– Ты чего-то ждешь? – внезапно нарушил он молчание. – Нет. Мне нечего предвкушать, ведь я ничего не помню. – Должно быть, в этом есть особое счастье. Ничего не ожидать. Ни на что не рассчитывать. Говорят, раньше были люди, что хотели достичь такого состояния, называли его «просветлением». – Они хотели забыть все? – Нет... Нет, скорее не тревожиться ни о чем. Взгляд человека был странно расфокусированным. Глаза выцветшие, но чем-то запоминающиеся. Старик не казался мне опасным, наоборот. Он был чем-то монументальным и естественным, как часть этого берега и самого моря. Может, он не спешит, так, как прочие, и я могу задавать ему вопросы? Почему бы не попробовать? Пока этот человек был ничуть не менее странен, чем я. Не внешне. По поведению. – Я ищу закономерности, но понимаю так мало… Особенно насчет людей. У них у каждого свои законы, хотя иногда и общие. Вы… Ты можешь объяснить мне про людей? Почему они такие сложные? Почему была война? – Думаешь, кто-то из людей сам понимает это все? Почему была война? Тебе назовут сотни причин: ресурсы, вероломство, глупость, защита, агрессия… И среди них не будет полного ответа. И правдивого не будет. – Как так? Глава 5. Иллюзия гармонии Я был несколько ошеломлен. Мне казалось, уж люди-то все понимают, не то что я. Мужчина продолжал глядеть вдаль. На море. В небе кружили птицы. Ветер разогнал туман, солнце побелело и засияло в полную силу, приподнявшись над горизонтом. Человек ответил на мой вопрос: – Как? И это никто не скажет тебе… Мы выстраиваем свои собственные воображаемые законы, по которым якобы живет мир. А когда наш замок из песка размывают волны реальности, мы остаемся без дома, без опоры, но снова сгребаем в кучку песок и снова строим тот мир, который хотим видеть. Кто-то сдается после десятка тщетных попыток. Кто-то начинает таскать камешки и строить замок из них. Но мало кто может понять, что настоящий мир – это не пляж, на котором ты стоишь. А то море, что смывает все твои мнимые труды одной волной. Мир непостижим и огромен, всесилен и живет иными законами, недоступными смертным. Строя цивилизации мы раз за разом пытаемся оградиться от истинного мира. Это был совершенно не тот ответ, который я ожидал. И, тем не менее, невозможно было не вслушиваться в каждое сказанное слово. Удивительно. Мужчина продолжил: – На самом деле люди не "уходят в мир своих фантазий". Иллюзии они вплетают в реальность. И порой так тщательно, что уже не отделить одного от другого… Вот тебе и война. Вот тебе и законы. – Отрадно спать, отрадней камнем быть. О, в этот век преступный и постыдный Не жить, не чувствовать – удел завидный... Прошу молчи, не смей меня будить.* Мой голос зазвучал неожиданно для меня самого. Что я несу? Почему я вообще это вспомнил? Это… Люди называют это стихами. Откуда они во мне? Оттуда же, откуда знание ягод и излучателей? Не может быть. Мужчина заметил: – Кажется, ты цитируешь неточно… Я ответил невпопад, кажется. Все еще пытаясь разобраться в своих мыслях, выиграть время: – Простите, я… вы… ты даже не назвал своего имени, а я не спросил. Я не назвал своего – потому что не помню. Этот человек казался мне все больше отличающимся от прочих. – Я Эдуард. – Я своего имени не знаю. Или не помню. Поэтому не могу ничего сказать, – кажется, я повторился. Из-за смятения, в котором пребывал, услышав от себя то, чего не ожидал. Только вот, как ни напрягался – не мог больше вспомнить ни строчки из стихов. – Тогда возьми новое имя. Не жалей о забытом. О том, что забрало море настоящего мира. У тебя есть возможность начать другую жизнь. Для имеющих память это гораздо сложнее. Я никогда не задумывался над тем, чтобы придумать себе имя. Чтобы жить как есть, не пытаясь вспомнить… Удивительно. – Но почему ты говоришь, что с памятью сложнее? – Память – это наше спасение и гибель. В какой-то момент ты узнаешь, что весь мир кругом до этого дня врал тебе. Был ложью. И сам ты шел среди обмана ко лжи. Сам обманывал всех, даже не замечая этого. И тогда ты выберешь идти туда же, куда шел. Уже зная о неправде, ты выберешь ее осознанно. А знаешь почему? Тебе будет жаль уже пройденного, уже прожитого. Вот так вот. Мало у кого хватает смелости перечеркнуть свое прошлое. Да еще и без надежды, что новое будущее не вскроется однажды таким же обманом... Я молчал. Морщинистое, такое странное и такое гармоничное лицо старца занимало меня, буквально приковывало взгляд. Он был таков, каким быть и должен. С ним не хотелось спорить, его хотелось слушать и слушать. Даже если он ошибается… Я понял, что проголодался. Не хотелось тратить время на готовку, поэтому я полез в сумку за рационами в гермопакетах. Как-то без сомнений протянул один Эдуарду. Это ощущалось верным. Как броски камушков воду. Старик ощупал пакет, хмыкнул. – Юноша, а ты точно готов отдать завтрак первому встречному? – Не знаю. Это кажется мне правильным. Так поступил человек, которого я впервые встретил. Мы поговорили, и он накормил меня. – Что ж. Благодарю. Мы ели и продолжали глядеть на море. На кружащих крупных птиц. Почему-то это не надоедало. – А давай партеечку в шахматы? – внезапно, прервав молчание, оживился