Вот я дожил и увидел брянскую зиму, поскольку две недели мне отпуска таки досталось. В Ленинград подаваться не имело смысла, ведь окончательный прорыв блокады должен был случиться только-только, да еще пока до него доедешь… Так что я провел отпуск в Брянске и округе. До Дятьково так и не добрался, конечно, но в Бежице и Свенском монастыре побывать смог. Брянская зима оказалась похожа на питерскую – сырая и не очень приятная. Правда, таких ветров тут не было. Снега хватало, но старожилы сказали, что прошлые три зимы были куда более морозные и снежные, особенно та самая зима финской войны. А сейчас – так себе. Брянск оказался построенным на крутом речном берегу. Горки здесь были даже повыше воронежских, да еще и два огромных оврага, называемые Верхний Судок и Нижний Судок, рассекающие городской центр. На берегу Десны – кафедральный собор, а на берегах Верхнего Судка – еще три церкви. В Бежицу пришлось добираться по железной дороге. Завод «Красный профинтерн», строивший паровозы, был эвакуирован куда-то в тыл, но сейчас он возвращался, и в цехах шли восстановительные работы. Походил немного улицами Бежицы… Много сгоревших домов, много. Но не все. Мне показали дома, которые строили для инженеров до революции. Ничего себе особнячки! Двухэтажные, немного похожие на старые замки. Хорошо жили инженеры завода при царизме, даже можно позавидовать. Были и малые каменные домики, куда скромнее по виду. Наверно, это были домики для мастеров или мелкого начальства наподобие, то есть ниже уровнем. Похожие дома для обходчиков железной дороги строились, как едешь, так и можно увидеть. Видимо, для мастеров каким-то типовым проектом воспользовались. Дважды был на церковной службе в Бежице и самом Брянске, в действующих церквах. А потом-таки нашел возможность до Свенского монастыря добраться. Вроде как и недалеко, в подгородном селе Супонево, но сложно оказалось, пришлось ехать с ночевкой, а утром – пехом по глубокому снегу. Я уж был не рад, что собрался, но не смалодушествовал и не бросил, а таки дошел. Да, место там действительно великолепное. Монастырь стоял на высоком берегу, и с него открывался удивительной красоты вид на долину реки, окрестные леса, аж дух захватило. Даже с моими глазами вид на многие километры. И место такое, с аурой святости. Стоишь возле стены, глядишь вдаль и ощущаешь, что с души как бы смывает все тяжелое и страшное, что повидал за войну. Смотришь и как заново рождаешься. Там бы побыть эти самые две недели полностью, так меня бы никто не узнал после. …А сам монастырь оказался заброшенным. Люди-то в нем какие-то жили, но не монахи. Как они сказали, обитель закрыли давно, а в тридцатые годы даже взорвать хотели храмы, что внутри стен, и остатки разобрать на стройматериалы. А эти люди так вот и живут в уцелевших строениях, что от монастыря остались. До войны тут, может, что-то и было, а сейчас с осени освобождения еще ничего не образовалось, вот и пристроились те, кто другого жилья не нашел. Вокруг монастыря – высокая каменная ограда в виде как бы крепостной стены с башнями, только это своего рода обманка. Для крепостной она тонковата и боевого хода почти нет. Ну и высота тоже для крепости слабовата. Стены более-менее в порядке, только в отдельных местах пострадали. Ворота с надвратной церковью выглядят не так плохо, а вот внутри – больше руины. Две церкви, что взорвали… Взорванный собор в центре теперь похож на шишку. Ей-богу, как сосновая шишка, когда она раскроется, и на свет выглянут семена. Только здесь не отростки шишек, а кирпичные полукружия арок сводов, оттого и такой вид. Наверное, взрывом вышибло кирпичные перегородки, а сами арки устояли. Вторая церковь пострадала все же поменьше. Внутрь я заходить не рискнул, а то случится со мной то же самое, что с Иваном Грозным в Вологде, особенно, если кирпич мимо не пролетит. Лучше и не пробовать. Вот внутри монастыря уже той атмосферы покоя не было. Может, ее портили рваные арки подорванных церквей, может, здешние жители. Ладно, надо идти. Зимний день короток, а мне еще довольно далеко до Февральского переулка добираться. В этом переулке я снимал комнатку. Ну, если это можно назвать комнатой. Я бы лично назвал запечьем, но хозяева другого мнения. Пока путешествовал из монастыря, то изрядно намерзся. Даже решил, что не помешали бы сто грамм. Только где их взять? На передовой дают, а вот в тылу – увы. А гражданских огненной водой на войне сильно не баловали. Но хозяева мне в первый день намекнули, что по-над Судком живет одна бабуля, которая исподтишка приторговывает самогоном. Гонит его какой-то ее родич из Городища, а она тихо продает. Ремесло опасное, потому как за самогоноварение гоняют, вот сколько дают по суду, не поинтересовался. Поэтому бабка бережется, незнакомым клиентам сразу не отпускает и может даже послать куда-то лесом. Бабуля долго отнекивалась, что нет у нее, это на нее наговаривают, но таки снизошла до нужд поправляющегося красноармейца. Так что хватило мне согреться и хозяину поднести маленько. Так вот закончился поход в Свенский монастырь. Спалось