продел ноги в стремена, поправил свое забрало, пришпорил Россинанта и, приняв непринужденный вид, отправился лобызать руки герцогине, которая послала за герцогом, своим супругом, и, пока Дон-Кихот подъезжал к ним, рассказала ему о принятом ею посольстве. Оба они читали первую часть этого повествования и знакомы были со странным нравом Дон-Кихота. Поэтому они ожидали с крайним нетерпением знакомства с ним с намерением исполнять все его прихоти, соглашаться с ним во всем, что он скажет, наконец, поступать с ним, как со странствующим рыцарем во все время, которое он у них пробудет, выполняя все церемонии, употребительные в рыцарских книгах, которых они прочли множество, так как были до них большими охотниками. В эту минуту появился Дон-Кихот с поднятым забралом, и так как он сделал вид, что намерен сойти с лошади, то Санчо бросился помогать ему. Но он был так несчастен, что, сходя с осла, так запутался в веревке седла, что не мог никак выпутаться из нее и повис, ртом и грудью касаясь земли. Дон-Кихот, не привыкший сходить с лошади без того чтобы ему не поддерживали стремя, и воображая, что Санчо находится уже подле него, бросился вниз всею тяжестью своего тела и увлек за собою седло Россинанта, которое, без сомнения, было плохо подтянуто, так что и седло и он вместе упали на землю, не без большого конфуза для него и при тысяче проклятий, которые он сквозь зубы посылал по адресу Санчо, все еще остававшегося с ногой в западне. Герцог послал своих охотников на помощь к рыцарю и его оруженосцу. Они подняли Дон-Кихота, который, весь разбитый падением, прихрамывая кое-как добрался, чтобы преклонить колени пред их светлостями, но герцог не допустил этого. Он сам сошел с лошади и обнял Дон-Кихота. – Сожалею, господин рыцарь Печального Образа, – сказал он, – что первое посещение вашею милостью моих владений было сопряжено с такой для вас неприятностью, как сейчас, но нерешительность оруженосцев бывает часто причиною и худших происшествий. – То, что доставляет мне честь видеть вас, о доблестный принц, – отвечал Дон-Кихот, – не может ни в каком случае быть неприятно, если бы даже мое падение окончилось в глубине бездн, ибо блаженство, вызванное тем, что я вас видел, достаточно было бы для того, чтобы вывести меня оттуда. Мой оруженосец, да проклят он будет Богом, лучше умеет развязывать свой язык, нежели связывать и подтягивать седло, чтобы оно хорошо держалось. Но в каком бы положении я ни был, распростертый или поднятый, стоя на ногах или верхом на лошади, я всегда буду к услугам вашим и достойной подруги вашей, достойной царицы красоты и всемирной государыни учтивости. – Осторожнее, осторожнее, милостивейший государь Дон-Кихот, – сказал герцог: – там, где господствует госпожа донья Дульцинея Тобозская, несправедливо хвалить очаровательность других. В это время Санчо освободился из силков и, подошедши к Дон-Кихоту, заговорил прежде, нежели его господин успел ответить: «Нельзя отрицать, – сказал он, – госпожа Дульцинея Тобозская необычайно прекрасна, и я готов принести в этом присягу, но всем сестрам по серьгам, и я слышал, что то, что называют природой, все равно, что горшечник, делающий горшки из глины. Кто делает один красивый горшок, может сделать их и два, и три, и сотню. Если я это говорю, то потому что, честное слово, госпоже герцогине не в чем позавидовать нашей госпоже Дульцинее Тобозской». Дон-Кихот, обращаясь к герцогине, сказал затем: – Ваше величие должно знать, что никогда в мире ни у одного странствующего рыцаря не было более болтливого и более шутливого оруженосца, нежели мой, и он докажет, что я говорю правду, если ваше высокопревосходительство соблаговолите удержать меня в вашем распоряжении несколько дней. Герцогиня отвечала: – Если добрый Санчо любит шутить, я его уважаю еще более, потому что это доказывает, что он умен. Остроты, неожиданныя выходки, тонкия шутки, как ваша милость сами отлично знаете, синьор Дон-Кихот, не составляют удела умов тяжелых и грубых, а так как добрый Санчо хохотун и шутник, то я его впредь буду считать человеком умным. – И болтуном, – присовокупил Дон-Кихот. – Тем лучше, – заговорил герцог, – потому что многих острот нельзя высказать в немногих словах. – Но чтобы самим нам не терять времени в разговорах, отправимся, и пусть великий рыцарь Печальнаго Образа… – Рыцарь львов, следует говорить вашей милости, – перебил Санчо, – потому что печального образа более нет. Знамя теперь львиное. – Я говорю, – продолжал герцог, – пусть рыцарь Львов сопровождает нас в один из моих замков, который находится поблизости. Он встретит там прием, подобающий столь высокой особе и в котором герцогиня и я никогда не откажем ни одному из странствующих рыцарей, туда являющихся».