старик. Он достал небольшую коробочку, с узорами в виде ровных квадратов. Внутри лежали красивые фигурки. Кажется, я такие видел. – Увы, я не помню точно и об этом. Кажется, это старая игра? Да и не учился я никогда. Фигуры? Они, вроде бы, так назывались. У них были ходы? Кажется, как ходить я знаю. Думать не умею. – Вот ты сейчас про шахматы, а как будто про жизнь человеческую. Ну что ж, не настаиваю. Как жаль – совсем не с кем играть. Не с кем поговорить. Все торопятся. Раньше у меня был верный друг. Джой. Мой пес. Мы приходили сюда слушать море. Увы, Джой хороший слушатель, но в шахматы он играть не умел… А теперь я остался совсем один. Я понял, что в голосе старика звучит тоска. Я раньше не слышал ее. Или не замечал. Но это правдивое ощущение словно пробралось мне в грудь и пронзило самые кости странной дрожью. Словно что-то изменилось. После нашей трапезы? Я сделал что-то не так? – Ты сожалеешь… О чем? Я не могу уловить. Мужчина взглянул на меня пристально. – Я не сожалею, нет. Смерть меня более не печалит. Точнее, меня печалит не смерть. Она – часть моря. Но человек – не пес. Он может погибнуть гораздо раньше, чем его тело остынет. Для меня гибель наступит в миг, когда мне будет нечего сказать нового, и потому придется замолчать навеки. Этого я и страшусь, об этом сожалею порой… Даже если меня и так не слышит никто, кроме моря. Поэтому я веду записи. В них же меня пугает то, что будет после смерти. Что будет с моими трудами? Как они будут жить без меня? Ведь умерший творец не властен над своими творениями. И не в силах изменить ничего в своих идеях. Так хочу ли я оставить после себя то, что может стать мне вечным упреком? Вот в чем вопрос. А что хотите оставить вы, молодой человек? *Федор Тютчев “Из Микеланджело” (цитата изменена) Глава 6. Живущие во тьме Эти руины привлекли меня тем, что в одном из провалов обнаружился тоннель, уходящий куда-то вглубь земли. Странный запах стоял в этом месте. Он тоже будоражил меня какой-то неуловимой узнаваемостью. После моря, которое само по себе не дало мне ответов, только одну странную встречу, я не знал, куда идти дальше. И надо ли идти вообще? Быть может, стоило просто остановиться? Но я пошел вперед вдоль побережья. Казалось, что путешествие стало для меня таким же естественным, как ранее дыхание. Я будто бы уже не мог остановиться. Неужели это то, о чем сказал Эдуард? Даже приложив небольшие усилия для достижения какой-то цели – ты уже не можешь отказаться от нее. Я все еще хотел вспомнить себя. Но точно ли хотел? Когда я захотел этого? Так или иначе, я все еще шел. Все еще что-то искал. В разрушенное небольшое поселение забрел случайно. Его планировка была необычной. Словно целый квартал вынули из одного города, разместили на дне оврага, а потом частично засыпали землей. И подземелья… по тоннелям я еще не путешествовал. Прямой покатый спуск, плавный, с ровным полом, с кабелями и трубами вдоль стен. Подземный ход вел меня все ниже. Капала вода. Шуршало что-то живое, прячась по углам от звука моих шагов. Скорее всего – насекомые и мелкие грызуны. Потом послышался более громкий шорох в глубине коридора. Метнулся луч света. Ничего себе – кто-то пытается красться, хотя и неумело. Свет все равно выдает его, но при этом скрывающийся старается ступать тише. И это явно человек. Я замер, пытаясь угадать, кто идет ко мне и что ему может быть нужно. Приглядевшись, понял, что через несколько метров – развилка. Первая на моем пути. А потом из-за поворота вышел тот, кого я меньше всего ожидал здесь увидеть. Ребенок. На вид лет… шести? Малыш наставил на меня излучатель с закрепленным направленным фонарем. Луч света дрожал, то слепя мне в лицо, то уходя в сторону. Несмотря на помеху я ясно видел, что батарея для фонаря – подключена, а источник импульса – замкнут какой-то железкой накоротко. Если этот воинственный ребенок нажмет на спуск, скорее подорвется сам или как минимум получит ожоги. И что я должен сказать ему? Что сделать? Я же должен… – Ты кто? – вспомнил я первые слова Леонида. Рука мальчишки дернулась сильнее. – Есть хочешь? Я боялся сделать шаг. – Мне уйти? Нет ответа. Пляшущий свет. Новый шорох из-за угла. Голос. Зовущий, но тихий. Отдаленный. – Эри-ик. Э-э-эри-и-ик… Мальчишка оборачивается на зов. Вместо раздумий – сразу действия. Ширина коридора позволяет распахнуть крылья. Взмах, чтобы подпрыгнуть выше и дальше. Приземление и аккуратный удар. Мне нужно только выбить оружие. Излучатель летит на пол. Ребенок отскакивает назад, спотыкается, падает. Всхлипывает. А сейчас. Что я должен сказать ему сейчас? Нужно сосредоточиться. – Я не хочу тебе зла. Ты мог погибнуть от той штуки. Она – опасна. Она – сломана. Я присел на корточки и старался говорить медленно. – Э-э-эри-и-ик… – послышалось снова. И я, и мальчик обернулись уже вместе. Теперь я увидел в конце бокового коридора комнату. Без дверей. Там был кто-то еще. *** Вода здесь была странная, горьковатая. Мальчик сначала напоил старика, свернувшегося на куче тряпья в комнате. Потом показал, где он берет воду, и мы притащили несколько бидонов. Кипятили чай на конвекторе. И разговаривали.