после самогона хорошо и без просыпу. А по качеству… Ну, видно, у бабкиного продукта был какой-то привкус, вот она его и заглушала сушеными яблоками, так что получился гибрид самогона и настойки. Вкус яблоками кардинально не исправился, но градус был даже выше водочного. Впрочем, мне-то что: выпил, согрелся, наутро себя простуженным не ощутил, проблеваться не тянуло – и ладно. Когда захочется чего-то эпохально алкогольного, то вернусь к себе и отыщу, что душеньке возжелается. Думаю, что, скорее всего, ничего такого не возжелаю, но не буду себя заранее ограничивать. А пока что дают, на том и спасибо. Перед отъездом я еще раз заглянул к Марии Ананьевне, так звали спасительницу окрестного населения от мук абстиненции. На сей раз меня приняли получше, бабка уже пообщалась с моими квартирохозяевами, да и участковому я на нее не настучал, так что можно и продать, уже как надежному клиенту. Купил еще с треть бутылки в дорогу, ибо предстояло долгое путешествие, и кто знает, в каких условиях и с какими приключениями. Может, понадобится еще и для предотвращения обморожения и простужения хлебнуть. А не понадобится – найду применение. Наташа говорила, что слабые растворы спирта (сорок градусов и чуть больше) для дезинфекции не годятся. Ну и ладно, не пойдет для дезинфекции, так пойдет для обезжиривания. Или для чего-то еще. Был бы запас, а куда пристроить – это найдется. Кстати, участковый ко мне в Брянске заходил, справлялся, как я себя веду, у моих хозяев, а у меня – сколько я платил за комнату и не покупал ли самогон у окрестных баб и старушек. Участковый мне понравился: вот видно, что человек за порядком следит и работает над тишиной и покоем своего района. Про самогонный адрес я ему говорить не стал и сослался на то, что после контузии мне на водку налегать совсем нельзя, даже наркомовские рекомендовали и не нюхать. Младший лейтенант попрощался и отбыл, сказав, что в случае нужды найти его можно там-то. Наверное, я его разочаровал: веду себя тихо, за самогоном не бегаю, дебошей не устраиваю, по местным бабам не хожу, хотя мне намекали, что есть в округе такие вот, приятные во всех отношениях. Но я всех разочаровал, и приятных во всех отношениях, и участкового. Скучный я человек, днем гуляю, вечером глаза порчу, читая книгу над трофейной свечкой. Освещение в нашем переулке еще не восстановили, поэтому пока освещались, кто чем может. Кто керосиновой лампой, кто каганцом, а кто вспышками в глазах при врезании в разные твердые предметы. Путь мой лежал на запад, снова на фронт. И что же меня там ожидает? Глава шестая А случился там поворот судьбы после недели запасного полка и тыловой нормы снабжения (а она была сильно хуже фронтовой). Я ее до этого практически не ощущал, но вот сейчас почувствовал и захотел на фронт с дополнительной силой. Вышло вот что: из запасного стрелкового полка меня засунули в учебную часть инженерных войск, а из нее – в штурмовую инженерно-саперную бригаду. Я аж удивился. Ибо рассчитывал снова на стрелковый полк или на долю пулеметчика в укрепленном районе. Сейчас такие появились, уже не как прежние УРы довоенного поисхождения, а специальная часть для усиления обороны наших войск. Штат там был похожий на штат моего ОПАБа под Кингисеппом, только бетонных дотов уже не было. Их-то не подвигаешь. Так что на долго обживаемом рубеже – только дзоты, а на недавно занятом – открытые площадки и ничего лучше. А новое место службы – это как раз штурмовая часть для взятия дотов и прочего особо важного. Так я думал и размышлял, насколько мне пригодятся познания времен моего первого попадания на войну. Действительность оказалась значительно многогранней, чем о ней думалось. В сети мне попадались картинки, изображающие этих штурмовиков. Ражие ребята в камуфляже тех времен, с панцирями на груди – типа броненосная пехота для штурмов. Когда нужно – эти ребята в панцирях, когда нет – всякие там штрафники, которым за злодеяния кираса не положена, ибо им амнистия после ранения или смерти придет. Ага, ага. Вышло прямо по-французски, то есть по изречению времен Первой мировой: «Пехотинец постоянно работает лопатой, и лишь иногда – ружьем». Вот и тут наши штурмовые бригады предназначались для всестороннего инженерного обеспечения прорыва. Всесторонннего, а штурмы – ну, когда как. Поэтому мы постоянно делали что-то для инженерного обеспечения наступления и лишь иногда штурмовали. Правда, иногда – это тоже не всегда справедливо, потому что довелось брать и доты, и форты, и цитадели, и укрепленные здания, так что и этого хватило. Но пока – три месяца обучения, или шестьсот с лишним часов. Треть пришлась на подрывное дело. Вот тут предстояло прямо университет пройти, поскольку надо было усвоить, как устроены советские мины (а их далеко не один образец), как их ставить, как их снимать, потом немецкие мины (тоже множество, да с кучей вариантов)… Потом – взрывчатка, средства для взрывания, огневые цепи, составление зарядов для подрыва и много чего другого. Одних наших противотанковых мин было, кажется, штук шесть. Нет, все же восемь! ЯМ-5 (и не один вариант), ТМД, ТМБ, ПМЗ, ТМ-41. Вот попробуй все это только запомни! Та же ЯМ-5 – это деревянный ящик с крышкой на петле. Внутри ящичка, похожего на гробик, лежит взрывчатка. Обычно два основных пакета слева и справа, а посередке между ними – промежуточный заряд. Так вот, продавленная танком деревянная крышка срывает чеку с взрывателя, а дальше последовательно срабатывают он сам, промежуточный заряд и основные. Всего от 6 до 15 килограммов взрывчатки. Были такие увеличенные варианты мин ЯМ-5, чтобы немецкие тяжелые танки не сказали, что 6 килограммов тола или шнейдерита им мало. Подрыва «тигра» я на такой усиленной мине не видел, но лично приложил руку к подрыву «хетцера», на нее наехавшего. Весь борт развалился, катки разбросаны, пушка вырвалась из креплений… весь экипаж остался там. Наверное, их убило еще взрывом, а пушка и разные обломки оборудования, что свалились сверху, завершили процесс. У другого «хетцера» сдетонировал боекомплект – там вообще корпус порвало по стыкам листов. Двигатель был еще тут, а куда закинуло казенник пушки, не отвечу. Экипаж, наверное, окрасил собой январское небо. Оно было совсем серое, видимо, от пепла из них. Противотанковыми минами мы широко пользовались. Часть запаса взрывчатки, что нам выдавали для штурма, была именно в них. Пока идешь, то несешь эти два ящика. Надо скрытно подползти к дому. Привязал к ним веревку подлиннее и волочишь их за собой. Подполз к мертвой зоне и подтянул к себе поближе. Они же – серьезное орудие против танковых контратак. Десяток мин надежно перекрывают любую улицу. Танкам и самоходкам – но па-саран. Немцы контратаковали часто, а если есть в досягаемости танк или самоходка, так и они поучаствуют в контратаке. Могут издалека поддержать своих гренадеров, а могут прорываться. Вот против них и этот самоходный «но па-саран» – младший сержант Егорычев и две его мины. Проходят почти везде, хотя и не быстро, но танки в городе тоже не летают. Обвалы, баррикады, кирпичная пыль, дым пожаров в воздухе висит, поэтому механики тоже не разгоняются, особенно если улочка кривая и с поворотами. Это на какой-то «штрассе», широкой и пустой, могут газануть. А сапер, глядя на это газование, довольно улыбнется: «Попался, барашек, попался в похлебку!» Нарвутся на мину, отползут (если дадут), а что мы делаем? По команде снимаем поставленные мины – и бегом с ними на соседнюю улочку, ее перекрывать. Потом – снова команда, и переставляем мины вот на тот переулок, потому как комбат ожидает атаки по нему. За день случалось раза три-четыре так маневрировать. Нас учили и управлять минами: можно к мине привязать проволоку или трос и так ее подтягивать прямо под гусеницы идущему по улице танку: с одной стороны – один человек, с другой – второй, и так тянут, чтобы удобнее мина пришла под гусеницу или колесо, если это броневик. Скажем, из подвального окна. На учении такое делал, а на практике не пришлось, и слава богу. Пусть этим самураи-смертники занимаются вместо харакири. Брали нас и в подвижный отряд заграждения. Это уже работа на местности, обычно в чистом поле. Когда ожидается танковый контрудар, этот ПОЗ и предназначен для создания быстрого заграждения на пути танков. Так же работают артиллеристы-противотанкисты с черными ромбами на рукавах. Поскольку неясно, куда пойдет танковый клин врага, они намечают несколько рубежей своего развертывания. Рубеж один – за деревней Вюнсдорф у моста, рубеж три – на повороте к деревне Альтхоф. И дальше по команде начинается гонка: кто выйдет первым к рубежу номер пять. Успеют раньше ребята с ромбами и даже окопаться время будет – их взяла, а танки догорают. Не успеют – батарея расстреляна и раздавлена, и летят похоронки в деревни и города. Ну и мы тоже. Полуторка, в ней нас до десятка человек, в кузове – мины. Иногда придавали расчет «дегтярева», чтобы прикрывал. И вот по команде двигаем в нужном направлении. А дальше начинаем минировать дорогу и по сторонам от нее, чтобы, если танкисты поймут, что дорога заминирована, и свернут с нее, их там ждал сюрприз. А мы сидим поблизости. Если немцы явятся и подорвутся – порадуемся за себя. Если немцев не будет, но придет команда мины снять и лететь за тридцать верст севернее – значит, так и сделаем. Коль появятся свои, что бывало не раз, флажками замашем, остановим и отправим в объезд, ибо не на них охотимся. Можно было и с противотанкистами взаимодействовать, если рубежи совпадали. Но в ПОЗе ставить мины – милое дело. При свете, не под огнем. Это на нейтралке ночью приходится работать. Вот и представьте: вокруг кромешная тьма, прерываемая только вспышками осветительных ракет, во время которых ты не работаешь, а носом втыкаешься в землю. Когда ракета погасла, начинаешь рыть ямку. Еще до этого ты заблокировал чеку взрывателя гвоздем, пропустив его через чеку и петли крышки. Установил мину, проверил, правильно ли лежит крышка на содержимом мины. Мину замаскировал (ну так, будем надеяться, что хорошо). Удаляешь гвоздь-фиксатор. Как бы все. Мина ЯМ-5 в боевом положении. ТМ-44 – там попроще. Подготовленный взрыватель вставляешь в гнездо и закрываешь его пробкой. Так что впечатлений от постановки мин на нейтралке много, и они проникают до глубины души. Со временем додумались и до научной организации труда. То есть все эти операции стали делаться не одним сапером, а последовательно несколькими. Один роет ямки, другой выполняет иные операции… И стало менее напряжно и быстрее, с меньшими переживаниями. Ну вот сами посудите. К примеру, я делаю все это сам. При этом у меня все время под боком чувствительный взрыватель и несколько килограммов взрывчатки. Тол теоретически от прострела пулей не взрывается, хотя разные смеси военного времени – а кто его знает, как среагирует. Поэтому первая смена, роющая ямки, может беспокоиться только о том, что пуля попадет лично в них, а подрывов не будет. Я ведь говорил про регулярное прочесывание немецкими пулеметами наших траншей и нейтралки. Смена, что мины ставит… Тут беспокойство есть, но гораздо меньшее по времени. Ну и так далее. Да и ошибок меньше: одно дело – вставлять гвоздь в чеку над местом установки мины, другое – в стороне, скажем, у себя в траншее или в воронке. Должен сказать, что постановка и снятие мин беспокоят больше сначала, когда ты еще неумел, потом риск от монотонности и обычности блекнет – ставишь и снимаешь, снова и снова. Привычная уже работа. Даже осознание того, что будет, если окажешься неловок, стирается. А вот когда тащишься в полуторке, в которой лежат полсотни и больше мин, вот тут от неизведанного душа не поет, а скорее, стонет, особенно, когда по тебе или где-то рядом артналет начинается. Все ученые и догадываются, что будет, если снаряд в нас попадет. Проскочили зону обстрела, переживая про себя, за мины схватились и перешли к привычному риску. Закончили, залегли неподалеку, вот теперь уже можно и вспомнить, что и кто как почувствовал, когда залп лег неподалеку и один осколок борт проковырял. Да, кстати, трофейные противотанковые тоже широко шли в работу. Обычно они были металлические дискообразные, и сами немцы их теллерминами называли. Хотя появились и попроще изделия, с корпусами из разных эрзацев: прессованного картона или чего-то вроде него, да и аналог нашей ЯМ тоже был. А раз нашел странную мину с корпусом из латуни. Мина простенькая, похожая на подовый хлеб, но вот латунный корпус – это как-то дико в царстве широкого применения всяких эрзацев. Наверно, это какая-то трофейная мина из еще довоенных запасов. В инструкции такой не было, взрыватель снаружи не виден, должно быть, был под откидной крышкой наверху. Лезть внутрь непонятной и неизвестной мины не хотелось, а раз так – пристроил к ней шашку и подорвал. Да, наверное, еще довоенная, потому как заряд невелик оказался. Подобрав пару крупных осколков, показал потом взводному, и мы вместе с ним поудивлялись, какие именно буржуи потратились на латунь для корпуса мин. Разгадка к нам не пришла, поэтому мы продолжили заниматься неотложными делами[19]. Еще видел одну очень длинную деревянную мину с тремя взрывателями. Почти три метра длиной и собрана из двух досок. Наверное, немцы хотели парой этих бандур перекрыть дорогу. Противотанковые мины – это цветочки. Хотя немцы очень старались попортить жизнь нам, используя ловушки для тех, кто разминирует. В теллерминах было два гнезда под дополнительные взрыватели, снизу и сбоку. В каком-то могло оказаться опасное содержимое, которое сработает, когда ты потянешь мину из лунки. Или просто подымешь ее вверх. В части мин ставился интересный взрыватель, который при постановке на боевой взвод не позволял снять его, подрывая мину при попытке вывернуть его из гнезда. Среди противопехотных мин разнообразия куда больше, да и работать с ними намного опаснее. Многие из них вообще разоружению не подлежат – проще погибнуть, чем снять взрыватель с боевого взвода. Есть мины, так сказать, индивидуального применения, на них подрывается тот бедняга, кто точно поставил на них ногу. Но есть и противопехотные мины, поражающие сразу многих. Например, немецкая «лягушка», или шпрингмина, что выбрасывается вверх и подрывается на высоте пояса человека, раскидывая шрапнель вокруг. Или наша ПОМЗ – такая вот чугунная штуковина с насечками на корпусе, как у гранаты РГД, насаженная на колышек и с натяжным взрывателем. Зацепишь подходящий к ней тросик – мина и взорвется. У немцев тоже что-то похожее было, и даже с бетонным корпусом, куда заливались разные металлические отходы. Тоже эрзац военного времени. Встречались мины в виде бетонной пирамидки, из которой торчал взрыватель. Да, эрзацы добрались до выделки противопехотных мин, потому и «лягушки» стали попроще в изготовлении. И корпуса мин стали делать из стекла (мина выглядела как стеклянная салатница со стеклянной же крышкой, и даже взрыватель стеклянный). Деревянных тоже хватало, еще были мины из какого-то картона с водостойкой пропиткой, но такие мины попроще обезвреживать. «Лягушка» сама вроде как несложна в обезвреживании, но там возможны разные сюрпризы судьбы и противников, потому как мины выпускаются с браком, портятся от времени и погоды, к тому же существуют специальные ловушки для сапера, что начнет снимать мину. Время тоже работает двояко: с одной стороны, в войну широко используют разные суррогатные взрывчатки, которые и от времени, и от попадания воды портятся. Но есть и взрывчатки, что позднее становятся более чувствительными. Скажем, хорошо полежавший мелинит более опасен, а аммоналы, наоборот, слеживаются и могут сработать только частично или вообще не взорваться. Костя Рябцев на такой мине подорвался под Чарным: рванул взрыватель, а основной заряд – нет. Прокис. В итоге ожоги, небольшая контузия, пара осколочных ранений, но живой – вместо превращения в фарш. Кто-то за него крепко молился и отвел неминуемую смерть. Хотя я думаю, что от такого стресса потом могут и болячки повылезать: от облысения на нервной почве до язвы или чего-то подобного. Вернется Костя домой и будет жить счастливо с семейством, но уйдет раньше, чем мог бы, потому как сходил в атаку, подорвался на такой мине, танк его долго пытался размазать по земле, поглядел на живые скелеты узников в лагере, и все это отразилось на здоровье. Раз – атака вроде той в Воронеже с огнеметом, два – подрыв, когда уже счел себя покойником… А где-то внутри это оставило след, и прожил меньше. Немецкие минные поля в основном встречались у переднего края, много их было перед второй линией обороны. Глубже – далеко не всегда. И правильно, иначе бы мины в собственном тылу мешали своему маневру. Ребята, воевавшие в 43-м и вернувшиеся из госпиталей, рассказывали, что от Смоленска до Орши у немцев были пять или шесть полос обороны. От Миуса до Мелитополя – столько же. И чем глубже, тем меньше вероятности наткнуться на минные поля. Но при одном условии: немцы должны отступать так быстро, что у них не хватит времени их поставить. Вот тут и важно, чтобы танкисты опережали их и не давали немцам задержаться на этих промежуточных рубежах. Зацепятся они на третьем по счету рубеже – значит, на четвертом и пятом их саперы успеют поставить минные поля. Чаще всего у них получалось при отходе минировать дороги. Ну и не забывали про обочины и кюветы. Как обычными минами, так и разными хитрыми штуками вроде подрываемого в нужный момент бетонного обелиска. Он падал, перегораживая дорогу или улицу. Ну и мосты, конечно, подрывались и сжигали. Если это им давали делать. Как боролись мы с минами? Ну, пока готовится наступление, мы больше занимались разведкой минных полей. Высматривали днем, ночью ползали по нейтралке и изучали, что там с минами делается. Часть мин при этом снимали, образовывая проходы в своих и немецких полях. Увы, иногда минные поля наши и немецкие друг в друга переходили или наслаивались. А потом начиналась артподготовка, когда немецкие мины взлетали на воздух от нашего огня. Особенно хорошо портил эти поля огонь групп 120-миллиметровых минометов, прямо как плугом их перепахивало. А с 44-го года пришлось увидеть танки-тральщики. Были ли они до этого? Если и были, то не видел. Может, и были. А в том году в состав нашей бригады включили два танковых полка, один из которых был инженерно-танковый. Два десятка тридцатьчетверок и почти столько же – минных тралов. Трал выдерживал до 6 подрывов противотанковых мин. А мы шли за этим танком-тральщиком и обозначали флажками границы пробитого прохода. Вот глубже приходилось и вручную проходы делать. Еще танки-тральщики хорошо работали, проверяя дороги на наличиие мин. Очень быстро и очень качественно. А мы дочищали. Обычно каждому танку придавали нас двоих, у каждого – флажки, укороченный щуп, ну и прочее, вроде ножниц для проволоки, сумки подрывника и так далее. Р-раз – пошел первый взвод, танки натужно ревут и пробивают шестиметровую полосу, свободную от мин. За ними второй взвод танков – дочищает ее. Ну а мы обозначаем полосу флажками. Веселое дело – рассвет, над головой ревут десятки снарядов, летящих вперед, к немецким позициям, впереди – корма танка, в ноздри бьют выхлопные газы, а сзади ревет другой, и все время опасаешься, что он тебя задавит… Стреляли ли тогда немцы? Иногда случалось. Ведь часть точек остается замаскированной и молчит, ожидая крайней нужды в использовании. Вот она и пришла, однозначно самая крайняя – идет артподготовка, минные поля ликвидируют, значит, наступление уже… Танкисты их давили огнем, работали еще и пушки с прямой наводки. Ведь артподготовку проводят не только орудия из глубины сотнями стволов. Одновременно на прямую наводку выдвигаются полковые и противотанковые пушки. Вот они и разбивают часть дотов, дзотов и прочих целей. А когда после залпа «катюш» загремит «ура» атаки, их дело – быстро заткнуть ожившие пулеметы, буде в перепаханных траншеях они останутся. Вот они нам и помогали, давя прямой наводкой тех, кто мешал разминированию. А в январском наступлении участвовали в артподготовке и тяжелые самоходки. Я их потом видел в Познани. Выехали на прямую наводку и расстреляли какие-то цели. Какие именно – посмотреть не мог, я ведь не начальник, чтобы в стереотрубу разглядывать, что там делается и не добавить ли еще. Скомандовали – и побежал. «Навстречу утренней заре», к закрепленному танку. Случалось часто обследовать занятые деревни и городки для поиска немецких сюрпризов. Ну, стояшие вокруг минные поля на оставленной ими же обороне – это одно, а надо было осмотреть, нет ли там сюрпризов для населения или наших войск, чтобы не было такого, что тронул что-то и подорвался на нем. Работы такой было много, но сюрпризы находили далеко не везде, а там, где встречались, самая малость. Чисто по техническим причинам. Если немцы уходят из деревни, то им, чтобы поставить эти сюрпризы, нужны время и усилия, дабы свои же солдатики не нарвались, особенно если сюрприз установлен на входную дверь. А если сюрприз должен сработать оттого, что кто-то сдвинул «забытый» ящик с боеприпасами, то этот ящик тоже нужно списать. Поэтому немцы такое делали только иногда. Но проверять взятые деревни и города приходилось много и тщательно. Население, конечно, помогало и указывало, что в доме Франца Кеневича «германы» что-то долго ковырялись возле двери. И правда, есть сюрприз для того, кто дверь на себя потянет. Килограмма на три тротила. Кстати, старые люди достаточно хорошо русский язык понимали и говорили на нем. Польский же мною на слух плохо воспринимался, особенно если местные быстро говорили. Вот если медленно и с чувством, то кое-как разбирал, хотя бы про что разговор идет. Какие были сюрпризы? Чаще натяжные. Взрыватель типа нашего МУВ, за чеку которого зацеплена проволока или веревка и какой-то там боеприпас. Несколько гранат, мина или две. Были и разгрузочные сюрпризы. Под трофей укладывается стандартная деревянная коробка. В ней – двухсотграммовая шашка взрывчатки, натяжной взрыватель и полметра шпагата. Сапер вкапывает эту ловушку и зацепляет шпагат так, чтобы при подъеме трофея натянувшийся шпагат сдернул чеку с взрывателя. Особенно сильно бумкнет, если в качестве трофея «брошен» ящик гранат. Четырнадцать «колотушек» и эта шашка. Впрочем, хватит и одной шашки. Большие заряды и всякие взрыватели замедленного действия – нам такие не попадались. Это для больших городов и надо готовить заранее, чтобы особняк, на который положит глаза наш штаб, заминировать и ждать подрыва. Нам рассказывали, что, например, в Новороссийске немцы специально не трогали памятник Ленину и большой дом рядом с ним. Мина же таилась в подвале дома и должна была рвануть позже, когда в городе восстановят электроснабжение и свет придет в этот дом. Тогда и он рухнет, и памятнику тоже хана. Не срослось. Но повторю, что мне с таким работать не приходилось. Подобными минами занимались явно специальные части. А мы – так, кошками сдернули брошенные ящики, двери проверили, немецкую импровизацию, если она была, сняли или подорвали. Деревней пользоваться можно. Приходилось и другими взрывными работами заниматься. До Познани – больше подрывами тех мин, что обезвреживанию не подлежали, а вот там чего только не рвали. И капониры обороны рва глушили, и в казематах пробивали стенки зарядами. Потом начались бои в зданиях, и тоже такой работы хватало. Подтащили заряды к стене дома, пробили в ней пролом, ворвались и затем малыми зарядами килограмма в три пробивали стены, чтобы дальше прорваться, а если немцы сидят прочно и готовы умереть, но не уйти, то это желание, как последнее в их жизни, приходилось выполнять. Подтаскивали заряды помощнее, до 75 килограммов или даже больше, и подрывали. Дом частично обрушивался. До кого дошло – сдавался, до кого нет – дом с ними когда рвали, когда поджигали дальше. Когда прорывались в цитадель, вот там уж рвать пришлось на славу. Чтобы обрушить стенку рва, заряд вышел больше тонны. Но это потом, там есть про что рассказать. И про чертовы стенки Карно, и про преодоления рвов, и про лазания на вал, и про мосты для пушек и танков через ров же. И про бетон, и про кирпич в ассортименте. И другим инженерным работам обучали. В состав бригады входил легкий переправочный парк из фанерных лодок. Назывался он НЛП, почти как современная фишка по охмурению народа. Это были складные фанерные лодки на 25 человек каждая. Вот нас всех и обучали работать гребцами на них. Ну и разворачивать-сворачивать лодки тоже. Если нужно переправлять пехоту, то стрелки набивались в лодки, и мы их переправляли. Если требовалось перевозить что-то вроде пушек, то из лодок делались паромы, лодки состыковывались попарно или по три. Можно было сделать понтонный мост, соединив лодками и поставив настил поверх них, от берега до берега. Самый длинный его вариант растягивался на 135 метров, как мне помнится. Так что если река или ее рукав у́же, то строился мост. Нет – грузы и людей паромами возили. Но мне как-то так везло, что задачи на разминирование-минирование наш взвод получал регулярно, а вот на переправы – почти нет. Хорошо ли это было, не знаю. Кому как нравится: регулярный риск, но относительно понемногу каждый раз, или огромный риск, но раз за операцию. Как нравится мне? Да ни так и ни эдак, поэтому – как прикажет начальство. А что бывает при минировании и разминировании – этого вволю нагляделся. Переправы и сам немножко испытал, да наслушался в госпитале про переправы на днепровские плацдармы. Раненые иногда говорили, что Днепр от крови краснел. Это явно поэтическое преувеличение, но смысл его понятен. Ну и наше основное занятие – штурмовые действия. Тоже треть времени обучения и работа до поту. Обычную пехоту для использования в штурмовых группах минимум два раза прогоняли через учебные городки на похожей местности. Для нас такого было маловато. По рассказам ветеранов-первопроходцев, сначала их учили, как совершать первый бросок при штурме. То есть находилась какая-то важная позиция немцев, вроде Гнездиловской высоты (если не путаю название) под Смоленском, и штурмовики в кирасах дружно рвались вперед. Цепь в атаке проскакивала довольно далеко одним броском, что говорит о том, что немцы бывали в апофигее от такой атаки, а из-за кирас они падали не так часто, что добавляло апофигея стрелкам. Ту самую высоту они взяли за неполный час с минимальными потерями. И тактика работала, но только с самого начала. Дальше начиналось вот что: пехота, которая должна была подпереть штурмовиков, а потом сама обогнать их и продвигаться дальше, застревала. И тогда опомнившиеся немцы начинали контратаки. А порыв наших ребят уже израсходован – ну нет у человека сил, чтобы рвать и рвать далее до Берлина без остановки. И боекомплект уже не полон, а пехота все чешется и чешется. И контратаки отбиваются автоматным огнем, хотя уже кончаются патроны, и осталась пара ручных пулеметов на взвод. Винтовок и «максимов» с минометами штурмовики не имели, отсюда тяжелые потери, причем не в атаке. Почему это происходило? Разговоры ходили разные, иногда и прямо для СМЕРШа. Я лично думаю, что хватало всего, но большая часть – от недостаточного умения и понимания. Для примера, как потом готовились штурмовые батальоны в пехоте? Пехота сдавала трехлинейки, а получала автоматы на всех. Старые и с плохим здоровьем переводились, батальон пополнялся молодежью. И, что самое главное, дополнительная учеба. Наверное, не шибко активных и понимающих офицеров тоже убирали, поскольку такой батальон был только один в полку, а на дивизию их было два-три. Тогда можно было надеяться, что все понимают, что им надо делать. А для того, чтобы они еще и смогли это делать, нужен был боевой опыт именно в штурмовых атаках. А раз этого не делалось тогда, то чего можно было ожидать? Теперь же, весь сорок четвертый год, пошла другая форма использования. Старались, чтобы наши инженерно-штурмовые батальоны не работали по отдельности, а становились усилением стрелков. То есть бой организовывал пехотный комбат, у которого для штурмов были не только его пехотинцы, но и усиление за счет нас. И когда нужно, он подавлял огонь из здания своими пулеметами и приданными пушками, а мы уже под прикрытием их огня подтаскивали заряды под дом. Мы же и задымление создавали. Поскольку теперь в состав штурмовой группы входили не одни стрелки либо саперы, а все вместе, да еще и ПТР, пулеметы, огнеметчики, орудия, танки и самоходки, то так и организовывался концерт оркестра, в котором кто-то играет на гитаре, а кто-то – на барабане, но только когда надо, а не когда захотелось. Хороший дирижер – и музыка звучит. Плохой дирижер – не звучит. Бывало и как в прошлом году, когда в атаке на высоту терялся десяток человек из роты, а на удержании ее – две трети состава. А кто-то долго собирался и все не успевал. Как мы вооружались для штурма? Автомат, запасной диск в подсумке. Гранат обычно три. Противотанковая и две «сталинградки». В городах набирали еще по бутылке с КС. Против танков они уже широко не использовались, а вот устроить пожар в доме с немцами – милое дело. Где мы вот так подпалим, где – огнеметчики. Финка нам полагалась по штату. И разный саперный инструмент, и имущество. Как на себе, так и в повозке, которая взвод сопровождала и в которой лежало все, что может понадобиться. Кошка с веревками – одна на три-четыре человека, щупы – приблизительно на столько же, земленосные мешки, заряды взрывчатки – у каждого плюс еще несколько на взвод помощнее, противотанковые мины, штурмовые лестницы (если нужно, то даже деревянные), ножницы для проволоки, большие лопаты и кирки с ломами, термитные шары… Всего и не упомнишь. И все нужно: ломом пробиваешь отверстие в стенках и перекрытиях под заряд, чтобы проломить их. Для чего мешки? А для забивки. Есть такая тонкость в подрывном деле. Поясню: если положить кучу шашек под стенку и подорвать, то что произойдет? Взрыв пойдет куда угодно, и туда, куда надо, чтобы разрушить стенку, и для того, чтобы просто сотрясти атмосферу. А нам нужно, чтобы только на стенку. Вот заряд и помещается в ямку, приваливается мешками, чтобы взрыв пошел на стену, а не в противоположную сторону. Например, дот, в котором я воевал под Кингисеппом. Если подрывать изнутри, то хватит 50 килограммов тола. Если подрывать снаружи, нужно несколько сотен. Вся разница из-за того, что взрыв снаружи работает и на содрогание атмосферы, а не только на разрушение. А внутренний взрыв – только на дело. Вот потому нам и привезли в дот два ящика тола, чтобы при отходе подорвать его, если будет такая нужда. Да, насчет нагрудника. Ходил я и в нем. Иногда. Их в наличии было на треть состава, потому давали тем, кто в них нуждался. Вот каска была у всех. Нагрудник не очень был удобен, особенно для саперных работ. Защищает-то он грудь и живот, а когда ты разминированием занимаешься, то лежишь на животе. Потому хоть кираса, хоть нет – тебе от осколков и пуль прикрыться нечем. Когда в атаку идешь – другое дело. Винтовочная пуля их пробивала, а вот пуля из немецкого автомата – нет. Даже очередь не брала, как случилось под Дымно. Хотя удар был как от доски по туловищу, удивительно, как только ребра не треснули. Но они уцелели. На кирасе – три вмятины, синяк вполне роскошный, но дышать не больно, неприятно только щупать. А немец? Ну что немец, мундир-то на нем от наших пуль не защищает. Три пули на три пули, только я встал и, ругаясь, пошел, а он – нет. Обычно штурмовая группа делилась на несколько подгрупп: разведки и разграждения, блокировки и закрепления… И мы могли войти в состав любой. Командир старался нас менять, но это не всегда получалось. В подгруппе разграждения – больше разминирование и при нужде задымление, чтобы немецкие пулеметчики и стрелки нас не увидели. В группе закрепления ставишь мины, прикрывая от контратак немцев. Одноамбразурный дот или дзот – атакуем чаще во фланг, вне амбразуры. Многоамбразурный дот, поскольку амбразуры там везде, атакуется с удобной для нас стороны. Много там премудростей. Ну и сильно зависит от возможностей. Когда группу поддерживает тяжелая самоходка ИСУ, не всегда нужно подрывать стенки дома. Их можно пробить снарядами. Немцы, когда имели возможность, закладывали окна нижнего этажа кирпичной кладкой или штабелем мешков с землей, оставляя только место под амбразуру. Вот врежется туда шестидюймовый снаряд и вынесет кладку стены под окном и то, чем проем заделан. Хотя бывали очень прочные дома. Видел я, например, домик, который заблаговременно обложили кирпичом, усилив стенку. Ну и некоторые баррикады немцев тоже были не по зубам пушкам ИСУ. Приходилось их подрывать, проделывая проход. Для штурмов кроме бутылок с КС бригада располагала также мощной огнеметной поддержкой. Сначала это был батальон ранцевых огнеметов, а потом и огнеметно-танковый полк. Ранцевых огнеметчиков называли еще роксистами, от сокращенного названия их оружия – РОКС. Ну, в кино и в интернете их много показывали, так что вы их всех видели. Правда, к их работе я никак привыкнуть не мог. Да, они нас поддерживали, и от их работы дело решалось куда быстрее и с меньшими потерями, но душа моя не переваривала это оружие. Как и его побочные эффекты и запахи. Уж извините, я не пироман и не ощущаю огня, горящего в своей крови, и сродства с ним, как это описывал Джордж Мартин. Так и не забыл своих первых впечатлений от встречи с ним. Но ладно, что роксистам до моих переживаний! Они работают на благо всех, а я потерплю. Обычно их в каждой группе было несколько расчетов, от двух до отделения. Больше совокупно они не собирались. В их «брандспойте» можно было регулировать длину очереди, либо выпустив всю смесь сразу, либо разделив ее на несколько отдельных выстрелов. Вроде как пять, но в этом я не совсем уверен. Я к ним не подходил и не разговаривал об их оружии, оттого могу ошибаться. Еще они практиковали такой фокус: сначала обливали объект, не поджигая смесь, а потом сосед-огнеметчик поджигал облитое сооружение своей горящей струей. Удар струи вышибал оконные стекла, а человека просто сшибал с ног, и это даже без учета действия огня. Ну, правильно, смесь же выбрасывается каким-то сжатым газом, и чтобы она через улицу перелетела, нужно ей какую-то энергию придать. А что за газ? Не знаю, газ и газ. Да, как они расстреливали содержимое своих баллонов, то уходили назад, на пункт обмена, где им выдавался заправленный огнемет. У огнеметных тридцатьчетверок огнемет стоял в лобовом листе вместо пулемета. Для этого выход ствола пулемета видоизменили, но если издали смотреть, то разницы особой можно и не заметить. Вот перезарядка танка с огнеметом была подольше, часов пять. Танк уходил и там заправлялся. А мы ждали – танков огнеметных в бригаде немного, запасного могли и не дать. Или наступали без поддержки огнеметных танков. Должен сказать, не все такие танки вообще видели, но как-то справлялись и без них. Как я уже говорил, в сорок четвертом году штурмовые бригады уже должны были работать в общем хоре, выполняя всестороннее обеспечение прорывов немецкой обороны, по большей части так и было. Но случались и старые песни, и нас ставили в оборону с чем есть, то бишь даже без станковых пулеметов. Вот так и ставили, вместо стрелков. А чтобы не было так мучительно больно за недостаток огневых средств, приходилось заниматься сбором трофейных пулеметов и приведением их в божеский вид. Поскольку это, как всегда, без меня не обошлось, то показывал народу, как пользоваться МГ, да и сам им пользовался.